Слушайте птиц на рассвете - Светлана Петрова

Аня не помнила, как появилась подмога, как закончилось так странно начатое телефонисткой сражение. Ночевали уже в деревне, отбитой у немцев совместными усилиями дивизии и двух пехотных батальонов. Утром бойцов выстроили, как для парада, - приехал сам командующий фронтом маршал Константин Константинович Рокоссовский, человек красивый и справедливый, а потому всеми солдатами любимый. Прошел слух, что речь пойдет об участии Первой отдельной кавалерийской дивизии в важной общевойсковой операции.

Вдруг Аня услышала свою фамилию - ее назвали первой - и похолодела: два дня назад она потеряла противогаз и теперь была уверена, что получит выговор. Но, делать нечего, вышла вперед, отдала честь, как положено, и замерла - ни жива ни мертва.

- Так это и есть тот самый воин, который первым ворвался в расположение противника и подавил вражескую огневую точку? - весело спросил Рокоссовский, глядя на тощенькую черноглазую девочку в валенках не по размеру. - И как это тебе удалось?

У Ани от души отлегло.

- Не знаю, товарищ маршал, - честно ответила она. - Это все Дракон, мой конь, а я просто испугалась.

Комдив от такой глупости даже скривился и быстро сказал:

- Скромничает, за такой подвиг можно героя получить.

- Ну, героя - не героя, а орден Славы третьей степени этот боец заслужил. - Рокоссовский поманил пальцем адъютанта, взял у него красную коробочку и вручил Ане. - За личную трусость! - тихо сказал маршал, улыбнулся и громко добавил: - Спасибо, товарищ ефрейтор!

Аня, пораженная, молчала. Командир сделал страшные глаза, и она опомнилась:

- Служу Советскому Союзу!

В другой раз Дракон остановился ночью на опушке, которую кавалеристы намеревались проскочить быстрым алюром под носом у противника. Громко кричать Аня не могла, спешиться - тоже, потом, без посторонней помощи, не взобралась бы в седло, поэтому она стала нежно гладить и целовать упрямцу шею, шептать в уши ласковые слова. И Дракон внял, смилостивился да так припустил крупной рысью, что обогнал передовой отряд, а Аня чуть не свалилась.

После Победы девушка и лошадь расставались тяжело. Как-никак прожили вместе, в полном смысле бок о бок, три года, да не простых, а таких, когда костлявая в запале мела всех без разбора - молодых и старых, храбрых и трусливых, посланных своими командирами на верную смерть и убитых шальной пулей. Аня считала Дракона другом и защитником, и Дракон, вероятно, чувствовал что-то похожее. Души их давно сблизились и теперь изнемогали от любви и жалости. Девушка плакала навзрыд, и в глазах лошади тоже стояли непролившиеся слезы.

Москва встретила неласково - в их дом в сорок третьем попала бомба, теперь на его месте была ровная площадка, заросшая подорожником и конским щавелем. Ане дали жилье где-то в районе Мещанской, в деревянном доме, густо заселенном людьми незнакомыми и неясными, погруженными в семейные заботы, вечно стремящимися что-то "достать". Комната, которая заменила Ане квартиру, была небольшой, с чужими пыльными вещами, как ей сказали - хозяева погибли. Все это навевало тоску. Аню охватила усталость и апатия. Она отвыкла заботиться о быте, напрягалась от мелочных споров на коммунальной кухне, никак не могла решить - поступать в вуз или идти работать. Путевка в санаторий пришлась как нельзя кстати.

И действительно, здесь Аня опять очутилась среди своих, людей привычных и понятных. Однако то, что на фронте выглядело естественным, здесь смотрелось грубо и не всегда приятно. Они пьянели от осознания своего вклада в победу над врагом и от удачи, которая позволила им остаться живыми, что было сравни чуду. Море жизни казалось им по колено, все радости мира принадлежали им, и они не могли насытиться.

Каждый вечер после ужина в летнем кинотеатре под открытым небом крутили трофейное кино, а потом начинались танцы. Самым модным считался фокстрот, дозволявший прилюдно обнять партнершу и крепко прижать к себе. Офицеры приглашали Аню наперебой, чуть не силком тащили на деревянную эстраду, стремительно вертели ее легкое, как пушинка, тело, а она испытывала неловкость от касаний нетерпеливых мужских рук, от разгоряченных лиц возле своего лица и влажных ртов, распространявших винный запах. После танцев она с трудом убегала то от одного, то от другого кавалера, тащившего ее в кусты, - им было невдомек, что девушка, прошедшая войну, осталась нетронутой и неразвращенной.

Купаться на море отдыхающие ходили вдоль железной дороги, по узкой тропинке, где под кустами неброской мальвы попадались маленькие холмики со звездами, выложенными серыми голышами. Аня старалась не глядеть по сторонам. Она повидала убитых, еще больше раненых, но война закончилась, и эти безымянные могилы пробуждали в ней ужас перед беспощадностью смерти, смешанный с чувством неясной вины.

