Оливия Джоулз, или Пылкое воображение - Хелен Филдинг

– Ой, простите, мне надо встретить очередную гостью. Дженифер, неужели...

С этими словами, все так же не переставая щебетать на ходу, Мелисса устремилась ко входу, оставив Оливию одну.

Вернуться на мгновение назад... Что это было? Оливия поймала уже только тень этого чувства, но ей было достаточно. Опасность! Оливия тут же задавила его, как какого-нибудь жука или таракана. Собственно... Она и впрямь ненавидела такого рода вечеринки. Слишком хорошо она чувствовала безотчетные сигналы, подаваемые окружающими, чтобы легко скользить по тонкому льду тусовок, не падая и не набивая шишек. Она любила беседовать, а не бездумно перекидываться неискренними фразами, и никогда не была сильна в искусстве непринужденно перепархивать от одной компании к другой. Обычно, придя на тусовку, она в течение всего вечера не могла отрешиться от чувства, что то ли ее задели, то ли она с кем-то слишком резко обошлась. Но, не раз обжегшись, она дала себе слово не обращать на все это внимания. Со временем Оливии удалось вытравить в себе эти вечные женские страхи: красивая ли у нее фигура, как она сегодня выглядит, видно ли, что она преуспела в жизни, смотрят ли на нее с завистью? Она будет наблюдать, анализировать, приспосабливаться к предлагаемому коду поведения, но ни за что не позволит окружающим поколебать ее собственное представление о себе или как-то ее затронуть.

Одно из любимых жизненных правил Оливии гласило: «Никому нет до тебя дела. Каждый занят собой, как и ты». Особенно полезно помнить это правило, придя на тусовку. Среди прочего, оно подразумевает, что никто за тобой здесь не следит. Можешь стоять сама по себе и наблюдать, и ни одна душа не подумает, что тебе грустно. Никому в голову не придет, что она – Оливия Джоулз-Никто-глаз-не положит, только потому, что она тут стоит одна, сама по себе. Или хуже того, Рейчел Пиксли-Возьми-и-выброси. Никто ей не скажет: «Рейчел Пиксли, недоучка, исключенная из провинциальной средней школы, что в городишке Уорксоп. Немедленно убирайся из «Делано» и отправляйся в свой номер в грязной гостинице в Ноттингемском проезде».

Когда Рейчел Пиксли была еще обычной школьницей и приходила после уроков домой как раз, когда наступало время пить чай, она думала, что быть сиротой – редкостное везенье. Это значит, как Дикарка Алона (как же назывался этот комикс про нее?..), – скакать на лошади, без седла, вдоль кромки прибоя, быть свободной и дикой... Сколько раз после того, как все случилось, она думала, что произошедшее – это наказание за те глупые мечты!

Когда Рейчел было четырнадцать, тяжело груженный грузовик разом покончил с ее мамой, папой и братцем, переходившими улицу по переходу-зебре. Рейчел тогда замешкалась, покупая в киоске леденцы и журнал, и видела все своими глазами. Ее взяла к себе тетя Моника. Тетя держала множество кошек и дни напролет читала газеты, сидя в ночной рубашке. В ее квартирке пахло какой-то затхлостью, но, несмотря на пепел, который тетя неряшливо стряхивала на себя – так что вечно ходила, будто запорошенная снегом, – несмотря на весьма экзотическую и криво намазанную помаду на губах, тетя Моника была очень даже ничего, а в былые времена, наверное, и вовсе неотразима. Она училась в Кембридже и до сих пор прекрасно играла на пианино – если только не была пьяна. Играть на пианино, когда выпьешь, – это как садиться пьяным за руль – рискованно, и опасно для окружающих, – к такому выводу пришла Рейчел, пожив с тетей Моникой.

Еще в школе Рейчел завела себе парня. Он был всего на пару лет ее старше, но казался старше всех, кого она только знала. Отец его работал ночным сторожем – и был настоящим маньяком. Роксби – так звали парня – был не то чтоб таким уж красавцем, но зато – сам себе голова. По ночам он работал портье в «Ромео и Джульетте». А когда возвращался домой – в то время Рейчел уже жила с ним в комнатенке над китайской забегаловкой «Хао Ва», торгующей на вынос, – то садился за компьютер и инвестировал свое жалованье ночного портье в акции и ценные бумаги.

