Вишневая трубка - Вениамин Рудов

Хмурясь, полковник закурил, и густая пелена дыма заволокла его лицо. Дорошенко заволновался: то, о чем говорил Батов, приходило на ум и ему самому.

Батов сделал несколько глубоких затяжек и притушил папиросу.

— Что вы думаете о Вознюке? — спросил он, присаживаясь напротив майора.

— Первое впечатление в его пользу. Думается, что не окажись на его пути Озеров, сидеть бы Вознюку в лагере до второго пришествия.

— Так ли? — усомнился полковник.

— Убежден в атом! Ведь именно он дал показания об Озерове, причем по собственной инициативе. Я его за язык не тянул.

Батов устало откинулся на спинку стула.

— Что ж, пусть будет по-вашему, только работать нужно и с Озеровым и с Вознюком…

Телефонный звонок помешал закончить мысль. Батов снял трубку.

— Слушаю… Да, у меня… Несите сюда. — Заметив вопросительный взгляд майора, пояснил: — Получен ответ из Харькова…

В сообщении говорилось, что вагонный мастер Вознюк действительно погиб на фронте, а сын его в 1941 году был вывезен в Германию. До угона в Германию Андрей Вознюк был комсомольцем и арестовывался гестапо по делу группы молодых патриотов. Мать Вознюка умерла год тому назад.

— Вот видите, товарищ полковник! — воскликнул Дорошенко.

— Не торопитесь, Иван Андреевич, — остудил Батов майора. — Я буду искренне рад, если оправдаются ваши предположения. А сейчас… Нет, лучше через полтора часа вызовите Озерова: побеседуем с ним вместе.

Глава третья

Дорошенко приготовился протоколировать показания задержанного. Очень интересно было ему понаблюдать, как поведет разговор старый чекист Батов, повидавший за долголетнюю службу не одного такого Озерова.

Полковник не торопился, давая возможность задержанному освоиться с обстановкой, прийти в себя.

«С чего он начнет?» — подумал майор, мысленно строя план допроса.

Батов полистал тощую папку с материалами задержания, подымил папироской и наконец спросил, обратясь к Озерову:

— Как дела, Матвей Иванович? Может, закурите? — он протянул ему пачку «Казбека». — Курите, не стесняйтесь.

Озеров поднял лысеющую голову, взял папиросу, неумело закурил.

— Дела? Хныковые мои дела, товарищ полковник. Как сажа. Устроили вы мне тут сандаловы муки…

— Танталовы, — поправил полковник бывшего «географа».

— А шут с ним, танталовы они или сандаловы! — угрюмо буркнул Озеров. — Шел на родину, душой рвался домой, а засел у вас.

— Зачем же так мрачно? Три дня у нас гостите, и уже хозяева надоели? Нехорошо, — пошутил Батов. — Обижаете нас.

Озеров бросил недокуренную папиросу в пепельницу, наморщил лоб — Я серьезно… а со мной, как с младенцем. Лучше сказали бы, когда отпустите.

Полковник резко наклонился вперед, посмотрел Озерову прямо в глаза.

— Какого числа вам нужно быть в Одессе?

Озеров отстранился, насмешливо щурясь:

— За кого вы меня принимаете, товарищ полковник? Или у вас так принято? Мне не до шуток.

— Так, так, — постучал Батов пальцами по столу и принял прежнюю позу. — От ответа ушли в сторону? Хорошо, мы еще вернемся к нему, а сейчас, быть может, назовете свою настоящую фамилию?

— Озеровым родился, — зло ответил задержанный. — От деда-прадеда Озеров Матвей Иванович…

— Давно ли из мертвых успели воскреснуть, Матвей Иванович?

— Не понимаю…

— И я не понимаю, — тем же ровным голосом признался Батов. — Не понимаю, зачем вы, взрослый человек, пытаетесь с самым серьезным видом… Впрочем, — перебил он сам себя, — скажите, на какой улице вы жили в Одессе?

Озеров не замедлил с ответом:

— На Ласточкина.

— А старое ее название помните?

— Кажется, Тираспольская, если мне память…

— Изменяет, изменяет. Каждый ребенок в городе знает, что старое название улицы Ласточкина — Лонжероновская. Слушайте, довольно вам! — твердо сказал Батов. — Никогда вы в Одессе не бывали и план города изучили плохо! Расскажите-ка, кто и зачем послал вас сюда. Это единственная возможность облегчить свою участь.

Озеров сразу обмяк. На лысине засверкали бисеринки испарины.

— Разрешите воды, — попросил он.

Дорошенко налил из графина стакан воды, подал. Не поблагодарив, Озеров выпил ее одним глотком, поставил стакан на стол. Пот стекал тонкими ручейками по его побагровевшему, вдруг ставшему злым лицу.

— Жду, — напомнил Батов. — Зря время тратите.

