Больным и здоровым. В поддержку и утешение - Татьяна Петрова

– Можно мне будет здесь помолиться одному?

– Помолись, родимый, помолись – Бог благословит!

Разрешил мне доброжелательный старичок, вышел из кельи и даже дверь за собой притворил… Какая благодатная душевная чуткость!.. Я помолился, как умел, помолился, как может молиться душа человека, издалека стремившегося в вожделенный дом молитвы…

Из кельи я пошел к источнику отца Серафима, этой русской Вифезде, целительная сила которой дана свыше по молитвам отца Серафима и от которой я и себе ждал чудесного исцеления.

Путь к этому источнику лежит по берегу прозрачной, тихой речки, окаймленной все тем же чудным Саровским лесом. Я верил, что только здесь, или уже нигде в этом мире, Господь меня исцелит. Я верил и все время молился, а ноги мои безо всякого с моей стороны усилия точно несли меня, как на крыльях.

Полдневное солнце пекло невыносимо. Я буквально обливался потом, но не чувствовал ни малейшей усталости. От монастыря до источника версты три или четыре. Я, последнее время дома еле таскавший ноги, прошел их без малейшего признака утомления. Уже это было чудо. В устроенную у самого источника над вытекающим из него ручейком купальню я вошел – платье, бывшее на мне, хоть выжми. Не дав себе времени остыть, весь, как был, разгоряченный быстрой ходьбой и палящим зноем, я разделся, спустился под кран, из которого серебристою струйкой текла ледяная вода источника, перекрестился: верую, Господи! И троекратно дал этой воде облить всего себя и больные члены…

Первое мгновенье я совсем было задохнулся: ледяная вода меня обожгла – дух захватило.

Но какое дивное чувство наступило по выходе из купальни!

Точно новая струя новой жизни была влита во все мои жилы: мне стало необыкновенно легко и вместе радостно.

Таким, как в те минуты, я помнил себя во дни далеко улетевшей юности. Что будет потом? Стал ли я здоров по вере моей? Я не задавался такими вопросами. Я просто радовался и любил отца Серафима, как любят врача, которому удастся мгновенно утолить нестерпимую, жгучую боль, в ту минуту, когда эта боль прекращается. Эта пламенная любовь, которою внезапно загорелось мое сердце, эта радость – не были ли они моим духовным окончательным выздоровлением, безо всякого сравнения важнейшим всякого телесного исцеления?! Как мне захотелось тут же, в часовне над источником, отслужить молебен, но некому было служить, не было иеромонаха и, неудовлетворенный в своем желании, я пошел дальше в так называемую «дальнюю пустыньку», где спасался в затворе отец Серафим.

11

Иду да думаю: непременно завтра пойду пешком в Дивеев, что-то мне сдается, что там, именно в Дивееве, с особенною силой действует дух батюшки. Где же ему и быть, как не у тех и не с теми, кого он при жизни своей любил до того, что терпел за них гонения и кто его так любил и так ему верил, что шел на голод и жажду, на полную нищету, веруя далекой цели, определенной и поставленной батюшкой?! Так думалось мне. Смотрю: впереди идут пять монашенок… Не из Дивеева ли?

– Сестрицы! Не Дивеевские вы?

– Да, батюшка! Дивеевские.

– Надолго ли пришли?

– Да вот пришли к празднику Пантелеймона-Целителя, а завтра домой. Завтра у нас Всенощная под великий наш праздник. 28 июля праздник иконы Умиления Божией Матери, той иконы, перед которой наш батюшка всю жизнь молился. Перед ней он и жизнь свою кончил. Эта икона у нас чудотворная. Да вы, небось, сами знаете!

Я был поражен. Ехать за тридевять земель, не справляясь со святцами (да еще обозначен ли в святцах этот праздник?), собираться идти пешком из Сарова в Дивеев двенадцать, а то и все пятнадцать верст и угодить к такому празднику отца Серафима, как чествование его иконы – правда, было чему удивиться… Батюшка, родной! Да неужели же ты сам незримо руководишь моими путями, неужели ты это влек и теперь еще продолжаешь влечь меня к своей святыне!..

– Возьмите меня с собой, сестрицы! Я очень люблю вашего батюшку. Завтра я все равно к вам собирался было.

– Просим милости! Мы рады, кто нашего батюшку любит. Мы завтра зайдем за вами на дворянскую гостиницу и – с Господом. А то нас спросите. Мы – свещницы Дивеевские, свечи работаем. Стоим в Сарове в другом гостиничном корпусе. Евгению Ивановну спросите. А то нет – сами за вами так часика в два зайдем: ко Всенощной к нам тогда и поспеем.

На том и порешили. Пошли вместе.

– Часто сестры ваши бывают в Сарове?