Днем на пляжную полосу из расположенного по соседству госпиталя в мятых байковых халатах цвета немытого буряка выползали раненые. Обритые под ноль, они грели на солнце мертвенно бледные тела, разматывали многократно стиранные бинты, чтобы подсушить раны на живительном морском ветерке. Тут Аня впервые увидела Арсения. Со своими мутно-голубыми, как у котенка, глазами и конопушками на курносом носу он выглядел совсем мальчишкой. Сначала они только переглядывались через щели в заборе, потом отодвинули одну доску и садились возле, каждый со своей стороны, держась за руки. Он ей рассказывал про Алтайские горы и детский дом, а она - про погибших родителей и квартиру в Москве, которая сгорела от зажигательной бомбы.

Был Сеня застенчив и мягок характером, не успел набраться грубости на войне, даже курить не умел. И слова у него получались какие-то круглые, ласковые: рученьки, головка, цветики, моречко. Молодого солдатика Аня не стеснялась, как других мужчин, и чувствовала себя рядом с ним хорошо и спокойно. Она о нем заботилась, приносила фрукты, похожее на виноградный сок домашнее вино, которое румянило ему щеки и придавало смелости. Когда отпуск подошел к концу, Аня в столицу не вернулась, поступила санитаркой в госпиталь и вышла за Сенечку замуж.

Когда его выписали, пришел он к жене в барак, лег с нею на узкую железную койку и вспотел от смущения. Аня, хоть и была на пять лет старше, тоже чувствовала себя неуверенно - ведь у обоих это было в первый раз. Но дело нехитрое, разобрались помаленьку, и все у них пошло, как у людей.

Шлепая весь день мокрой шваброй по палатам и коридорам, таская тяжелые эмалированные судна и тюки грязного постельного белья, Анечка мечтала о том, как дома наполнит таз теплой водой и смоет с себя больничные запахи, а после ужина они с Сеней обнимутся и растворятся друг в друге. В груди у нее становилось тепло и по всему телу разливалось желание. Муж тоже ждал ее прихода с нетерпением. Однажды она даже подумала: хорошо, что его по башке шарахнуло, а не по противоположному месту, иначе на что бы он был годен и никакого счастья у них не вышло бы. Это уже потом стало ясно, что голова и для детородного органа начальник, но к тому времени, когда у контуженого наступило бессилие, Аня успела благополучно родить сынишку.

С появлением малыша Сеня начал называть жену мамой. Мама да мама! Аня не возражала: не было у Сенечки родителей, хочется ему это слово, собственными губами произнесенное, услыхать. Потом так и повелось, и она привыкла. Только один раз, когда какой-то отдыхающий - а к тому времени Анна Васильевна работала на санаторном пляже медсестрой - спросил: "Что-то сынка вашего давно не видать", - Анна Васильевна сначала возмутилась, а потом рассмеялась. Сенечка всегда моложаво выглядел, и улыбка у него, несмотря на изнурительную болезнь, осталась детская, вот она всех в заблуждение и вводила.

После госпиталя, поболтавшись дома с полгода, устыдился солдат собственного безделья и иждивенчества и, хоть не чувствовал себя крепко, устроился в помощники к сапожнику. Специальность нужная, и заказов в любое время года хватает. У каждого человека две ноги и минимум три пары обуви, которую надо сохранить, потому что новой купить негде, так что заработок у сапожников всегда приличный. Технику ремонта Сеня освоил быстро, только поработал всего-то пару лет и стал за голову хвататься, стука выносить не мог, а ведь нужно весь день гвоздики забивать. Пошел по врачам. В пятидесятые - какое обследование: никелированным молоточком по коленкам, по локтям поударяли, пальцем в нос с закрытыми глазами попасть

велели - и все. Ничего, сказали, особенного у вас не находим, последствие контузии, но жизни не угрожает. Бюллетень на две недели дали, Мацесту назначили, благо источник местный.

Здание мацестинских ванн - на другой стороне реки, в двух шагах, только через висячий мостик перейти. Когда медицина была советской и, соответственно, бесплатной, мацесту принимали все, кому не лень, даже если и не нужно, - для профилактики. Помогало или нет - трудно сказать, потому что врачи обещали эффект потом и советовали приезжать на курорт каждый год, тогда, мол, польза будет наверняка. Однако профсоюзные путевки несколько раз кряду кому ж дадут, а потому и проверить обещания врачей не удавалось. Но все равно люди оставались довольны диковинными процедурами, отдыхали после ванн на лавочках возле лечебного корпуса положенные полчаса, весело перебрасываясь шутками и пованивая сероводородом.