Реквием по монахине - Уильям Фолкнер

- Ваш замок пропал, - резко заявил он старому Алеку. - Вы получите за него пятнадцать долларов, - произнес он уже увядающим голосом, потому что даже в подобной ярости можно осознать тщетность своих усилий. Однако эта ярость, бессилие, изнеможение, это чрезмерное - что бы там оно ни было подвигнуло голос еще на одно слово: "Или...", тут он умолк окончательно и дал Пибоди возможность вмешаться.

- Или что? - сказал Пибоди, и не старому Алеку, а Компсону. - Или еще что?

Тут Рэтклифф опять нашел выход из положения.

- Погодите, - сказал он. - Дядя Алек получит в залог пятьдесят долларов. Он скажет нам фамилию того кузнеца в Каролине, мы отправим туда человека и закажем новый замок.

Дорога туда-обратно и все прочее обойдется примерно в полсотни. Дяде Алеку мы дадим в виде залога пятьдесят долларов. А потом, когда замок прибудет, он вернет нам деньги. Идет, дядя Алек?

И на этом все могло кончиться. Возможно, и кончилось бы, не будь там Петтигрю. Они вовсе не забыли о нем и не уподобили себе. Они просто втянули-вживили (так им казалось) - его в свой гражданский кризис, подобно тому, как отчаянная, беззащитная устрица лишает подвижности неустранимую песчинку. Никто не видел, как он шел, однако Петтигрю был уже в центре комнаты, где Компсон, Рэтклифф и Пибоди стояли перед сидящим в кресле старым Алеком. Могло бы показаться, что он просочился туда, если бы не та твердость, которая может (при необходимости) стать незаметной, но только не иллюзорной и уж ни в коем случае не текучей; он высказался мягким, рассудительным тоном, а потом стоял под взглядами остальных, щуплый, низкорослый, словно ребенок, и несокрушимый, словно алмаз, явно предвещая недоброе, внося в эту глухоманную комнатушку тысячи миль непроходимых дебрей, весь громадный, неизмеримый авторитет государственности, не только представляя правительство и даже не только олицетворяя его; он являл собой, по крайней мере в ту минуту, Соединенные Штаты.

- Дядя Алек не лишался никакого замка, - сказал он. - Лишился его дядя Сэм.

Минуту спустя кто-то произнес:

- Что?

- Вот что, - сказал Петтигрю. - Тот, кто повесил этот замок на почтовую сумку, сделал добровольное пожертвование Соединенным Штатам, а Соединенные Штаты защищает тот же самый закон, что и маленьких детей: дать им можно все что угодно, но забрать назад уже нельзя, иначе он или они совершат тем самым еще кое-что.

Все не сводили с него глаз. Некоторое время спустя кто-то вновь нарушил молчание. Это был Рэтклифф.

- Что совершат? - спросил он.

Петтигрю ответил, все так же мягко, равнодушно, незамедлительно и спокойно:

- Нарушение акта конгресса, где, в частности, за утрату государственной собственности предусмотрено либо пять тысяч долларов штрафа, либо не менее года заключения в федеральной тюрьме, либо и то, и другое. А тому, кто сделал прорези в почтовом мешке, предусмотрено за порчу или уничтожение государственной собственности либо десять тысяч долларов штрафа, либо не менее пяти лет заключения в федеральной тюрьме, либо и то, и другое.

Он не двинулся с места даже и теперь; лишь обратился к старому Алеку:

- Надеюсь, у вас тут будет ужин, как всегда, рано или поздно, более или менее?

- Постой, - сказал Рэтклифф. И повернулся к Компсону. - Это правда?

- Не все ли равно, черт возьми, правда или неправда? - ответил Компсон. - Как по-твоему, чем он займется, едва оказавшись в Нэшвилле? - И окрысился на Петтигрю: - Ты должен был уехать в Нэшвилл еще вчера. Чего болтаешься здесь?

- Ехать в Нэшвилл незачем, - сказал Петтигрю. - Почта вам не нужна. У вас нечем ее запереть.

- Нечем, - сказал Рэтклифф. - Вот мы и предоставим Соединенным Штатам самим разыскивать замок Соединенных Штатов.

На сей раз Петтигрю ни на кого не взглянул. Он даже ни к кому не обращался, как старый Алек, повелевая вернуть свой замок:

- Акт конгресса предусматривает за неправомочное перемещение и либо присвоение, либо корыстное, либо злонамеренное использование или порчу государственной собственности либо штраф - стоимость вещи плюс от пятиста до десяти тысяч долларов, либо от тридцати дней до двадцати лет заключения в федеральной тюрьме, либо и то, и другое. Они могут даже издать новый акт, когда прочтут, куда вы навесили замок почтового отделения бюро по делам индейцев.

И повернулся; теперь он снова обращался к старому Алеку:

- Пойду, к своей лошади. Когда это собрание кончится и у вас можно будет поесть, пришлите за мной черномазого.

