Охота на сыщиков - Эван Хантер

Барнс чиркнул спичкой и раскурил трубку. Всем своим видом он напоминал человека, которому некуда спешить и который поэтому, покончив с плотным обедом, собирается посмаковать стаканчик доброго портвейна. Однако внутри его крепкого черепа шла бешеная работа, а каждая клеточка тела была охвачена яростью — погиб один из его лучших людей.

— Митинговать не будем, — внезапно бросил он, выдохнув клуб дыма и разгоняя его широкой короткопалой ладонью. — Ступайте и отыщите мне этого подонка. Если читать газеты и, не дай бог, верить всему, что там пишут, то каждый якобы знает, почему именно в полиции терпеть не могут тёх, кто убивает полисменов. Это, мол, закон джунглей. Таков закон выживания. Полиция, мол, мстит за своего. Да чушь сплошная вся эта газетная писанина! Мы не можем допустить, чтобы убивали полисмена просто потому, что полисмен есть символ закона и порядка. Лишите общество этого символа — и улицы заполнит зверье. А зверья на улицах у нас и сейчас хватает.

Я хочу, чтобы вы нашли убийцу Риардона, но не потому, что Риардон был полисменом нашего участка, и даже не потому, что Риардон был первоклассным полисменом. Я хочу, чтобы вы нашли этого подонка потому, что Риардон был человеком, и чертовски неплохим человеком.

Поступайте, как считаете нужным, вы свое дело знаете. Жду донесений — обо всем, что удастся раскопать в наших досье, в ходе оперативных мероприятий. Только найдите его! Все.

Лейтенант вернулся в свой кабинет. Кто-то из детективов принялся листать папки, отыскивая информацию о бандюгах, питавших пристрастие к 45-му калибру. Другие взялись за папки со сведениями о ворах и воришках, которые в то или иное время могли сталкиваться с Майком Риардоном на узкой дорожке. Третьи методично сортировали карточки с приговорами, обращая особое внимание на те дела, которые вел Майк Риардон. Фостер выглянул в коридор и велел Перильо убираться домой и никогда больше не попадаться ему на глаза. Остальные детективы вышли на улицу, в том числе и Карелла с Бушем.

— У меня от него колики начинаются, — раздраженно пожаловался Буш. — Прямо Наполеоном себя воображает.

— Барнс неплохой мужик, — не согласился Карелла.

— А все равно строит из себя бог знает кого, — упорствовал Буш.

— Я смотрю, тебе все не по душе, — заметил Карелла. — Неуживчивый ты какой-то.

— Вот что я тебе скажу, — вспылил Буш. — У меня в этом проклятущем участке язва образовалась. Никогда ничего не было, а как перевели в ваш участок — сразу язва, а? С чего бы это?

Карелла мог бы назвать сотню вероятных причин, по которым у Буша образовалась язва, но сейчас вступать в пререкания ему не хотелось, и он промолчал.

— Звякну-ка я жене, — неожиданно заявил Буш.

— В два часа ночи? — изумился Карелла.

— А что тут такого? — В голосе Буша зазвучала открытая враждебность.

— Да ничего. Валяй, звони.

— Нет, что тут такого особенного, если мне хочется проверить? — настаивал Буш. И поспешно добавил: — Проверить, как она там. Заодно предупрежу ее, что у нас тут приключилось.

— Звони, я сказал.

— Какого черта, с этим убийством нас, может, сутками не будет дома.

— Вполне возможно.

— Так что, нельзя, что ли, позвонить жене и сказать, что у нас тут происходит?

— Слушай, ты что, действительно ищешь ссоры? — Карелла все еще улыбался.

— Нет.

— Тогда иди звони своей жене и оставь меня, наконец, в покое.

Они остановились у открытой кондитерской, и Буш зашел в нее позвонить. Карелла остался стоять на улице, повернувшись спиной к витрине.

Город притих. Жилые дома тянули чумазые, прокопченные сажей пальцы к мягкому покрывалу ночных небес. Время от времени в каком-нибудь туалете мелькало светом окно — словно внезапно приоткрывшийся глаз на незрячем лике спящего. Две молоденькие ирландки процокали высокими каблуками мимо кондитерской. Карелла бросил мимолетный взгляд на их стройные ножки и легкие летние платьица. Одна из девушек бесстыдно подмигнула ему, и обе подружки зашлись вызывающим смешком. А Кареллу почему-то посетило сначала смутное воспоминание, связанное с ирландской девчушкой и поднятыми юбками, и воспоминание нахлынуло и стало настолько отчетливым, что он понял, что оно таилось до поры до времени в глубинах его памяти, похоже, он где-то об этом читал. „Улисс“[9] , что ли? Да, эту книжку читать было непросто — сплошь прелестные девчушки и все такое прочее. Интересно, что читает Буш? Хотя Бушу не до чтения. Слишком уж озабочен своей женой. И чего он так переживает?

Карелла через плечо посмотрел в витрину кондитерской. Буш все еще торчал в телефонной будке, губы его шевелились с невероятной быстротой. Приказчик, навалившись на прилавок и рассеянно жуя зубочистку, склонился над бланком, обдумывая свои ставки на скачках. Патлатый подросток, пристроившись в самом конце прилавка, с упоением прихлебывал гоголь-моголь. Карелла глубоко вздохнул зловонный воздух. Дверь телефонной будки распахнулась, и появился Буш, суетливо отиравший взопревший лоб. Он кивнул на прощание приказчику и вышел на улицу к Карелле.

