Рыжий ослик или Превращения: книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать - Мирзакарим Норбеков

— Ну, нельзя же в самом деле быть таким ослом! Погляди — это я, твой сосед, лис Тулки!

Действительно, как чёрные виноградины сквозь металлическую сетку, сверкали из клетки слева лисьи глаза. Этот лис Тулки и раньше время от времени заговаривал с осликом о жизни — мол, как там на свободе, как дышится, какие новости? Да что мог ответить бедный ослик, таскавший камни по одной и той же дороге, с утра до вечера, будто каторжник!

Зато лис ночами, вздыхая каждую минуту, много чего рассказывал о своей прошлой привольной жизни. Как шнырял в пустыне, ловя мышей и ящериц, лягушек и кузнечиков. "О, какой там воздух! — повизгивал лис Тулки. — Хочется этот воздух пить, лизать и покусывать! Такой душистый, не то что здесь, в клетке. А отдыхал я в ту счастливую пору, забираясь в уютные норы сусликов или байбаков. И однажды на закате среди розовых зарослей тамариска повстречал маленькую лисоньку по кличке Кореи. Ах, как мечтал провести с ней остаток жизни, воспитывая лисят! Да тут попался, точно старая глупая перепёлка, в силки трижды проклятого Маймуна-Таловчи! Теперь не сносить шкуры!"

В этом месте лис Тулки обычно начинал обречённо тявкать — с лёгким, едва приметным подвывом. Ему вторили из других клеток остальные лисы и лисицы, жалуясь на пропащую судьбу.

А совсем издалека — наверное, из той самой райской душистой пустыни, где жила лисонька Кореи, — долетали голоса свободных шакалов, отчего становилось ещё тоскливей. И под этот унылый хор ослик проваливался в свою чёрную безнадёжную яму — в короткий сон.

Однако в этот раз лис Тулки был решителен. Никакого скулежа и подвываний.

— Бежим! Нам нечего тут терять, кроме своих шкур! Весенний ветер принёс запах лисоньки Кореи! Сегодня или никогда!

Рыжий ослик тряхнул головой, прислушался. Правда, сколько вокруг странных звуков! Сколько неизвестных запахов и мелькающих в ночном воздухе загадочных теней! А он? Неужели так и будет таскать тяжёлые камни в корзинах? До тех пор, пока не падёт от изнеможения, а хозяйка Чиён пошьёт из его шкуры чувяки, и чёрная яма навсегда сомкнётся над ним?! Довольно-таки противное будущее! Ужасное!!!

Впервые за многие дни в нём не то чтобы проснулся, а так, приоткрыл один глаз прежний ослик Шух-лик. Впрочем, и этого уже хватило.

— У тебя есть план побега? — спросил он.

— А как же! — шепнул Тулки. — Парнокопытный план!

Шухлик призадумался, перебирая в голове знания, которых за последнее время явно поубавилось — куда-то, видно, высыпались, будто овёс из худого мешка.

— Погоди, друг Тулки, — вздохнул он, наконец. — Если план парнокопытный, то я тут, право, лишний. Тебе нужен верблюд дядька Бактри. Ну, в крайнем случае, какая-нибудь свинья или бегемот. А со мной любой план получится непарнокопытным.

— Да какая разница! Парно или непарно? — нетерпеливо тявкнул лис. — Главное, копытный! Слушай внимательно! Сначала я перегрызаю верёвочные путы на твоих ногах. Затем ты быстренько, но тихо сшибаешь копытом щеколды на клетках.

Ослик мерно покачивал башкой, обдумывая план. Со стороны казалось, что опять заснул.

— Эй-эй-эй! — взвизгнул Тулки, наскакивая боком и сотрясая железную сетку. — Я понимаю, приятель, что ты очень умён, но сейчас не до того. Уже светает! Подставляй копыта!

Шухлик прижал к сетке задние ноги, и лис, изловчившись, просовывая кое-как в ячейки острую мордочку, перегрыз верёвку. Пока он грыз ещё и на передних ногах, ослик успел сообразить, что в копытном плане побега всё-таки имеется большой изъян.

"Такой большой, что даже огромный! — размышлял он, прицеливаясь копытом и сбивая защёлки с лисьих клеток. — Изъян величиной с дверь! А точнее сказать — есть дверь в стене, а как раз никакого изъяна в ней нет".

По всему двору тем временем, как стелящееся пламя, метались лисы. Они вырвались из клеток, и это была несравненная радость! Но куда дальше? Через глинобитную стену не перемахнуть — самые бойкие уже пытались, расшибив носы. А крепкая дверь на улицу заперта амбарным замком.

"Никаким копытом не вышибешь. Разве что носорожьим? — быстро соображал Шухлик. — Да где же взять носорога? Пожалуй, только хозяин Маймун-Та-ловчи слегка его напоминает. Вот сейчас проснётся и сдерёт шкуры со всех беглецов".

Выскочил из толчеи Тулки, как вождь восстания, с разбитым носом.

