Зловещий гость (сборник) - Эрнст Гофман

– Счастливый ты человек! – воскликнул Дагобер, оставшись наедине с Морицем. – Кажется, теперь уже нет сомнений в том, что Анжелика тебя любит. Я сегодня долго наблюдал за ней и убедился в этом. Но берегись, враг силен и способен посеять сорную траву среди прекраснейших цветов! Маргарита любит тебя, как только может полюбить самое пылкое сердце. Ее мучает ревность, которую она даже не в состоянии скрыть. Надо было видеть, что происходило в душе Анжелики, когда она уронила платок, а ты, подняв его, поцеловал ее руку. Но потом мы принялись защищать хорошенькую француженку, и хотя я знаю, что этим ты только маскировал свои чувства к Анжелике, фальшивые стрелы попали в цель и сделали свое дело. Ситуация прескверная, так что я опасаюсь, как бы не случилось беды.

– Отстань ты от меня со своей Маргаритой! – бросил в ответ Мориц. – Если Анжелика любит меня, в чем я, увы, еще сомневаюсь, то всякие Маргариты волнуют меня не больше, чем прошлогодний снег. Меня сейчас тревожит другое. Мне кажется, что этот непрошеный граф, нагрянувший так же внезапно, как темная ночь, чтобы самым неприятным образом помешать нашему веселью, встанет между нами с Анжеликой. Мне почему-то кажется, что там, где он появляется, обязательно происходит какое-нибудь несчастье, будто вызванное им из недр непроглядной ночи. Ты заметил, – продолжал Мориц, – как проницательно смотрел он на Анжелику и как при этом невольный румянец то вспыхивал, то исчезал у нее на щеках? Он понял, что мои чувства к ней – преграда на его пути, и вот почему в его словах, обращенных ко мне, было столько презрения. Но я ему не уступлю, пусть даже нам придется встретиться на узкой дорожке смерти!

Дагобер согласился, что граф казался каким-то существом из другого мира, но, по его мнению, таким людям следовало, не уступая, смело смотреть в глаза.

– А может быть, – прибавил он, – в этом нет ничего особенного, и неприятное впечатление, произведенное графом, следует приписать только странным обстоятельствам его появления. Будем, – сказал он в заключение, – смело отражать направленные против нас разрушительные силы! Поверь, никакая власть не заставит склониться гордо поднятую голову!

Прошло много времени. Граф все чаще и чаще посещал дом полковника и, наконец, стал в нем постоянным гостем. Вместе с тем и отношение к нему переменилось. В семействе полковника уже прямо говорили, что причина неприятного впечатления от посещений графа – не в его личности, а в их собственных предрассудках.

– Точно так же, – рассуждала полковница, – граф мог счесть и нас неприятными людьми, когда посетил нас впервые, если бы судил по нашим бледным вытянувшимся лицам.

В беседах граф демонстрировал бездну разнообразнейших познаний. Будучи итальянцем по рождению, он говорил на иностранных языках с заметным акцентом, но совершенно правильно и с редкой увлекательностью. Его рассказы были настолько правдивы и жизненны, настолько очаровывали слушателей, что даже Мориц с Дагобером, дольше всех выказывавшие графу свое нерасположение, сдались. Они изменили свое мнение и с невольным интересом, подобно Анжелике и всем прочим, слушали истории, оживляемые мимикой его бледного, но поистине прекрасного лица.

Дружба между графом и полковником завязалась вследствие одного случая, после которого последний проникся еще большим уважением к графу. Они встретились на Дальнем Севере, и граф выручил полковника, когда тот мог лишиться не только денег или имущества, но и доброго имени. Полковник, чувствовавший себя обязанным за эту услугу, был предан графу всей душой.

Как-то раз полковник, оставшись наедине с женой, сказал ей:

– Пришло время сообщить тебе о причине, побуждающей графа оставаться здесь так долго. Ты знаешь, что мы целых четыре года прожили с ним в П***, где нас связала такая крепкая дружба, что мы даже поселились в одной комнате. Однажды граф вошел ко мне рано утром и увидел на моем столе миниатюрный портрет Анжелики, который я всегда возил с собой. По мере того как он в него вглядывался, с ним творилось нечто странное. Не в силах оторвать глаз от портрета, граф, наконец, воскликнул, что никогда в жизни не видел женщины прелестнее и до той минуты не знал, что такое любовь. Я посмеялся тогда над этим чудным действием портрета и, в шутку назвав графа новым Калафом[3], прибавил, что моя дочь не Турандот. При этом я деликатно дал ему понять, что, хотя нас и нельзя назвать стариками, но все-таки мы далеко не юноши, и потому идея внезапно влюбиться в кого-нибудь по портрету кажется мне немного странной. Тогда он поклялся мне всей душой, что такое не редкость для представителей его нации и что он действительно полюбил Анжелику и всерьез просит ее руки. Вот почему граф посетил наш дом. Он уверяет, что наша дочь к нему хорошо расположена, и вчера обратился ко мне с формальным предложением. Что ты на это скажешь?