— Вот вы действительно понапрасну тратите время, — резко ответил Озеров. — Я с первого дня рассказал о себе все начистоту. Добавлять нечего. Если вам нужно, могу наговорить на себя, что угодно. Напишите в протоколе, что я шпион, диверсант, мировой империалист. Что ж вы не пишете, майор? Пишите, бумага все стерпит. А я подпишу. После такой встречи мне и жизнь не мила!..

Батов вышел из-за стола.

— Очень трогательно, — иронически промолвил он. — Но не убедительно. Слушайте, Озеров, или как вас там, бросьте притворяться! Ведь сами не верите, что у вас что-нибудь получится… Ведь ясно, что Одессы вы не знаете. Ну, кто поверит, что человек, прожив около тридцати лет на одной и той же улице, не знает, как она называлась по-старому?

— Убедили. Сдаюсь! — Озеров и в самом деле поднял руки кверху. — В Одессе я никогда не был и… не являюсь Озеровым. Настоящий Озеров вместе со мною сидел в лагере военнопленных в Бреслау. Он мне часто рассказывал об Одессе, о своей работе, даже многих знакомых называл, и я их запомнил. В сорок третьем году Матвей Иванович умер. Настоящая моя фамилия Кузьмин. Федор Дорофеевич Кузьмин. А документы и имя Озерова я себе присвоил…

— Зачем?

Кузьмин облегченно вздохнул, вытер рукавом вспотевшее лицо.

— Родился я в Серпухове. Там у меня и сейчас проживает жена с детьми. Но отвык я от них на чужбине, решил домой не ехать. Явишься, а там и начнется… алименты… «милый папочка»… А с меня какие алименты? Впору бы самому на дешевые хлеба пристроиться…

Дорошенко не сдержался:

— Не умно, Кузьмин. Врете!

— Вру? — вскинулся Кузьмин. — Да как вы можете? Я душу выложил… И вы не верите, товарищ полковник? — повернулся он к Батову.

Батов покачал головой:

— Нет! Сказочка для детей дошкольного возраста. Однако постараемся разобраться и в ней. Скажите, голубчик, за какие такие заслуги лагерное начальство к вам благоволило? Даже за пределы лагеря отпускало?

— Ложь! — выкрикнул Кузьмин. — Увидел бы того человека, что напраслину на меня возвел, на куски бы разорвал!..

В его голосе звучало столько неподдельного гнева, что Дорошенко даже усомнился в своих подозрениях. Батов перехватил взгляд майора, улыбнулся одними глазами.

— Что ж, такую возможность сейчас же и предоставим вам, голубчик Федор Дорофеевич. И пяти минут не пройдет. Прикажите привести Вознюка, — велел он Дорошенко.

Эффект этих слов не замедлил сказаться.

— Можно не звать, — выдавил из себя Кузьмин.

— Может быть, позовем все-таки? Или будете говорить правду?

— Правду, — буркнул Кузьмин, и лицо его стало жалким, просительным. — Видать, после этой правды девять граммов свинца мне отвалят?

— Думаю, нет, — успокоил Батов. — Видно, здорово вас напугали там? В Федеральной республике? Страхов наговорили о зверствах ГПУ…

— Говорили, — подтвердил Кузьмин, — Полковник Стивенс предупреждал… Ладно, чего там вспоминать, опишу я вам веселенькую свою биографию…

Биография, далеко не «веселенькая», повествовалась унылым голосом опустошенного человека.

— Родился в Петрозаводске, в семье богатого лесопромышленника. Отец в 1922 году умер, оставив в наследство дом да кое-какое имущество, уцелевшее от национализации. Был молод, не очень умен, к труду питал органическое отвращение. Очень скоро промотал дом и пошел катиться по наклонной. Десятки приводов в милицию, дебоши, хулиганство. В результате — тюрьма. По выходе из нее попал в армию. Мог стать человеком, но при первой же возможности сдался в плен. В лагере нашел «общий язык» с охраной… С тех пор и пошел по этой специальности…

— Говорите яснее! — прервал Батов.

— Ну, сообщал начальству, о чем заключенные говорят, кто порядки ругает.

— Какому начальству?

Кузьмин замялся:

— Всякому… Сначала немецкому, а потом, когда американцы нас освободили, им сообщал… Вы разрешите еще стакан воды?

Напившись, Кузьмин продолжал рассказывать. Жилось ему в лагере неплохо, пока не втянули его в знакомство с полковником Стивенсом.

— Может быть, товарищу полковнику эти подробности не интересны?

— Рассказывайте все!

— Рассказывать так рассказывать… Кроме Стивенса, пришлось побывать и у его шефа. Фамилию не помню.

Перехватив недоверчивый взгляд Батова, Кузьмин прижал руки к груди:

— Ей-богу, не помню! Короче говоря…