Усталые люди - Арне Гарборг

– Почему-же не хотите вы быть им? Для вас, мужчин, это вовсе не так страшно; ведь только мы одни, старые девы, подвергаемся насмешкам.

– Право, и сам не знаю хорошенько. Причиной этому, вероятно, детские воспоминания о так называемом родном доме, этот особый неприятный беспорядок в хозяйстве… вероятно, он-то и внушил мне такое отвращение к подобной беспорядочной и без… да, мне представляется это так пошло.

– Но раз ваш отец любил эту девушку…

– Избави Боже! Я его ни в чем не укоряю; я говорю только, что подобные вещи пошлы, и они действительно пошлы.

Пауза.

– Потому-то, – добавляю я, – славу Богу, и не женился я на той служанке. Это никуда не годится. Надо жениться на особе равного общественного положения и, таким образом, устроить себе дом, который был-бы в достаточной степени недоступен для посторонней публики. В этих вещах должно быть comme il faut. Все-же другое… оставляет дурной осадок.

Пауза.

Вовсе не следует относиться с таким презрением и насмешкой к тому, что называется «внешностью». Черт возьми, в конце концов нравственная обязанность каждого человека – не вызывать в своих собратьях чувства отвращения своими грязными рукавчиками. Я часто с недоумением спрашиваю себя: что имеет большее значение в жизни – элегантная-ли дамская ножка или серьезное мировоззрение?

Она смеется; я начинаю горячиться.

Да, что бы мы ни делали, дальше внешнего явления, Erseheinung'а мы не пойдем. Таким образом, прекрасное явление есть самое высшее, что только существует на свете… по крайней мере для нас; оно представляет собой «реализацию идеи», а следовательно и разрешение «загадки жизни». Прекрасная женщина, дышащая молодостью, со взглядом, непроницаемым, как ночь, с музыкальной походкой…

– И так далее и так далее!

– Да… сколько-бы в погоне за истиной ни рылись мы во всех кладовых и закоулках существования, только в ней одной открывается нам «смысл жизни»…

– Это очень красиво на словах…

– Благодарю, я знаю продолжение. Но во всяком случае, это не пустяк!

С какой стати влюбиться ей в меня, такого уже не молодого человека в зрелом возрасте? Однако, так бывает во всех ко медиях. Прирожденное женщине стремление спасать и исправлять… в сущности это ужасно благородно, трогательно. Но это глупо. Плохая эта экономия – поправлять то, что пришло уже в упадок; пусть же оно разрушается себе с Богом! Чем скорее, тем лучше. Это своего рода декадентство в женщинах, когда они влюбляются в подобную ветошь; долг женщины по отношению к роду, – выбирать самых лучших, самых молодых, самых здоровых, наиболее приспособленных стать отцом её детей.

Она так старалась дать понять мне, что эта… ну, одним словом, эта возня со мной… что это «единственное, что есть у ней в жизни», «единственное, что занимает ее»…

Но вот тут-то опять и затруднение: если-бы была она влюблена, то, конечно, не сказала-бы этого.

Глупости. Старый, тщеславный малый, будь покоен, с этой стороны не грозит тебе никакой опасности. Глупо только, что она рискует таким образом очутиться у всех на языке, т. е. глупость-то вся в том, что эти сплетни будут до такой степени лишены всякого основания (Позднейш. примеч. ага!)…

В сущности это через-чур уж смешно… проводить таким образом время и быть «товарищами» с молодой, красивою девушкой; мужчина во мне даже несколько пристыжен этим. Можно было-бы лучше воспользоваться временем.

(Ага!)

Подумайте только: не сделать даже и попытки ввести те более интимные отношения, которые одни только и возможны и естественны между женщиной и мужчиной! Собственно даже и не желать этого! Это смешно; это даже неприлично. Она просто-таки должна презирать меня.

А тем временем я успел уже прослыть самым отчаянным волокитой, а она, может быть, прослывет вскоре… и за нечто другое.

Это не годится. Или вперед, или назад, – так-же это прямой идиотизм. Но первого я не хочу и не могу; даже если бы я сам и рискнул на это, то она-то не из таких; она оказывает мне такое безусловное, товарищеское доверие, которое положительно обезоруживает. В таком случае – другое: покончить. Кетати-же, я действительно начинаю интересоваться ею несколько более, чем это может быть прилично такому почтенному холостяку и департаментскому чиновнику;: этого не должно допускать; это безразсудно.

Конец этой главе!

IV

Берген 20-го июля.

Разумеется, никакого окончания главы не последовало. Я не мог действовать, не принимая её во внимание, не мог порвать сразу; в этой истории мне надо было сойти со сцены постепенно, изящно и незаметно; и так я и сделал. Для этого я воспользовался «каникулами», как поводом, сел на пароход и уехал.

Теперь я брожу здесь, по Бергену. Безо всякого заметного волнения, по прошествии многих долгих лет вновь увидал я старые места. Ничего не ощутил я, кроме некоторого равнодушного недоумения, – неужели здесь все так неинтересно, ничтожно? И вдруг мне стало ясно, что я сам не знал, что буду я делать в городе, где фрекен Гольмсен не совершает вечерних прогулок.

