Упреждающий удар - Николай Иванович Чергинец

«Опель», на котором я езжу, был припаркован метрах в двадцати за УАЗиками. Я открыл багажник, положил туда кейс — и тут услышал:

— Нале-во!

Я немедленно оглянулся. Пятнистые бегом направлялись к Зданию. На бегу они хранили полное молчание и передвигались прежним компактным строем, нога в ногу, их ботинки слаженно топали по асфальту. Глаз отдыхал на этих бравых парнях, честное слово, а душа радовалась.

Я горестно вздохнул, глядя вверх, на белоснежный небоскреб, вершина которого, казалось, уходила в облака. Где-то там, на двадцать втором этаже, располагался кабинет Деда… Потом я бросил в рот пластинку жевательной резинки и, не особо спеша, побрел назад.

Глава 2

Спрятать кейс

Обычно после работы я ехал домой, ужинал, и дальше у меня было свободное время хоть до утра. Мама не заставляла меня сидеть дома, она лишь просила, чтобы я всегда говорил, когда вернусь. Поскольку меня это устраивало, мы жили с мамой душа в душу.

Только нечего думать, что мое свободное время было связано… ну, например, с девушками. Их у меня не было. Почему — отдельная история, как-нибудь, возможно, расскажу, а сейчас лучше послушайте, как я тратил свободное время.

В ста километрах от Москвы у нас была дача. Когда я говорю «у нас», я имею в виду, что у отца, мамы и меня. Это был стандартный участок в шесть соток, который выделили отцу, когда он еще работал на заводе. На этом участке мы поставили домик, теплицу… короче, все, как у людей. Но после смерти отца я не занимался на даче сельским хозяйством. У меня было другое дело.

Я там писал. И хоть выглядит это немного нескромно — мол, «я писал», но иначе не скажешь. Ну писал. Сочинял. Пробовал себя. Если у тебя хорошо подвешен язык, рано или поздно приходит в голову эта мысль — а не попробовать ли себя в… вот хотел сказать, в литературе, но лучше сказать — в написании книги.

В моем случае это была просто детективная история. Начал я ее излагать давно, вручную, шариковой ручкой, на листах бумаги в клеточку, и как только поступил к Деду, перенабрал на компьютере, и получился файл. Я открывал этот файл в конце каждого рабочего дня и дополнял написанное несколькими новыми абзацами. Не скажу, чтобы дело продвигалось вперед ураганными темпами, но на месте оно не стояло.

Потом я купил себе «ноутбук» — он был не больше пишущей машинки — и перенес все дела на дачу. Там работа пошла быстрее. Ведь главное что? Тишина и спокойствие, да еще природа. На даче этого всего было навалом.

С тех пор это дело катилось, как паровоз, который не может остановиться, и скоро я просто не мог спокойно жить, если какой-то из вечеров не проводил на даче. Обычно я еще на работе начинал думать, под музыку какой радиостанции я проделаю эти сто километров до дачного поселка «Зеленые холмы», чтобы родилось настроение, с которым я напишу очередную главу, как сяду за стол, где у меня все подготовлено для работы, как начну стучать по клавишам, пока не появится чувство, что я не начинающий писатель-детективщик Павел Ярвид, а знаменитый пианист Святослав Рихтер… или другой, не менее знаменитый, тоже пианист-рокмен Элтон Джон…

В тот день я приехал домой совершенно другим человеком. Ни Святославом Рихтером, ни Элтоном Джоном я себя на сей раз не представлял.

Мама спросила: «Как дела?» — и я промолчал. Я не знал, что ответить маме. Уж слишком много нового произошло на работе. Я только, стараясь говорить бодро, сказал:

— Привет, мама! Как твое сердце?

— Отлично сердце! — воскликнула мама. — Как твои девушки?

Я осторожно прошел на кухню (мама возилась там с кастрюльками) и глянул исподлобья, заметила или нет мама мое настроение? Нет, не заметила. Мама в унисон с радиоприемником распевала: «Сердце красавицы склонно к измене». Мне пришло в голову, что мама, как всегда, была озабочена тем, как женить меня.

— Мой руки, скоро будешь ужинать, — сказала мама.

Хорошо, что она ни о чем не переспросила, думал я, проходя на кухню уже с чистыми руками. Сегодня произошло столько, что я не знал бы, как ответить. Первое: Дед уехал с работы не на своем, точнее, не на Славика автомобиле «БМВ» цвета мокрого асфальта, а на грязно-сером мубопов-ском УАЗике. И второе. При мне был кейс с деньгами, который, правда, я оставил в багажнике «опеля», не решившись доставать его под окнами соседей.

И вот этот кейс не давал мне спокойно ужинать. Помня слова Деда — держаться, как всегда, — я и старался держаться, как всегда, но все-таки что-то изменилось. Я не столько ел и пил, сколько смотрел в окно. Какие-то детишки крутились возле стоянки, потом подошли к моей машине, и худенький паренек задом опустился на багажник. Тут я подскочил как ужаленный. Распахнул форточку:

— Отойди от машины! — заорал я не своим голосом. — Отойди, кому говорю?!

Я был дико сам себе противен, честное слово. Но я ничего не мог поделать.

Дети отошли, а я мало-помалу снова взялся за еду. После ужина я, как всегда, сказал маме, чтобы она меня не ждала, потому что я вернусь поздно.

— Когда? — уточнила мама.

— Допустим, в двенадцать, — уклончиво ответил я.

Мама сделала многозначительный взгляд — мол, знаем мы вас, молодых, — и я под этим взглядом согнулся в три погибели и стал надевать кроссовки.

Во дворе я подошел к своему автомобилю очень осторожно. Осмотрел его со всех сторон очень внимательно, будто дети в самом деле могли с ним что-то сделать. Дотронулся до крышки багажника. Ну, нет. Судя по всему, все в порядке, и я уселся за руль.

Вечерело. Я выехал с нашего двора, но за соседним домом повернул вновь во двор и затормозил на точно такой же стоянке, как та, что перед моим подъездом. Я рассчитывал оставить здесь машину на весь вечер и прогуляться на дачу на электричке.

Достав кейс из багажника, я проверил, хорошо ли заперт «опель», и зашагал по дорожке, которая вела к автобусной остановке.

Я шел, насвистывая, и вдруг почувствовал, что кейс