Послания из прошлого - Саша Кругосветов

Нельзя сказать, что жизнь стала разрушаться. В эти годы были особенно хорошие урожаи овощей, фруктов, повысилось качество молочных, хлебных и других продуктов. В изобилии родился лен и хлопок. Уменьшилось только количество мяса. Животные покидали пастбища, уходили в глухие места, и собаки, возможно, помогали им в этом. Козлы-забойщики саботировали свою подлую деятельность на мясокомбинатах, и забой животных стал довольно проблемным.

Похоже было на то, что мать-природа развернула планомерную и обширную деятельность по пересмотру того, какие свои милости оставить человеку, какие – отобрать. Домашние животные по-прежнему сохраняли лояльность к своим хозяевам, но, судя по всему, год от года возрастало их критическое отношение к своим владельцам, и, видимо, у животных появилась своя, достаточно серьезная жизнь. Они собирались на молчаливые сходки, долго сидели и, возможно, о чем-то мысленно разговаривали, после чего расходились с большим удовлетворением от всего происшедшего. Дворовые собаки перестали лаять на прохожих и гоняться за машинами и мотоциклами.

Известен эпизод, случившийся в одном из черноморских городов и наблюдавшийся многими его жителями, отдыхавшими в это время на вечерних пляжах. Большая стая собак выплыла на гряду удаленных от берега скал, вблизи которых их поджидала группа дельфинов. Животные долго рассматривали друг друга. Собаки возбужденно повизгивали и слушали тихий свист дельфинов. Неизвестно, о чем они могли договариваться, однако в Черном море стали наблюдаться случаи, когда дельфины уводили плотные косяки рыбы прямо из-под носа рыбаков.

В течение недели проросли и зацвели шпалы вдоль всей линии Октябрьской железной дороги. Поезда остановились. Обсуждался вопрос, что легче – очистить бойкие шпалы, уже пустившие корни, или полностью их заменить. Были опасения, что будет, если то же произойдет и на других линиях. К счастью, многие необычные явления, проявившиеся в те годы, носили скорее локальный характер.

В морях, реках, в воздухе и на земле происходило что-то важное. Люди впервые почувствовали себя не самыми главными, не у дел, что-то очень серьезное решалось без их участия. Чистые и сильные духом собирались и уходили из городов и деревень. Никто не знал, какая судьба их ждет. Малодушные жили в привычном ритме, закрывали на все глаза и заглушали чувство обездоленности привычными способами.

В то время я жил как во сне. Мне часто казалось, что все это видения, миражи, и можно управлять ими по собственному желанию. Однажды, когда было особенно грустно, в ярко-голубом небе я увидел ослепительно белого лебедя. Он медленно плыл, взмахивая крыльями и перебирая четырьмя громадными пушистыми белыми львиными лапами; наблюдая его, я одновременно ощущал, что он – это я, и дух захватывало от высоты. Обычно близорукий, я будто бы прозрел, незамысловатые городские перспективы виделись с необычной ясностью и своей неестественной яркостью напоминали журнальные фотографии. Воздух словно выкачали, и штукатурка удаленных зданий различалась так же четко, как складки кожи на собственных руках.

Мимо прошел автобус, громыхнув на ухабе и выпустив желтое облако. На асфальте осел влажный ядовитый след от его выхлопа. Улицы были пусты. Город вымер, не было ни людей, ни животных, ни машин. Тишину нарушало только шуршание одинокого удаляющегося автобуса. Неподалеку от большой площади я встретил первого прохожего – калеку, бодро прыгающего на костылях. Меня поразило его лицо. Это было лицо знакомого, но изменившееся таким образом, что эти изменения невозможно было почувствовать, и в то же время определенно ощущалось, что это лицо другого человека. По спине пробежали мурашки – казалось, что кто-то чужой надел на себя маску лица знакомого мне человека. Я остановился перед калекой, намереваясь спросить, что с ним случилось и куда подевались его ноги. Тот, чувствуя мое замешательство, угрюмо осмотрел меня и, насмешливо бросив: «Что? На кого-то похож?», уверенно застучал костылями и двинулся дальше.

С площади доносился топот толпы. Все спешили куда-то с напряженными лицами. Дети, взрослые и старики… Наталкивались друг на друга, бежали в разных направлениях. Потоки людей наводнили всю площадь, и отдельные попавшие туда автомобили, брошенные своими хозяевами, помятые, с выбитыми стеклами, захлестываемые ползущими, бегущими, переползающими через них существами, теряющими уже человеческий облик, напоминали трупы больших животных, плавающие в пене и сутолоке морских волн. Люди с размаху налетали на стены, давили водосточные трубы, разбивали витрины и собственные носы и лбы, с плачем и стонами опускались на землю. Окна домов, выходящие на площадь, были открыты, у окон сидели люди, миролюбиво разглядывая и неторопливо обсуждая разворачивающиеся события.

Несколько человек подбежало ко мне.

