Камея Дианы. Повесть - Федор Метлицкий

Я не могу сдвинуть структуру тысячелетней человеческой истории. Она кажется незыблемой – в ее сердцевине, видимо, скрывается равновесие борьбы обладателей благ, устроивших себе роскошный скучный рай, и не имеющего ничего, кроме своих цепей, пролетариата, полунищих слоев чиновничества на зарплате, малого и среднего бизнеса, работников интеллектуального труда, которые сомневаются в справедливости мира.

Сейчас внутри страны, после разборок друг с другом местных этнических групп, воцарилось перемирие, нечто вроде гармонии: государство народу – ничего, и народ государству – ничего. Народ разложился – в новую эпоху Золотого тельца, некому защищать родину, не дай бог! – в предстоящей войне. Недаром некоторые клерикальные «бесогоны» призывают к войне с враждебными соседями, чтобы не одрябла окончательно душа паствы.

Неужели мы расслабляем людей, добиваясь их свободного развития? И нужна мобилизация духа сплоченности, который помог победить в последней великой отечественной войне с посильным участием и моего маленького народа?

4

А как начиналось его правление!

В результате междоусобных склок элит власть сама пала к ногам его партии, как ее называли, младореформаторов. Это был результат ее давнего противостояния с партией националистов, приверженной собственному суверенному пути развития.

Элиты смирились: молодой интеллигентный лидер партии – удобный для них, ибо не будет мешать править «семибоярщине». Вид харизматичный – медальный профиль, а внутри – романтик, тряпка. Такой устроит. Они не знали, что у него удивительное умение затаиться, а потом в нужный момент броситься вперед, и выиграть.

Он стал правителем общества, над которым высятся холодные громады занятых собой корпораций, и всегда на страже – некая кафкианская машина сбора налогов, имеющих способность самовозрастать (как и цены на питание и другие необходимости), равнодушные суды, предназначенные только для посадок. И царит поголовное холодно-расчетливое взяточничество, которое нельзя упразднить, иначе без смазки рухнет система.

Такая система балансирует на грани, вызывая в человеке безнадежное чувство, заставляет его браться за файеры и куски выломанного асфальта – оружие интеллектуального пролетариата, или, из безвыходности, убивать обидчика и себя, совершая самосуд.

С приходом нового лидера народ, по историческому обыкновению, воспрянул. Молодой энергичный лидер, образованный, называет его «субъектом истории», говорит слова типа «эмпатия», смелый критик системы, совесть эпохи. Наконец, настоящая замена геронтологической власти «дворцовых старцев». Еженедельно отчитывается за проделанную работу по главному каналу телевидения. Терпит критику, не отвечая на оскорбления. Сделал все языки этнических нацменьшинств – булгар, венгров, албанцев, мусульман, турок официальными, чем резко снизил противоречия между ними и запутал поток деловых бумаг.

В качестве уступки «западникам» – перевел алфавит на латиницу. Хотя был против федерализации, то есть очередного разрыва страны на кусочки.

В народе снова появилась надежда на чудо. Хотя глухие окраины, где пахали ради своего выживания, и знать не знали про воцарившегося где-то в богатом центре нового лидера.

Он бессознательно стремился честно вести дела, и не мог опуститься ниже, куда бы ни вел его трудный путь через пропасти непонимания.

Все считали, что он видит далеко вперед. Но у него, казалось ему, не богатое воображение, а постоянные тычки в темноту непознанного, откуда случайно выплескивались догадки, что предпринимать.

Соратники остерегали его от десакрализации власти – народ перестанет уважать. Зря, мол, добился, чтобы его должность скромно называлась «Глава», как и губернаторов – главы. Наверно, это из детства – неосознаваемое желание пригнуться, сделаться незаметным. Но его все равно называли Стефан VI, памятуя о прежних одноименных королях. Лучше было бы установить не только институт президентства, а стать монархом. Политика – это всегда противостояние личности и толпы, и он мог бы стать над всеми, быть арбитром.

