Стихотворения - Валериан Бородаевский

XXXIX. Мяч

Давно–давно, в беспечной суматохеРебячьих игр, кружася меж детей,Лиловым вечером плененных тополейЛовил я тайные, прерывистые вздохи.

Их тень, как исполин, бежала на меняИ падала к ногам, как исполин сраженный!И вдруг глаза мои слезою затаеннойТуманились. Дыхание огняЧела касалось. Я игры шумливойЗаконы строгие внезапно забывал,И мимо рук моих далече улеталСвистящий мяч… Я слышу переливыДразнящих голосов, и смеха яркий звукБесславное мое венчает пораженье!..И жалко было тех, но смутное томленье,Как первый вестник отдаленных мук,Хватало сердце тонкими когтями…

О, глупый, старый мяч! Игра сплетенных воль!Не береди ребяческую боль:Ты пролетишь над праздными руками!

XL. Возле елки

В шумной зале, где игралиВозле елки осветленной, –Как дриада, в чаще сада,Меж ветвей смеялась Нелли.

Мы глядели, как блестелиЗолоченые орехи,И глазами, что огнями,Обожгли друг другу сердце.

Вся краснея и робея,«Навсегда!» – она сказала.Это слово было ново… –«Навсегда!» – я ей ответил.

И, с улыбкой, вдруг, ошибкой,Мы устами повстречались…А вкруг елки были толки,Что… играть мы не умеем.

XLI. «Мы носились на гигантах…»

М. Б.

Мы носились на гигантах.Мы кружили до усталости.В ваших косах, в ваших бантахБыли зовы сладкой алости.

Эти косы, эти змеи, –Две змеи в игре стремительной, –Разбегались все смелее,Заплетались упоительней.

С обнаженными ногами,Нежным хохотом дразнящие,Два амура между нами,На одном кресте висящие,

В синем бархате витали,Златокудрые, воздушные…Отдаляли и сближалиИ свергались, простодушные.

И гвоздик кровавых грядыЗамутились, благовонные.И не знали мы, что взглядыНаши встретились – влюбленные.

XLII. На пасхе

«Христос воскрес!» – Потупилась она.Зардела вся, как утренняя зорька…Но неотступен он, и – сладко или горько, –«Воистину» пролепетать должна.Уста сомкнулись в грезе поцелуя.И думают…

Она по–своему: «зачемКогда я жажду слов, он, как заклятый, нем?Он имени Любви не произносить всуе…Он ждет… Чего? Я понимать должна:Страшит грядущее… Но как бы я любила!Я сердца первоцвет, как тайну, сохранила…»

А он по–своему: «мила, но холодна».

XLIII. Божья коровка

«Лети туда, где суженый живет!»Шепнула ты, – и божия коровкаПо белым пальчикам забегала неловко.Мигнула, поднялась… Слежу ее полет.

Над синевой реки чуть видная краснеет.Слабеют крылышки… Она не долетит!Твой взор, насмешливый и ласковый, горит,И ветерок кудрями тихо веет…

За ней, за ней летят твои мечты,Ты счастья ждешь. – А божия коровкаУж тонет… Грустно мне. Но радостно плутовкаСмеется, светлая: «как легковерен ты!»

XLIV. Встреча

В стекла кареты твоей заглянулиСолнцеподобные желтые ликиИ, лепестками качая, кивнули, –И на шелку перекинулись блики.

Ты пробудилась, ты вздрогнула. МигомОкна спустила, в поле вдыхала…И, отвечая подсолнечным ликам,Белым платочком приветно махала.

Встретилась в тряской телеге молодка.Барышню мимо, дивясь, пропустила.Стан над подсолнухом выгнулся четко.Желтую голову ловко сломила.

XLV. «Наши тени на снегах…»

Наши тени на снегахЗакачались, закивали.Месяц – в бледных кружевахЛик утонченной печали.

По межам бурьян горитПереливными огнями;Вдалеке как бы виситЛес застывшими клубами.

Мы восходим на бугор,Где сугроб завился башней.Продолжаем разговор –Неоконченный вчерашний.

Месяц в тонких кружевахМудрый череп преклоняет,И признанье на губахТак красиво замерзает.

И когда мы разошлисьКаждый с чуждыми мечтами,Наши тени обнялисьИ кружились над снегами…

XLVI. Старые девушки

I. «Повесть немая о тягостной стра́де…»

Повесть немая о тягостной стра́деЖалко загубленных дней –Осеребренные белые прядиВ пышной прическе твоей.

Выпала чаша из рук золотаяИ, убегая, звенит…В дрожи пугливой руки прочитаю:«Кто позабыл – позабыть».

Тайны коснусь я, тревожный и чуткий;Что не прочту – допоютГолуби пленные с пестрою грудкой, –Девичьей спальни уют.