В те времена Рейчел если и думала о деньгах, то только как о чем-то, что зарабатываешь нелегким трудом и чего всегда очень мало. Поначалу ей казалась неприемлемой сама мысль о том, чтобы делать деньги из денег. «Счастья за деньги не купишь», – твердил ей отец, которому те доставались поистине потом и кровью. «Если ты упорно трудишься, если ты честен и добр, тебе все нипочем, ты всегда выстоишь». Вот только перед грузовиком он не выстоял. Грузовик смял его, и все... Так что Рейчел ничего не оставалось, как попытать счастья с Роксби, подрабатывая по выходным в супермаркете «Моррисонс», на неделе в вечернюю смену, после школы, в магазинчике на углу, – его держала семья пакистанцев. Она отдавала деньги своему парню, чтобы тот вложил их для нее. Когда ж Рейчел исполнилось шестнадцать, она получила деньги по отцовской страховке. Двадцать тысяч фунтов, которые можно вложить в ценные бумаги. Это было начало восьмидесятых. И Рейчел была на пути к тому, чтобы стать если не богатой женщиной, то, по крайней мере, женщиной, которая ни от кого не зависит.

Еще через год Роксби объявил, что он – голубой, и переехал в Манчестер, поближе к докам и мускулистым матросам. А Рейчел, которой надоело получать удар за ударом, решила пересмотреть свое отношение к жизни. Ей доводилось видеть старших сестер своих подружек: сияющие и ликующие, они сверкали бриллиантами в колечках от «H. Samuel», подаренных им в день помолвки, месяцы напролет только и думали, что о выборе платья, заказе цветов, организации торжества, – и все только ради того, чтобы через пару лет попасться ей на глаза где-нибудь в торговом центре: растолстевшие, траченные жизнью, побитые – толкающие под дождем коляски с младенцами, жалующиеся на то, что мужья их поколачивают, или унижают, или просто бросили. И Рейчел подумала: «Пошло оно все к черту».

Она начала с имени. «Оливия» звучало вполне эффектно. А единственное, что осталось в памяти от уроков физики – загадочная притягательность слова «джоуль». Я – это все, что у меня есть, – думала Рейчел-Оливия. – И я никому не дам портить мне жизнь. Ничто не выбьет меня из седла. Я сама решу, что для меня хорошо, а что – плохо. Я стану журналисткой экстра-класса или путешественницей – я буду заниматься только тем, что по-настоящему важно. Я поставлю на рога весь этот дерьмовый мир, но я найду в нем красоту, я найду в нем то, что по-настоящему интересно – и оттянусь по полной.

– И это местечко, – думала Оливия Джоулз, опершись на парапет гостиницы «Делано», – покрасивее Hоттингемского проезда – и повеселее. Никто за тобой не смотрит, плыви по течению и радуйся на здоровье! Загвоздка только была в том, что, вопреки любимому жизненному правилу, в данный момент на нее смотрели. Пока она изучала зал – на ней самой остановился чей-то взгляд. Взгляд этот на долю секунды вспыхнул неподдельным интересом и двинулся дальше. Оливия отвела глаза, потом еще раз обернулась. Мужчина стоял один. Смуглая кожа, аристократический облик. Костюм чуть чернее, а рубашка – чуть белее, чем здесь принято, – для «Делано» слишком броско. Однако мужчина явно был не из тех, кто любит контрасты. Во всем его облике сквозили сдержанность и спокойствие. Он обернулся, их глаза опять встретились. В его взгляде читалось без слов – как это иногда бывает, через весь зал: «Я тоже тебя хочу». Всего-то и нужно – один взгляд. Не нужно ни флирта, ни заигрываний, ни болтовни. Только такое вот моментальное понимание. А дальше – просто позволить партнеру вести тебя, как в танце.