Игроки Господа - Дамиен Бродерик

Внучатая тетушка Тэнзи принялась вырезать из густого теста сердечки с помощью специальной формочки. Она посмотрела на меня широко раскрытыми прозрачно-голубыми — совершенно искренними — глазами:

— Сегодня субботняя ночь.

— Точнее, то, что от нее осталось. Я знаю, что должен позвонить народу и отправиться куда-нибудь, Тэнзи, но я смертельно устал. Думаю, что хорошенько отмокну, а потом просто упаду в…

— Нет, дорогой, об этом я и говорю. Ты не можешь принять душ наверху. В последнее время каждую субботнюю ночь в ванной появляется труп.

Я осторожно спустился обратно по лестнице, не говоря не слова, налил себе чашку кофе и стал ждать. Тэнзи поколдовала с клубничным джемом, поставила противень в разогретую печь, принялась замешивать тесто для булочек. Она пекла лучшие тартинки с джемом со времен Королевы червей, и, подозреваю, сам я давно превратился в Валета, так как за прошедшие годы поглотил неимоверное их количество. Тетушка устроилась на трехногом табурете возле массивного дубового кухонного стола, раскатывая аморфный комок теста старомодной скалкой. Как обычно, она действовала легко и бессознательно: это была тантра, не менее грациозная и непроизвольная, чем мое боевое искусство ката во времена службы. Бессмысленная, как старая наседка, внучатая тетушка Тэнзи — и такая же усердная.

Через некоторое время я произнес:

— Значит, я не могу сегодня вымыться, потому что у тебя в ванной покойник, — в любом другом случае я бы расхохотался или выдал какое-нибудь издевательство, однако информация исходила от тетушки Тэнзи, а ведь ей, хрупкой, как драгоценный стеклянный сосуд, было уже за восемьдесят.

— Ты можешь воспользоваться моей, Август, внизу. На самом деле, я считаю, что ты просто должен это сделать, и чем раньше, тем лучше, — на ее голове качнулся пучок белых, древних, шелковистых волос. — Честно говоря, дорогой, ты воняешь, будто хорек.

Я смотрел, как она режет белесое тягучее тесто, как из него выскакивают аккуратные круглые булочки и уютно устраиваются на заранее подготовленном противне. Я ощущал сонное удовлетворение большого, старинного, причудливого, столетнего дома, снова сомкнувшегося вокруг меня, и мое сознание постепенно ускользало от тетушкиного сумасшедшего заявления. Рядом с тетушкой Тэнзи было легко забыться, вот почему я так наслаждался моей… Я зевком вырвал себя из задумчивости и заставил вспомнить о трупе в ванной.

— И всегда один и тот же труп? — я слизал последние капли остывшего кофе.

— Господь с тобой, дитя, не говори глупостей! Каждую неделю новый! — она отнесла булочки к печке и поставила загремевший противень над тартинками. — Всех видов и размеров. На прошлой неделе это был симпатичный молодой человек в твидовом костюме, — тетушка вернулась к столу и трясущейся рукой протянула мне свою чашку; я налил ей кофе. Бедняжка дрожала, и отнюдь не из-за кофеина: она была смертельно напугана. Мое ошеломление сменилось отчаянием. Лекарство от болезни Альцгеймера обещали уже давно, но, насколько я знал, единственным доступным предписанием оставались доброта и забота. Тэнзи много сделала для меня.

— И что потом происходит с этими телами? — чертовски трудно шутить над видениями старой леди так, чтобы это не стало очевидным. А Тэнзи не сдавалась:

— Утром они всегда исчезают. Иногда, остается немного крови, ну, ты понимаешь, но я мою ванную отмываю лимонным чистящим средством, и никогда не скажешь, что здесь лежал труп.

Ее чашка слегка постукивала о блюдце. Я начал пугаться сам.

— И как давно это началось?

— Сразу же после твоего отъезда в буш. Дай подумать… всего шесть. И, полагаю, еще один будет сегодня.

Я и раньше сталкивался со странными вещами, и не на последнем месте в списке стоял мой школьный друг-лунатик Даверс, бегущий по футбольному полю Аделаиды в ботинках с заклепками и оборчатом платье своей сестры, преследуемый соратниками по команде — но ничего страннее и ужаснее тихой, маленькой внучатой тетушки Тэнзи, рассуждающей о трупах в ее ванной, я не видел.

— Думаю, ты сообщила в полицию?

Она наградила меня насмешливо-укоризненным взглядом:

— Август, они посадят меня в сумасшедший дом.

Ее дрожь усилилась. Мне стало стыдно. Нельзя просто так отвезти своего престарелого родственника в местную клинику и попросить их провести парочку тестов на вменяемость. Или можно? Я начинал думать, что стоит позвонить тете Мириам и ее мужу Ицхаку, и произвел в уме быстрые вычисления. Нет, в Чикаго, где они сейчас живут, только шесть утра. Ладно, сказал я себе, пока посмотрим, что можно сделать прямо здесь и сейчас. Кроме того, как ни удивительно, какая-то часть меня уже верила, что в старом доме действительно творится нечто странное, нечто, что тетушка просто весьма неудачно поняла. Никогда прежде тетушка Тэнзи не заблуждалась так сильно, когда дело касалось важных вопросов. Может, это дело рук какого-нибудь из ее психически невменяемых клиентов? Может, она предсказала ему что-нибудь неправильно, и это расплата?

— Я пойду наверх и взгляну, — сообщил я, ставя чашки в раковину.

— Будь осторожнее, Август, — сказала тетушка. К моему безмерному изумлению, она наклонилась и достала старую крикетную биту, стоявшую у ножки стола. — Возьми это. И хорошенько врежь педерастам от моего имени!

Потом она настояла, чтобы мы выпили еще по чашке шоколада, и я, закатив глаза, согласился. Затем уложил тетушку в постель в ее спальне на первом этаже, хранившей слегка кисловатый аромат старой леди, и поднялся наверх.

Я открыл дверь в ванную и внимательно осмотрелся. Плиточные стены, бледно-зеленые, приятного пастельного оттенка. Очень странно было вот так разглядывать большое помещение, в котором долгие годы мылся и пускал газы, ни разу не удосужившись хорошенько оглядеться. Знакомые вещи всегда воспринимаешь как само собой разумеющееся. Два больших окна, за которыми таится ночная темнота; под ними, двумя этажами ниже — подстриженная трава, фруктовые деревья и овощные грядки заднего садика. Между окнами — розовая умывальная раковина, над ней — большое старинное настенное зеркало, не меньше метра, покрытое легкой медной патиной, с серебристыми трещинами по краям В левом углу — ванна на когтистых лапах, как раз напротив унитаза из фарфора с голубым рисунком, напоминавшим веджвудские тарелки, красующимся рядом с дубовой дверь, покрытой геометрическим резным орнаментом. Кедровое сиденье унитаза было, само собой, опущено и накрыто пушистым шерстяным чехлом, который Тэнзи вполне могла связать сама. На стальной трубе вокруг ванной, на огромных пластмассовых кольцах, висела пластиковая занавеска в цветочек. Тэнзи не одобряла отдельные душевые кабинки; в детстве она всегда мылась в ванне и сейчас согласилась только на допотопный широкий душ, закрепленный в стене. Я не возражал, потому что любил долгие заплывы не меньше, чем любой человек в три или четыре раза старше меня.