Жгучей пустыней Египта святогоВспоена горькая трель.Нежно воркуют, – и тайна былого –Как золотая свирель.

II. «Ты любила стихи и была горбатая…»

Ты любила стихи и была горбатая.Были резкие тени на желтом лице.И часто мечтала ты, с тайной усладою,О бале блестящем и жемчужном венце.

Ты днем закрывала ставень скрипучий,Жалобно читала, запрокинув чело;Вдруг голос твой крепнул и лился так жгуче,И рука поднималась, дрожа как крыло.

А мы шли к окошку подсмотреть, поглумиться,Ловили сквозь щели обезумевший глаз…Но всё же ты пленной казалась царицей,И наш смех срывался, фальшивил и гас.

И, бывало, мы видели в ночи грозо́вые –Появлялась ты белая на ветхом крыльце;И казалось: ты вышла под зарницы лиловыеС блестящего бала в жемчужном венце.

XLVII. «Номер тринадцатый наша каюта…»

Номер тринадцатый наша каюта:Нам хорошо, но и жутко…Мы так смеемся, так веселы, будтоВовсе лишились рассудка.

Мы обручальные кольца снимали,Надписи в кольцах читали;В бледном, тревожном раздумьи смолкали,Мысли, как чайки, летали…

Вышли на палубу. Ветер порывомРвал наши речи на клочья.Белый платок в исступленьи красивом…Плакали синие очи.

Ждали ограды… великого чуда!Волны всё выше вставали.– Номер тринадцатый ваша каюта, –Пенясь, нам злые бросали.

XLVIII. «Мышь ворвалась к нам летучая…»

Мышь ворвалась к нам летучая,К белому платью заманена…Вот и дождался я случая:Жутью ты в сердце ужалена!

Звякнет у люстры… По зеркалуВдруг соскользнет – и замечется!В сумраке сладостно меркнулоБелое платье прелестницы.

Низко над грудью взволнованнойЦепкие крылья проносятся…Сердце забьется по–новому, –К новому сердце запросится.

XLIX. У себя

Я не знаю лучшего:Сумрак голубой,Лунный трепет ТютчеваЛьется под рукой;

Золотыми косамиЗаплело окно;И шумит березамиВетер про одно, –

Про одно, забытое,Что нельзя забыть,Про одно, изжитое,Что нельзя изжить…

И ласкаю пальцамиЛунные листы.И в тени за пяльцамиУлыбнешься ты.

L. Голубятник

Когда в закатный час, к лазури,Над сизой головой твоей,Ты бросишь к небу голубейИ смотришь вверх, глаза сощуря,На осветленный хоровод,А с колоколен позлащенных,Как в медь, в сердца неутоленныхГудящий колокол забьет,И тряпка белая взовьетсяНа палке в старческих руках, –Я мыслю: всё пройдет как прах,Но этот вечер помянется…Пусть немы рабские уста.Твоя молитва, в плоть одета,На белых крыльях, в струях света,Кружа, взлетит к Нему – туда.

LI. Апрель

Лазурные цветы по зыби облаков,С отливами то жемчуга, то стали,Сырые ветры резво гналиОт южных берегов.

Размытым логом буйно убегалиДубовые листы, виясь до облаков.И вешний день, то светел, то суров,Играл кинжалом вороненой стали.

Резнет клинок, внезапен и суров, –И прячется в ножны, чтоб снова расцветали,Росли и множились, плелись и убегалиЛазурные цветы над сучьями дубов.

И там, где синие гирлянды расцветали,Курлыкая под зыбью облаков,Как буквы двух божественных стихов,Равнялись журавли и рифму окликали.

LII. «Капал дождик с шатких веток…»

Капал дождик с шатких веток,А уж звезды просияли,Беглым тучкам напоследокЛаски тайные шептали.

Что́ шептали, что́ открыли,Не слыхать в моей лощине, –Но светлее тучки плылиЧерез свод сафирно–синий.

Но как знак – как знак ответный –Длани тонкие металиИ, облекшись в саван бледный,Улыбались – умирали.

LIII. «Зеленя разбегались, струились…»

Зеленя разбегались, струились,Справа, слева, – далёко, далёко…И я видел, как былки молилисьРасцветающей Розе востока.

Замирали, прилежно склоняясь,Повторяли тропарь хвалебный,Призывали на хрупкую завязьДождик ласковый и целебный.

И о росте молились безбольном,О подъеме над матерью черной,Чтобы колос развился привольно,Чтоб налились янтарные зерна.

О кончине покорной гласилиПод косой, чьи размахи велики…И от Розы небесной сходилиНа склоненных святые язы́ки.

LIV. Беглые строфы