Но он доказывал, что это представление из глубокой архаики. Обыкновенный неглупый председатель сельскохозяйственного кооператива, избранный в вожди, может хорошо научиться искусству управления огромным хозяйством и ладить с людьми. Но почему тогда с таким придыханием смотрят на него даже самые умные люди, занятые более узким делом? Вал обожания катится за ним, если даже он ничего не делает. Странно, люди не знают, как серо, не понимая многого элементарного, как они сами, может жить лидер. Хотя у него появилась некая интуиция, когда ручейки многообразного опыта вдруг выявляются мгновенным озарением, которое философы называют сверхинтуицией, связанной не с классической физикой, а с квантовой неопределенностью.

И он добродушно отвечал, что хочет избавить элиту от закоренелых привычек и предрассудков властей, воспринятых от всех исторических эпох.

Власть представлялась таким же образованием, как и в древности: грозный вождь (на коне, в колеснице, под паланкином на носилках, на броневике, простирая руку, зовущую вперед, в бункере склоненный над военной картой) и ведомые им подданные.

Все духовные лидеры или оказывались чистыми утопистами, и вызывали еще больший террор, или быстро приспосабливались, сколачивая мощную силу, опирающуюся на зомбированное большинство, вели столетние войны алых, белых роз и других цветов, и в конце концов нередко погибали от своих же. Но странно вот что. Великие убийцы всегда становились легендами, а праведных народ как-то не прославил ни в мифах, ни в легендах. Неужели святость не интересна человеческой натуре?

Устройство власти такое же архаичное, деспотичное, но прикрытое демократической толерантностью, закрепленное сводом законов Общественного договора. Шаг направо – клетка, шаг налево – решетка (хотя сейчас больше домашний арест). Почему такая власть держится тысячелетиями неизменно?

Правда, в древности карал один, теперь – большинство карает меньшинство.

Несмотря на свободу, которую он дал бизнесу, почему-то средний и малый остался зажатым, как плитой, неистребимой бюрократией.

Подготовленный его командой закон о преференциях некоммерческим организациям привел к массовым выходам на дворцовую площадь различных сборищ, представляющих все слои населения, раздирая сознание людей на части.

Военные выбивали через Парламент непомерные вливания в оборону. Учения на границе, сопровождаемые их воинственными кличами, вызывали тревогу соседей и грозили сползти в «гибридную» войну.

Новый Глава государства знал: когда волна доверия схлынет, придется доказывать свою необходимость работой по-черному. Общество будет отвечать немилосердным стадным улюлюканьем, могут и разорвать.

Путь самопознания у Стефана был трудным. Он рос на провинциальной окраине у гор и моря, «фотографируя» девственным умом впечатления натуральной жизни, и только потом осмысливал их. Вглядывался с утеса в непонятное первозданное средиземноморье – дорожка света в кажущейся неподвижной солнечной бездне воды уводила в великую древнюю историю, а дальше в иную страну, где нет испугавшей его мысли о смерти после похорон матери, и вообще времени и пространства. Это скрытая за трехмерным миром квантовая реальность, где цветут невиданные цветы переливающихся сфер.

Окружение не было ему интересным. Да, любил – близких. А вот равнодушных людей вокруг не любил. Экстатичный философ Бердяев писал: «Во мне всегда была неслиянность ни с чем, и в то же время слиянность со всем» У него же в детстве была неслиянность ни с чем, вернее полная каша в голове, и неопределенная слиянность с морской далью.

За его спиной всегда сияло ослепительное средиземье. Там было то, что он любил. Вспоминал стихи своего друга молодости – писателя и поэта Нелепина.

И всплывает родина —средиземным своим побережьем,Словно в ней источник один —материнская даль.Только в ней окунусь,и снова выявлюсь прежним,Средиземной надеждой,густой,как в начале начал.

Он учился в университете, в столице общей Большой страны, которая еще не была недружелюбным соседом. И поражался, почему сверстники не знают этой его печали, того, что творится в них и вокруг, и остаются в коконе знаний, что дают единые учебники, ЕГЭ и телевизор. Они не знали внешкольной литературы, философских споров великих людей, тем более самой философии. Как можно прожить жизнь, не читая литературу, философию? Брать идеи только из телевизора?