Влюблен?! В 199-й раз? О, нет, до этого еще не дошло. Только несколько сентиментально настроен. Вся моя «влюбленность» исчерпывается лишь каким-то ощущением неудобства, когда её нет около меня. Будь она здесь, я готов был-бы уступить ее хоть черту… т. е., разумеется, с оговоркой.

Итак, брожу я здесь и слоняюсь по упомянутым уже пустырям, и ничего не вижу. Даже ничего не чувствую. Ничего, кроме некоторой пустоты и тревоги в душе: неужели наступит-таки когда-нибудь конец этим трем неделям? Принимая в соображение, что сутки равняются 24 часам, И минутам и 56,56 секундам, на это, как кажется, мало надежды. Чтобы убить время, я гуляю, катаюсь лод парусами; рассчитываю даже проехаться в Гардангер. «Люди» везде есть на земле, что-же касается до семьи, то я, слава Богу, из безродных и вообще не имею родственников.

Итак, тянет меня в Христианию вовсе не ради неё; от неё я положительно намерен «отвыкнуть», клянусь Богом! Но тем не менее я скучаю по городе, – прямо по местности. Мне недостает Гранда и Гравезена и вообще возможного там доступа к городской жизни на европейский лад (здесь решительно ничего нет); мне недостает даже Георга Ионатана с его бургундским… даже вдобавок ко всему, я, кажется, с удовольствием встретил-бы и его общественный переворот.

Я скучаю… это верно. Скучаю, скучаю! В Христиании я тоже кончу тем, что соскучусь, но тем не менее, тем не менее…

Всего смешнее то, что я время от времени вдруг начинаю ревновать. Теперь, разумеется, она уже подцепила там кого-нибудь другого. Она в том возрасте, когда девушки не желают уже терять времени. Мало того: я вижу его, это почти через-чур миловидное личико с почти через-чур непокорно рассыпающимися локонами и почти через-чур притягивающими глазами… В следующий-же раз я встречу ее под-руку с ним, в полном созерцании его мудрости. Но что-же мне-то до этого за дело? А между тем это все-таки сердит меня.

…Да, да; это нетолько забава. В конце-концов она будет счастлива, уедет с тем или другим за море и спокойно проживет свою жизнь, между тем, как я останусь один слоняться по этой ледяной пустыне, мерзнуть и чахнуть, чтобы, наконец, одиноко умереть в какой-нибудь канаве в то время, как вороны и другие черные птицы усядутся кругом и примутся точить свои клювы.

Замечательная вещь! Плыть и плыть по морю, и все время твердо знать, что не только не приближаешься к гавани, но неизбежно в одну прекрасную ночь получишь течь и пойдешь ко дну, – ко дну вместе со всею историей.

Господи Боже! если в конце концов, во всяком случае, придется очутиться на дне, то из-за чего-же бьются так люди, стараясь удержаться на поверхности и из-за чего мучают они себя этим плаванием?

– Уф, и жарко-же сегодня! Мозг размягчается и расплывается в банальностях. Надо на воздух и выкупаться.

Был-ли бы я действительно в состоянии избегать её, если-бы она была настолько близко, что…

– Ерунда! Слава Богу, что тут нет никакой возможности поддаться искушению (Тем не менее ни одного вечера не проходит без того, чтобы я, прежде чем лечь в постель, не провел-бы по меньшей мере двух часов, не выпуская из головы этой достойной смеха мечты, что она в своей безразсудной любви поехала вслед за мною, разыскала меня и вдруг очутится под окном… Утеши тебя Господи, старый селадон!).

Эта фрекен Бернер, которую я иногда здесь встречаю, гораздо умнее, чем она кажется на первый взгляд. В этом отношении меня ввели в заблуждение её безупречная выправка и неизменно будничный вид; за время нашего долголетнего периода гениальности мы вбили себе в голову идею, будто нельзя задать никакого прока от человека, не обнаруживающего известного числа пробелов в своем воспитании.

Мне пришлось сегодня сидеть с нею рядом за ужином у одного знакомого – собрата по духу и коллеги по газетным критическим статьям и сокровенным поэтическим грешкам. При этом случае фрекен Бернер обнаружила далеко не заурядный интеллект в гастрономическом отношении. Целых три четверти часа разговаривали мы о кушаньях, действительно по-европейски. Различные рагу; устрицы в том или другом виде; омары, новый английский соус и т. д. и т. д. И обо всех этих вещах фрекен Бернер говорила с полнейшим знанием дела. Этим обратила она на себя мое внимание, – ведь, вообще женщины не знают никакого толка в еде, и я заговорил с нею о любви. Фрекен Бернер не дурно выдержала это испытание и поистине талантливо отстаивала разумный брак против брака по страсти. И в то-же время без всякой претензии или горячих демонстраций и нисколько не стараясь вызвать приятного противоречия.