Волчок - Михаил Ефимович Нисенбаум

рассказал, что купил двадцать гектаров земли в Италии, недалеко от Перуджи. До ближайшей трассы – два километра по грунтовке, до соседней деревни – около трех. Вокруг умбрийские горы, а в ясный день можно видеть Субазио, гору, где молились в скиту святой Франциск и его братья.

Умбрия. Мне тотчас вспомнилось лоскутное одеяло разноцветных полей, розоватые шапки крохотных городков, нахлобученные на вершины гор, острова на Тразименском озере. Еще тогда я пытался представить, каково это – постоянно жить в тех краях, ежедневно видеть из окна туманные подолы гор, дом с черепичной крышей на дальнем склоне, маленькие облака овец на зеленом небе луга.

– Михаил, приезжайте в гости, в любое время, на любой срок. А хотите – рядом продается земля, будем соседями. Приезжайте, мне есть что вам показать. Мне кажется, вам будет любопытно увидеть, что я делаю в поместье с пространством, какие там сооружения…

Услышав про покупку земли, я подумал, не смеется ли он надо мной. Но, кажется, Крэм говорил от души. Не то чтобы он страстно желает меня видеть у себя в Италии, но приглашает не из вежливости и не в твердом убеждении, что я все равно не приеду.

Какие эксперименты производятся с пространством, Вадим Маркович не стал уточнять, сказал, что это лучше увидеть своими глазами.

– Главное, что это полностью меняет восприятие, – произнес он и прибавил: – Если хотите приехать с женой или с подружкой, еще лучше.

– Чем же это лучше?

– Нет, на самом деле, как вам удобнее, – Вадим поспешил уточнить формулировку.

Про себя Крэм сказал, что женат, но отношения с женой давно свелись к дружбе, «что бы под ней ни понимать». Шутя я спросил, не беспокоит ли его, с кем он проведет остаток дней. Крэм небрежно ответил, что последний стакан воды его не волнует вовсе, но он часто думает о достойной литературной вдове. Выходило, что его жена-друг – всего лишь один из кандидатов на эту роль.

5

Прошло чуть не три месяца с того момента, когда в неведомые дали была заброшена первая записка для Варвары Ярутич. Уже темнело рано, и небо позднего ноября космически розовело от городских огней, освещавших низкие тучи. Телефон дернулся и пополз к краю стола. Взяв его в руку, я прочел сообщение:

_ _ _В… субботу-оказия*** у- меня… Навещаю_ _ _москву-и-Бабушку… Герберт… кланяется-не… вам_ _ _ _ альбому**** Клее.

Я понял, что мне дан шанс наконец увидеть Варвару Ярутич, а я все еще не знаю, ни как она выглядит, ни сколько ей лет. Спросить Варвару о ее возрасте или попросить прислать свою фотографию мне недоставало духу. Однако она в курсе, сколько мне лет, и видела в журнале мою фотографию. Наверное, этого достаточно, хотя что можно сказать с уверенностью о Варваре Ярутич? Между прочим, иногда она сама присылала мне фотографии цветов – клевера, золотарника, поздних роз из сада. Хотя на этих фотографиях не было ни лица, ни плеч, ни рук Варвары Ярутич, все же она там была.

6

Просыпаюсь посреди ночи, потому что снова слышу эту музыку из старого, всеми забытого фильма. Больше тридцати лет меня преследует ее напоминание о безвозвратной юности, о единственном – упущенном – шансе жизни, которую прожил не так, вполсилы, не в ту сторону. Музыка прошедшей любви, которая мучит из своей навсегда оторванной, но тут же, у изголовья живущей дали. В стекло осторожно скребется холодный дождь, – может, хоть он остудит мою горячечную, бредовую тоску?

Мне никогда не хватает сил сопротивляться этой музыке. Затянув волю в морской узел, уговаривать себя: нет, не упустил, не прошляпил, не опоздал, не глупи: ты пытался сохранить распадающийся, разъезжающийся мир – сделал это как мог и будешь делать дальше, не только оянтаривать прошлое, но и жить сейчас, любить, делать доброе, спотыкаться, вставать и идти по бездорожью. Не оглядывайся туда, слышишь? Не то сойдешь с ума и, как Орфей, останешься в ее непереносимо прекрасном аду. Скорей бы рассвело.

7

Голубой дом в три этажа, забытый между цехами бывшего завода. По краю двора проложены рельсы, уходящие в тоннель деревьев, которые давно срослись кронами. Восемь лет работаю в этом доме и каждый день собираюсь уйти навсегда.

Это прекрасная работа, о такой можно только мечтать. Здесь чисто, на подоконниках в горшках апельсины, лимоны, кумкваты. Люди разговаривают тихими голосами, словно боятся кого-нибудь разбудить. Мне нравятся эти люди, люблю за ними наблюдать, люблю их разговоры.

Отгородившись двумя огромными экранами, сидит Дмитрий, добрый молодец с гусарскими усами. Он поворачивает ко мне румяное лицо от монитора.

– Ну что, Дмитрий? Как дела ваши?

– Катастрофа! – отвечает Дмитрий с чрезвычайно довольным видом.

– Ну и что же вы так сияете?

– Привык.

Техред Нина, маленькая беспокойная женщина с добрым лицом, ходит со стопками бумаги от редактора к редактору. Каждое имя она произносит по два-три раза, точно птица:

– Лида, Лид! Валя, Валя, Валь!

Молчаливый мужчина с кудлатой бородой и маленькими живыми глазами вырезает из картона непонятные фигуры. Потом вертит, складывает, зацепляет один край за другой – и на столе появляется белая угловатая лягушка, щенок или луноход. Каждый раз, сложив новую фигуру, мужчина оглядывается по сторонам с мрачным торжеством.

На этой работе мне все по душе, особенно поездки в типографию. Люблю следить за печатником, хищно вглядывающимся в «кресты» через увеличительное стекло или намазывающим шпателем на валик блестящий мед солнечно-желтой или ленивой синей краски. Люблю слушать ногами дрожь работающих станков и следить за шелестом напечатанных листов, мягко опадающих на поддон. Люблю вес и запах свежих книг, особенно тех, которые делал сам.

Прекрасная работа, что ни говори! Просто она мала: я вмещаюсь в нее только на четверть, в лучшие дни – наполовину. А чем заняться остальным трем четвертям, учитывая, что на работе проходит большая часть времени?

Зато в голубом доме в коридоре третьего этажа есть окно, через которое можно выйти прямо на крышу. У крыши мягкое пружинистое покрытие, в котором слегка утопают ноги. После дождя здесь долго держатся лужи, в которых лежат рябые коричневые листья с ближних деревьев. По крыше ходишь, как по поверхности незнакомой планеты: крыша черна, как вулканическая лава, и даже в прохладные дни здесь жарко от выдохов десятка промышленных кондиционеров.

Велика ли польза от моей работы? Хоть бы раз в жизни получить на этот вопрос точный ответ.

9

Обменявшись десятком записок с Варварой Ярутич, мы договорились отправиться в Пушкинский на выставку офортов Рембрандта. Осень давно погрузилась в унылое ожидание снега, целыми днями было темно, точно перед рассветом. На земле, в небе и между ними черно блестела стылая вода. В такие дни отвыкаешь от красоты и уже не ждешь света. Только и думаешь, куда бы девать мокрый зонт, если, конечно, он у тебя есть.

В новом, с иголочки, здании Отдела личных коллекций