– Когда как, батюшка! Нет, где же часто? Своих работ у нас много – некогда расхаживать: на обитель, по заповеди батюшки отца Серафима, работаем. Так, за год раз, а то и реже, пойдешь благословишься у матушки игуменьи сходить на батюшкину могилку, да к его источнику. Где – часто? Да и все наши несут свои послушания – не находишься от своего дела.

В дальней пустыньке опять захотелось мне отслужить молебен. Опять нет иеромонаха.

– По заказу у нас тут служат или когда случаем бывает в пустыньке иеромонах, а так отслужить молебен нельзя и рассчитывать.

Около пустыньки, смотрю, выкопаны грядки. Растят картофель, несмотря на тень, такой густой и зеленый.

– Местечко сохраняем, как было при отце Серафиме. Тут батюшка своими ручками копал грядки и сажал картофель для своего пропитания, – пояснил мне послушник, соболезновавший о том, что мне нельзя отслужить молебна.

Пошел я обратно отдохнуть в гостиницу. Зашел по дороге еще раз напиться к святому источнику. Какойто, видимо, не здешний иеромонах в часовне о чем-то хлопочет, точно что-то ищет.

– Что вы, батюшка, ищете?

– Хотел было молебен отслужить, да вот петь некому.

– Давайте попробуем вместе: тропарь Богородице я знаю – как-нибудь и отпоем молебен. Было б усердие.

– Вот и отлично: я буду петь Иисусе Сладчайший, а вы – Пресвятая Богородице, спаси нас! Бог поможет!

И, действительно, Бог помог любви нашей. Откуда только у меня взялся голос, звеневший под куполом часовни всею полнотой радости умиленного сердца. Куда девалась вечно меня мучившая сухость гортани и мой нестерпимый кашель, составлявший всегда истинное несчастье не только для меня, но и для всех меня окружающих.

Звуки лились из исцеленного горла свободною, радостною волной и чем дальше, тем все чище и чище становился мой голос… Да неужели же это исцеление?!. Еще утром меня бил и мучил мой кашель. Просто как-то и верится, и не верится… Нет, думаю: это оттого, что я все утро не курил. Вот приду в нумер – с первою же папиросой начнется тот же ужас… Да нет же! – и впрямь исцеление.

Однако того исцеления, которого трепетно ждала моя боязливая вера, я в этот день еще не получил. Кашлю стало значительно лучше. Табак не раздражил горла, как я того по давнишней привычке боялся, но другой, и самый тяжелый мой недуг в тот же вечер сказался чуть не с большей силой.

Буди воля Твоя, Господи!

Да, не молитвенному экстазу, не самовнушению следует приписать мое последующее исцеление, из полукалеки возродившее меня к жизни здорового человека. Оно совершилось, правда, необыкновенно быстро, но не с тою молниеносною и всегда кратковременною силой, которая действует в нервном организме, доведенном до полной экзальтации.

Что было нужно для исполнения моей веры, покажут дальнейшие события.

12

У отца игумена я просил благословения исповедаться и причаститься. Ему же я сказал, что собираюсь идти на следующий день пешком в Дивеев. Полный благодушия и сердечного гостеприимства, отец игумен, благословляя меня, предложил лошадок.

– Путь не близкий, да к тому же и жара – утомитесь! Я отклонил радушное предложение.

Вечером была Всенощная с соборным акафистом великомученику Пантелеимону. Началась она в половине седьмого, кончилась около часу ночи. Наутро – Литургия. После трапезы жду своих будущих спутниц. Проходит час, бьет два часа – их все нет. Не забыли ли обо мне? А может, и не поверили: поблажил, дескать, барин, и не пойдет, да еще в жару такую. И правда, жара стояла такая, что мне, отвыкшему от ходьбы, в этот зной отправляться в путь пешком казалось даже и небезопасным. Только в половине третьего я не вытерпел – отправился за спутницами своими сам. Смотрю, собираются в путь, чай пьют наскоро.

– Сейчас за вами хотели зайти!

– Торопитесь, сестрицы, а то я ходок плохой: до Всенощной, боюсь, не успею дойти.

Собрались быстро. Ровно в три часа мы двинулись в путь. Солнышко, еще высоко стоявшее на небе, заслонилось небольшим облачком, и облачко стало росить на нас мелким-мелким, как сквозь тончайшее сито, дождичком. Одежды не смачивал он, а так, точно освежающей росой обдавал. В другое время я бы не обратил на этот дождик и внимания, но в Сарове, так близко от отца Серафима, ни одно явление не могло пройти незамеченным, и душа требовала ему должного объяснения. А объяснение просилось только одно: все Бог, за молитвы отца Серафима.

Предположение мое о том, что я плохой ходок, на этот раз оказалось лишенным всякого основания. Вперед ушли я да старшая сестра, Евгения Ивановна; остальные, замешкавшись со сборами в Сарове, далеко от нас отстали. Шли мы с Евгенией Ивановной рядом параллельными тропинками, извивающимися около дороги в Дивеев.