— Адская духотища в этой будке, — пожаловался Буш.

— Все в порядке? — поинтересовался Карелла.

— Конечно. — Буш окинул его подозрительным взглядом. — А в чем дело?

— Да я просто так спросил. С чего начнем, как думаешь?

— Ох и придется нам повозиться, чует мое сердце. Да ведь это мог быть любой затаивший злобу придурок!

— Или кто-то, застигнутый в процессе совершения преступления.

— Нам бы спихнуть это дело в отдел по расследованию убийств. У нас и своих по горло.

— Да мы еще и не начинали, — напомнил Карелла, — а ты уже жалуешься, что дел по горло. Что с тобой, Хэнк?

— Ничего со мной, — огрызнулся Буш. — Только, представь себе, я не думаю, что полисмены такие уж умники, вот и все.

— Интересная мысль особенно для полисмена.

— А все же это так и есть. Слушай, вся эта болтовня о проницательных детективах — чепуха сплошная, и ты это знаешь не хуже меня. Все, что нужно детективу, — это пара крепких ног и упрямство. Ноги носят тебя по разным притонам, а упрямство не дает бросить это занятие. Надо только механически идти по каждому отдельному следу, и, если повезет, какой-нибудь выведет, куда нужно. А не повезет — тупик. Точка.

— А мозги, значит, здесь ни причем? Ума, по-твоему, не требуется?

— Если только совсем чуть-чуть. Полисмену много ума не нужно.

— Ладно.

— Что ладно?

— Ладно, не хочу спорить. Если Риардона убили, когда он пытался задержать кого-то в процессе совершения преступления…

— Ага, еще вот от этого меня прямо с души воротит…

— Послушать тебя, так ты полицейских прямо-таки ненавидишь, — заметил Карелла.

— А их в этом чертовом городе все ненавидят! Воображаешь, что кто-нибудь уважает полисмена? Символ закона и порядка. Чушь собачья! Старику нужно бы вылезти из своего кабинета и посмотреть, что здесь кругом творится. Любой оштрафованный за нарушение правил стоянки автоматически начинает ненавидеть всю полицию. Хак вот оно и бывает в настоящей жизни.

— Но так не должно быть, — уже с некоторым раздражением возразил Карелла.

Буш пожал плечами:

— А еще меня с души воротит от этой полицейской манеры разговаривать.

— Чего-чего? — удивился Карелла.

— „В процессе совершения преступления!" — передразнил Буш. — Вот ведь как полисмен излагает, а? Когда-нибудь слышал, чтобы полицейский сказал „Мы его поймали"? О, нет. Он обязательно скажет „Мы его обезвредили".

— Ни разу в жизни не слышал, чтобы полисмен сказал „Мы его обезвредили", — заявил Карелла.

— Ну, я имею в виду для официальных публикаций в газетах.

— Это совсем другое дело. Для газет все стараются говорить поцветистее.

— А полисмены стараются больше всех, — упорствовал Буш.

— И почему бы тебе не сдать полицейский жетон? Станешь таксистом или еще кем-нибудь, а?

— Да я и сам подумываю, — сказал Буш и вдруг расплылся в улыбке.

Всю эту запальчивую тираду он произносил своим обычным приглушенным голосом, и теперь, когда улыбался, было трудно представить, что секунду назад он был так разозлен.

— Знаешь, я подумал о барах, — переключился Карелла. — То есть, хочу сказать, если это месть или что-то в таком же роде, то вполне может быть кто-нибудь из нашей округи. И мы сможем кое-что разведать по барам. Кто знает?

— Согласен. Тем более что пивка я бы сейчас выпил. Как пришел на работу, все время пива хочется до смерти.

„Шэмрок"[10] был одним из миллионов баров, прославляющих это незатейливое название по всему миру. Он угнездился на Кал-вер-авеню между ломбардом и китайской прачечной. Заведение работало всю ночь и специализировалось на обслуживании ирландской клиентуры, населявшей Калвер. Иногда в „Шэмрок" забредал пуэрториканец, но подобных заблудших экскурсантов быстро отваживали завсегдатаи бара, обладавшие вспыльчивым нравом и увесистыми кулаками. Полицейские частенько наведывались в „Шэмрок", но отнюдь не затем, чтобы промочить горло, — употребление спиртных напитков при исполнении служебных обязанностей им строжайше запрещено, — но для того, чтобы удостовериться, что слишком уж взрывные характеры не вступают в реакцию с чрезмерным количеством виски. В наши лишенные романтики дни рукопашные в весело разукрашенных стенах бара вспыхивали все реже и реже — куда реже, чем в добрые старые времена, когда окрестности только-только начали уступать пуэрториканскому нашествию. В те добрые старые времена пуэрториканцы, плохо зная английский язык, с трудом разбирая надписи на вывесках, заявлялись в „Шэмрок" с замечательно невежественным постоянством. Непоколебимые защитники Америки для американцев, без тени сомнений игнорируя тот факт, что пуэрториканцы были и остаются американцами, посвятили множество вечеров кулачному утверждению своей точки зрения. Так что радостный интерьер бара чуть ли не еженощно дополнительно расцвечивался пролитой кровью. Но все это кануло в добрые старые времена. В нынешние скучные времена можно было просидеть в „Шэмроке" целую неделю и полюбоваться всего-навсего одним, в лучшем случае парочкой раскроенных черепков.