Пикник на обочине - Аркадий Стругацкий

— Сто двадцать метров… Даже сто двадцать два… И что там еще в самом гараже… Нет, не возьму я Тендера. Как ты думаешь, Рэд, может, не стоит Тендера брать? Все-таки у него двое детей…

— Одного тебя не выпустят, — говорю я.

— Ничего, выпустят, — бормочет он. — У меня все сержанты знакомые. Не нравятся мне эти грузовики… Тринадцать лет под открытым небом стоят, а как новенькие… В двадцати шагах от них бензовоз — ржавый, как решето… а они — как с конвейера… Ох уж эта Зона!

Поднял он голову от карты и уставился в окно. И я тоже уставился в окно. Стекло в окне толстое, свинцовое, а за стеклом Зона-матушка — вот она, рукой подать, вся как на ладони с двенадцатого этажа. Так вот посмотришь на нее — земля как земля. Солнце на нее как на всю остальную землю светит, и ничего вроде бы на ней не изменилось, все вроде бы как тринадцать лет назад. Отец-покойник посмотрел бы, ничего бы особенного не заметил, разве что спросил бы, чего это завод не дымит, забастовка, что ли? Желтая порода конусами, кауперы на солнышке отсвечивают, рельсы, рельсы, рельсы, на рельсах паровозик с платформами… Индустриальный пейзаж, одним словом. Только людей нет. Ни живых, ни мертвых. Вон и гараж виден: длинная серая кишка, ворота нараспашку, а на асфальтовой площадке машины стоят. Тринадцать лет стоят, и ничего им не делается. Правильно он насчет машин отметил, соображает. Упаси бог между двумя машинами оказаться, их надо стороной обходить… там одна трещина есть в асфальте… если она с тех пор колючкой не заросла… Сто двадцать два метра… Это откуда же он считает? А, наверное, от крайней вешки считает. Правильно, так больше не будет. Все-таки продвигаются ученые… Смотри, до самого отвала дорогу провесили, да как ловко провесили! Вон она, та канавка, где Слизняк гробанулся, всего в двух метрах от ихней дороги… А ведь говорил Барбридж Слизняку, держись от канав подальше, дурак, а то ведь и хоронить нечего будет… Как в воду глядел. Нечего хоронить. С Зоной ведь так: с хабаром вернулся — чудо; живой вернулся — удача; патрульная пуля — везенье; все остальное — судьба. Тут я посмотрел на Кирилла и вижу: он за мной искоса наблюдает. И лицо у него такое, что я в этот момент снова все перерешил. Он бы мог вообще ничего не говорить, но он сказал:

— Младший препаратор Шухарт, — говорит. — Из официальных — подчеркиваю: из официальных источников я получил сведения, что осмотр гаража может принести большую пользу науке. Есть предложение осмотреть гараж. Премиальные гарантирую. — А сам улыбается, как майская роза.

— Из каких же это официальных источников? — спрашиваю я и сам тоже улыбаюсь.

— Это конфиденциальные источники, — отвечает. — Но вам я могу сказать. — Тут он перестал улыбаться и насупился. — Скажем, от доктора Дугласа…

— А, — говорю, — от доктора Дугласа… От какого же это Дугласа?

— От Сэма Дугласа, — говорит он сухо. — На прошлой неделе он погиб в Зоне.

У меня мурашки по коже пошли. Кой черт! Разве о таких вещах перед выходом говорят? Хоть кол им на голове теши, ничего не соображают. Ткнул я окурок в пепельницу и говорю:

— Ладно. Где ваш Тендер? Долго мы его еще ждать будем?

В общем, больше мы на эту тему не говорили. Кирилл позвонил в ППС, заказал «летучую галошу», а я взял карту и посмотрел, что у них там нарисовано. Ничего нарисовано, в порядке. Фотографическим путем сверху и с большим увеличением. Даже рубчики на брошенной покрышке, у ворот гаража видны. Нашему бы брату сталкеру такие карты, а впрочем, черта от них толку, когда ночью задницу звездам показываешь и собственных рук не видишь. А тут и Тендер заявился. Красный, запыхался. Дочка у него заболела, за доктором бегал. Тут мы ему и поднесли подарочек — в Зону идти. Он даже задыхаться забыл, сердяга. «Как так — в Зону? — говорит. — Почему — я?» Однако, услыхав про двойные премиальные и про то, что Рэд Шухарт тоже идет, оправился и задышал снова.

В общем, спустились мы в «будуар», Кирилл смотался за пропусками, предъявили мы их сержанту (этих сержантов в институте больше, чем в дивизии, да все такие дородные, румяные, кровь с молоком, им в Зону ходить не надо), предъявили мы, значит, наши пропуска сержанту, и выдал нам сержант по спецкостюму. Вот это хорошая вещь. Перекрасить бы его из красного в какой-нибудь подходящий цвет — любой сталкер за него пятьсот монет отвалит, глазом не моргнет. Я уж давно поклялся, что изловчусь как-нибудь, сопру один обязательно. На первый взгляд — ничего особенного, костюм такой, вроде водолазного, и шлем как у водолаза, с большим окном впереди. Даже не вроде водолазного, а скорее как у летчика-реактивщика или, скажем, у космонавта. Легкий, удобный, нигде не жмет, не давит, и от жары в нем не потеешь. Но в этом костюмчике и в огонь можно, и газ никакой через него не проходит. Пуля, говорят, и то не пробивает. Конечно, и огонь, и иприт какой-нибудь, и пуля — это все человеческое. В Зоне ничего этого нет, в Зоне не этого надо опасаться. Чего там говорить, в этих спецкостюмах тоже мрут как миленькие… Другое дело, что без костюмов, может быть, и еще больше мерли бы. От «жгучего пуха», например, они на сто процентов спасают. Или от плевков «чертовой капусты». Ладно.

Натянули мы спецкостюмы эти и побрели через весь институтский двор к выходу в Зону. Так здесь у них это заведено — чтобы с все видели: вот, мол, идут герои науки, живот свой на алтарь класть во имя человечества, знания и святого духа, аминь. И точно, во все окна аж до двенадцатого этажа хайла повыставлялись, только что платочками не машут и оркестра нет.

— Шире шаг, — говорю я Тендеру. — И брюхо подбери. Похоронная команда… Меньше себя жалей, больше о деле думай, а благодарное человечество тебя не забудет.

Посмотрел он на меня, и вижу я, что ему не до шуток. Да и то верно, какие уж тут шутки. Но когда в Зону выходишь, то одно из двух: либо плачь, либо шути, а я сроду не плакал. Посмотрел я на Кирилла. Ничего держится, опять что-то бормочет — никак молится?

— Что, — спрашиваю, — молишься? Молись, — говорю, — молись! В Зону дальше, к небу ближе.

— Что? — спрашивает.

— Молись! — кричу. — Погибших в Зоне господь без очереди принимает!

А он вдруг руку поднял и меня по плечу похлопал. Не бойся, мол, со мной, мол, не пропадешь, а если и пропадешь, то умираем, мол, один раз. Нет, он ничего парень. Смешной.

Сдали мы пропуска последнему сержанту — на этот раз, в порядке исключения, это лейтенант оказался, я его знаю, бардачник неуемный, — а «летучая галоша» уже тут как тут, подогнали ее ребята из ППС и поставили у самой проходной. Поднялись мы на «галошу». Кирилл встал за управление и говорит мне:

— Ну, Рэд, командуй.