Что уставился, наглец? Вынюхиваешь, хочешь подвести всех нас под монастырь? Я знаю его – он всегда лезет без очереди. Это, наверное, он вчера избивал старика… Что уставился – думаешь, тебя кто-нибудь боится? Он всегда нас преследует и шпионит за нами… Он соблазнил дочь моего соседа, ей всего шестнадцать лет, а он отказался жениться…

Они наступали, размахивали руками.

Ты из тех, кто всегда недоволен, тебе всегда всего мало, тебе подай и то, и это. А сам живешь припеваючи… за наш счет… Ему всех нужно обойти и пролезть первым. С этим человеком нужно быть поосторожней… Он не понимает, что мы его друзья и желаем ему добра, а если б он попал в другие руки, к тем, кто не знает, что такое человечность и порядочность… Да, с этими людьми нельзя иметь дело…

Дети, стоящие в толпе, смотрели на меня с любопытством, один подошел поближе, погладил меня по руке: «Не расстраивайся, дяденька, я знаю, что ты хороший», потом нагнулся, поднял кусок кирпича и свирепо бросил в меня, целя в голову. Камень врезался в стену и отскочил, больно ударив по ноге. Всю дорогу домой за мной кто-нибудь шел, как бы проверяя, не наделаю ли я каких-нибудь безобразий.

Я долго не мог уснуть, за окнами гудели разговоры, подходили и уходили группы людей и раздраженно обсуждали мое поведение, недовольно поглядывая в сторону моего дома. Когда кто-нибудь, особенно возбужденный, требовал, чтобы я вышел, что он хочет поговорить со мной, его удерживали, уговаривали: это-де совершенно бесполезно, и «он», то есть я, все равно ничего не поймет…

Что я чувствовал в это время? Я думал о том, что виноват перед ними всеми, и каждый из них лучше меня, но осуждают они меня не за то, в чем действительно моя вина, и осуждают несправедливо. У меня горела голова от стыда за себя и за них, билось сердце, отдаваясь стуком в ушах, и я не мог представить, как и когда кончится это мучение.

Мог ли я тогда предположить, что тучи рассеются и солнце заполнит всю мою жизнь? Я и сейчас не знаю, как это могло произойти, куда исчезли эти множащиеся цепи страданий и кто искупил вину мою и многих других. Но я знаю, что однажды наступило утро моего пробуждения, и я увидел… Увидел, что все стали свободны.

Простите за все, ваш Землянин.

И опять я утром иду по городу. Никого. На тротуары и мостовые нанесло песку… Отдельные дома стоят «по пояс» в барханах. Та же прозрачность воздуха. По пути к центру встречаются фыркающие и шуршащие машины, деловито и без помощи людей отрывающие полузасыпанные дома. Видимо, в этом городе уже мало кто живет. Несмотря на пустынность пейзажа, город не кажется заброшенным, на всем лежит печать чьей-то далекой заботы и любовной аккуратности. Улицы, полностью очищенные от песка, – есть и такие – блестят чистыми окнами и умытым асфальтом. Знаменитый собор Бартоломео Растрелли издали поражает завершенностью замысла: рядом с летящими куполами взвилась к небесам стремительная колокольня, постройку которой в свое время так и не удалось осуществить великому зодчему. Нашлись бережные руки, вложившие дерзкие мечты предков в современные конструктивы.

Лихо подкатил пустой, проветренный троллейбус, повез меня по новым мостам и проспектам, со свистом – через проезд под Невой, под летящим собором, мимо железнодорожных платформ – пригородных пересадок с метро на курортные поезда, мимо прежних раздумий, разговоров, мимо нового, того, что уже знал раньше и теперь уже не удивляющего. Знакомства с хмурыми, широкоплечими коротышками и пятиметровыми веселыми гигантами, одним движением руки легко переворачивающими тракторы и экскаваторы.

Все мои друзья за прошедшие сотни лет перекочевали на Черное и Средиземное моря; там теплее, там ласковое солнце и соленое море. На берегу моря они вспоминают свои прошлые жизни, очень давние, в рыбьих образах, на дне, среди водорослей, забытые жизни, постепенно растворившиеся в теплой лимфе планеты. Измученная земля, оставленная неблагодарным племенем людей, заросла дикими лесами; на перекрестках редких дорог теперь шатаются стада диких зверей, пьяных от сознания своей причастности к разумной жизни. В сохранившиеся крупные города приходят провинциальные газеты из звериных поселков «Волчий сын», «Медвежий угол», «Зубр»… Наивным письмом плетутся истории и легенды зарождающихся новейших культур и цивилизаций проснувшегося от спячки животного царства. Разгораются словесные бои, выясняющие правду – «нам нужна правда, одна только правда» – о возможности вегетарианства у хищников и безнравственности животноводства, о животно-ориентированном дизайне, о философиях леса, противостоящих человеческим философиям Востока и Запада. Природа проснулась, и человек снова занял в ней лишь некоторой важности место, не слишком маленькое, но и не особо выдающееся – ровно такое, какого он достоин на самом деле. Чувствую, что наша встреча состоится уже совсем скоро.