Последние слова полковника испугали его жену.

– Боже! – воскликнула она. – Как! Отдать нашу Анжелику? Ему? Совершенно чужому человеку?

– Чужому? – переспросил полковник, нахмурившись. – Ты называешь чужим того, кому я обязан честью, свободой и, может быть, даже жизнью? Я признаю, что по возрасту он, пожалуй, не совсем пара нашей голубке, но он хороший человек и притом богатый, очень богатый.

– И ты хочешь, – возмутилась полковница, – решить все сам, даже не спросив Анжелику, которая, может быть, вовсе не разделяет чувств графа, как он это себе вообразил?

Полковник, побагровев, вскочил со стула.

– Разве я, – вскрикнул он, сверкая глазами, – когда-нибудь давал тебе повод считать меня дурным отцом? Отцом-тираном, готовым выдать дочь за первого встречного? Поумерь-ка свой пыл! Заметь, Анжелика вся обращается в слух, стоит только графу заговорить. Она смотрит на него благосклонно, охотно позволяет ему брать себя за руку и краснеет, когда он ее целует. Для неопытной девушки такое поведение – явный признак симпатии. А что касается всяких там романтических затей, которые вы, женщины, так любите, то чем их меньше, тем лучше!

– Мне кажется, – возразила полковница, – что сердце Анжелики не свободно, хотя сама она об этом еще не догадывается.

– Как так? – воскликнул полковник, вконец рассердившись.

В эту самую минуту дверь вдруг отворилась, и в комнату с милой улыбкой вошла Анжелика. Полковник, мгновенно успокоившись, подошел к дочери и поцеловал ее в лоб. Взяв девушку за руку, он усадил ее в кресло и сам расположился подле нее. Без лишних предисловий он завел речь о графе, его благородной внешности, уме, образе мыслей, а затем спросил, что о нем думает Анжелика. Та ответила, что сначала граф произвел на нее очень неприятное впечатление, но потом все это забылось, и теперь она с большим удовольствием беседует с ним.

– Ну, если так, – воскликнул полковник радостно, – то мне остается только благодарить Бога! Знай же, что граф страстно любит тебя и просит твоей руки. Надеюсь, ты ему не откажешь!

Едва полковник проговорил эти слова, как Анжелика, внезапно побледнев, лишилась чувств. Полковница, бросившись к ней, успела бросить укоризненный взгляд на мужа, который, совершенно раздавленный, безмолвно смотрел на бледное лицо своей дочери. Очнувшись, Анжелика осмотрелась вокруг, и вдруг слезы потоком хлынули из ее глаз.

– Граф! – всхлипывала она в отчаянии. – Выйти за страшного графа! Нет-нет! Никогда!

Оправившись от потрясения, полковник, стараясь быть как можно ласковее, спросил дочь, отчего же граф так противен ей. На это Анжелика ответила, что, когда отец сообщил ей о чувствах графа, она вдруг с ужасающими подробностями вспомнила тот страшный сон, который приснился ей четыре года назад, в канун дня рождения. Проснувшись, бедная девушка помнила только то, что сон был страшный, но никак не могла припомнить, что именно ее так напугало.

– Мне снилось, – говорила Анжелика, – что я гуляю в прекрасном саду, где растет множество цветов и деревьев. Я остановилась перед одним из них – с темными листьями и большими, распространявшими прекрасный аромат цветами, похожими на сирень. Ветви его простирались ко мне до того грациозно, что я не смогла преодолеть желания отдохнуть в его тени и, словно ведомая какой-то невидимой силой, опустилась на мягкий дерн. Вдруг какие-то чудные звуки раздались в воздухе: казалось, набежавший ветерок не шелестел листвой, а заставлял деревья издавать протяжные стоны. Неизъяснимое страдание и сожаление внезапно охватило меня, и в следующий миг я ощутила, как раскаленный луч пронзил мне сердце. Крик ужаса, замерев в стесненной груди, разрешился лишь тяжелым вздохом.

Вскоре я поняла, что это был вовсе не луч, а пристальный взгляд человека, наблюдавшего за мной из темной глубины куста. Его глаза все приближались и, наконец, остановились совсем рядом со мной. Чья-то белая, как снег, рука, появившись совершенно неожиданно, стала обводить вокруг меня огненные круги. Они становились все уже и уже, и я, словно заключенная в оковы, не могла пошевелиться. Ужасный взгляд проникал все глубже в мою душу и подчинял себе все мое существо. Когда чувство смертельного страха охватило меня, дерево вдруг склонило ко мне свои цветы, и до меня донесся чей-то нежный, любящий голос: «Анжелика! Я спасу тебя, спасу! Но…»