Петтигрю ушел. Немного погодя Рэтклифф сказал:

- Как по-вашему, чего он хочет этим добиться? Награды? Но угодил невпопад; это было ясно всем.

- Он уже добился, чего хотел, - сказал Компсон и выругался снова. Неразберихи. Только этой проклятой неразберихи.

И тоже угодил невпопад; поняли это все, но высказал Пибоди:

- Нет. Тот, кто проезжает каждые две недели целых шестьсот миль по нашим местам, не имея для защиты ничего, кроме горна, нуждается в неразберихе не больше, чем в деньгах.

Так что они пока не знали мотивов Петтигрю. Но чего ждать от него представляли. То есть совершенно не представляли, что он сделает, когда и как, а узнать это можно было, лишь выяснив - с какой целью. И тут до них дошло, что выяснить этого никак нельзя; что, зная его вот уже три года, в течение которых он, щуплый, неприкосновенный, неустрашимый, опережаемый на милю или больше сильным, благозвучным сигналом горна, совершал на своей сильной, неутомимой лошади двухнедельное путешествие из Нэшвилла в поселок и потом жил среди них три-четыре дня, они до сих пор совершенно ничего о нем не знали, и теперь знают лишь, что не посмеют, не отважатся пойти на какой-то риск; они посидели еще немного в темной комнате, а дядя Алек продолжал курить, обратясь спиной к ним и их затруднению; потом разбрелись по домам ужинать - с тем аппетитом, какой у них мог быть, и вскоре опять, хотя обычно в это время уже лежали в постелях, собрались все вместе, на сей раз у Рэтклиффа, в задней комнате его лавки, и опять сидели, слушая, как Рэтклифф рассуждает с недоумением и тревогой (и чем-то еще, в чем они признали уважение, когда поняли, что он - Рэтклифф - нерушимо убежден, что целью Петтигрю являются деньги; что Петтигрю изобрел или разработал план, столь щедро вознаграждаемый, что он - Рэтклифф - оказался не только неспособен опередить его и взяться за дело первым, он - Рэтклифф - не мог догадаться, в чем этот план состоит, даже получив намек), пока Компсон не прервал его.

- Тьфу ты, - сказал Компсон. - Всем ясно, что дело не в деньгах. Это нравственность. Он праведник, черт бы его побрал.

- Нравственность? - сказал Пибоди. В голосе его слышалось что-то похожее на испуг. И торопливо прибавил: - Это плохо. Как нам подкупить нравственного человека?

- Кому нужно подкупать его? - сказал Компсон. - Пусть бы только не слезал со своей треклятой лошади и трубил, что есть мочи, в свой треклятый горн.

Но Пибоди даже не слушал. Он произнес "нравственность", почти мечтательно. Потом сказал: "Погодите". Все уставились на него. Внезапно он обратился к Рэтклиффу:

- Где-то я слышал. Если кто и знает, то, скорее всего, ты. Как его зовут?

- Зовут? - переспросил Рэтклифф. - Петтигрю? А. Ты имеешь в виду имя. И Рэтклифф назвал имя. - А что?

- Ничего, - ответил Пибоди. - Я пошел домой. Идет еще кто-нибудь?

Он произнес это, ни к кому не обращаясь, ничего больше не сказал и говорить не собирался, но этого было достаточно: может быть, и мелочь, но по крайней мере хоть что-то; по крайней мере все смотрели на него и молчали, даже когда Компсон поднялся и сказал Рэтклиффу: "Ну, идем?" - и все трое ушли за пределы слуха, а потом и зрения. Тогда Компсон сказал:

- Ну, ладно. Что у тебя?

- Это может и не сработать, - сказал Пибоди. - Но вам обоим нужно будет меня поддержать. Раз я буду говорить от имени всего поселка, вы с Рэтклиффом должны будете придать вес моим словам. Ну как?

Компсон выругался.

- Ты хоть объясни, что мы должны гарантировать.

И Пибоди объяснил, правда, не все, а на другое утро зашел в стойло конюшни Дома Хенстона, где Петтигрю чистил свою уродливую лошадь с похожей на молот головой и стальными мускулами.

- Мы все-таки решили не приписывать этот замок старой Мохатахе, сказал Пибоди.

- Вот как? - отозвался Петгигрю. - В Вашингтоне никто бы на это не клюнул. Особенно те, кто умеет читать.

- Мы заплатим за него сами, - сказал Пибоди. - Даже, собствено говоря, сделаем чуть побольше. Тюрьму все равно надо чинить; хочешь не хочешь, одну стену возвести придется. А возведя еще три, получим новую комнату. Возводить одну стену нужно все равно, так что она не в счет. А построив еще трехстенную комнату, мы получим новый четырехстенный дом. Это будет здание суда.

Петтигрю при каждом движении скребницей шумно выдыхал сквозь зубы, как заправский ирландский конюх. Но тут он затих, и рука его остановилась на полпути.

- Здание суда? - переспросил он, чуть обернувшись.