— Мы будем сражаться! — воскликнул он. — Живыми не сдадимся! — И принялся выстраивать всех лис, что оказалось очень нелегкой задачей, почти невыполнимой. Лиса самостоятельное животное, а не строевое, как, например, волк.

Ослик Шухлик припомнил знаменитые исторические сражения. Первое дело — неожиданность. Застать врага врасплох! Это уже половина успеха, а может, и три четверти.

Он знал, что дом Маймуна-Таловчи выходит не только в этот двор, но и на соседнюю улочку. Однажды хозяин гнал по ней ослика, нагружённого хворостом, а хозяйка Чиён, высунувшись из окна, как всегда бранилась, что медленно плетутся. Окно! Вот неожиданный, внезапный путь на волю!

Теперь уже Шухлик быстро поведал свой план лису Тулки.

— Да, приятель, ты страшно умён — так умён, что мороз по коже! — тявкнул лис. — Но отступать некуда!

Вперёд, с первыми лучами солнца!

Дверь в доме была открыта, и только ситцевая занавеска в индийских огурцах вздувалась, то ли от весеннего ветерка, то ли от сопения хозяев.

В доме было душно, и пахло так, что ни секунды не хотелось задерживаться.

Завидев окно, уже порозовевшее от утренней зари, Шухлик поскакал по комнате напролом, а за ним гурьбой лисы, сбивая и круша всё на пути. Что-то звенело, бренчало, лилось. Что-то падало почти бесшумно, но тяжело.

Как раз перед окном оказалось последнее препятствие, а именно кровать, на которой лежали хозяйка Чиён и хозяин Маймун-Таловчи. Они уже продирали глаза, но ещё, конечно, не успели очнуться от сновидений.

— Да и возможно ли очнуться, увидев вдруг перед собой свору визжащих лис и одинокого орущего рыжего осла, которые все вместе, дружно, как в страшном кошмаре, прыгают на кровать, топчут вялые после сна тела хозяев, вышибают окно и несутся по розовой утренней улочке, сломя голову, сверкая пятками, в благословенную весеннюю пустыню.

Маймун-Таловчи только и причитал, заползая под кровать:

— Бало! Бало! Беда! Несчастье!

Однако стойкая, как кочерга, хозяйка Чиён могла бы перенести всю эту звериную напасть, с кавардаком в доме, если бы не её любимые шёлковые широченные шаровары. Растопырившись, они тоже предательски удирали по улице, а из штанин высовывались то лисьи носы, то хвосты.

Вот тогда хозяйка Чиён и разрыдалась. Впервые в жизни. Долго рыдала. Сначала от злости на весь мир Потом от жалости к себе. Но самым горьким оказалось рыдание о тех, кого она мучила долгие-долгие годы, то есть обо всём вокруг себя и о себе самой. Отрыдавшись, она поднялась, умылась, бережно достала из-под кровати Маймуна-Таловчи и начала уборку в доме. А вместе с этим новую жизнь, которую никогда не поздно начать.

Пустыня

Ослик и не представлял, что вокруг может быть столько плоской земли, сплошь покрытой маками и тюльпанами. И вроде бы все цветы одинаковые. Да не тут-то было! В каждом что-то своё, особенное.

Одни пахли чуть краснее, другие — понежнее и желтей, третьи — позеленей, четвёртые, пятые… Он так наразглядывался и нанюхался, что собственная голова показалась ему рыжей пчелой, махавшей ушами над весенней землёй. Даже начал потихоньку жужжать.

А уж как скакал, прыгал и веселился среди рыжей лисьей братии!

Все лисы наперебой рассказывали о его подвигах, присочиняя такое, чего, конечно, и в помине не было.

Будто бы он, отважный Шухлик, сражался с грозным Маймуном-Таловчи на кривых саблях, а потом так ловко лягнул копытом, что теперь их бывший хозяин — ну вылитый носорог!

"А как успел надеть — вот смеху-то — шаровары хозяйки Чиён! А на голову медный тазик! Прохожие на улицах шарахались от непонятного существа в шёлковых шароварах и в медном, сверкавшем, как солнце, тазике с ушами.

Лисы хохотали, тявкали, повизгивали, вспоминая побег, катались по земле средь цветов, и обмахивались из последних сил пушистыми хвостами, как веерами. Все вместе они напоминали шумный цыганский табор.

И рыжий ослик всем телом чувствовал, как в нём оживает и крепнет имя, данное мамой, — Шухлик. Даже ранка на загривке не так уж саднила. Хотелось зна- комиться, озорничать и шутить со всеми встречными. Рассказывать всем подряд о побеге и о том, какой он геройский ослик.

Однако встречных было маловато. Ну, поговорил с черепахой старушкой Тошбакой, да она даже голову из панциря не высунула.

Жаворонок Жур слишком высоко в небе висел, не докричишься! А сорока тётка Загизгон сама без умолку тараторила, ничего слушать не хотела. Стрекоза Нинанчи замерла на минутку, выпучив глаза, и полетела прочь — что ей до каких-то завиральных сказок!