Перебитая тропа. О поэте Евгении Забелине - Марк Мудрик

В тридцатом составил небольшой (две тысячи строк) сборник стихотворений, озаглавил — «Суровый маршрут». Как отрывок из поэмы, прочитанный на писательском собрании в Омске. Он не вышел. Первую книгу Забелина читатели увидели через шестьдесят лет[28].

Летом того же года в компании с Павлом Васильевым отправился в Омск — возможно, после известия о смерти отца. «Рабочий путь» кончину священнослужителя оставил, понятно, без внимания. Зато на фельетон о приехавших поэтах не пожалел ни места, ни желчи[29]. Назвал свой труд неведомый Вадим И-ч «простенько, но со вкусом» — «Мышиные жеребчики». Вадим И-ч не снизошел до стилистических замечаний. Замечания — не его жанр, он специализировался на разоблачениях. Отсутствует разве ссылка на достопамятную 58-ю статью — она на подходе…

Зое Суворовой Забелин представил собственную версию случившегося и, чтобы подчеркнуть, насколько все изменилось, добавил: «С.П.Васильевым вижусь очень редко, раз в три-четыре месяца. У нас с ним в данное время разные интересы и разная жизнь». Через страницу-другую в письме — небезынтересное признание: «Стихов пишу мало; медленно, но верно перехожу на прозу. Поэзии, само собой, не оставлю, я обречен на нее жизнью и судьбой»[30].

Больше в родной город Забелин не возвращался, лишь проезжал мимо — по пути на Колыму.

В 1992 году были опубликованы протоколы допросов писателей, арестованных в начале тридцатых в Подмосковье. Понаехали в Москву, о чем-то разговоры разговаривают — не антисоветские ли?..

Сначала взяли Павла Васильева. На первом же допросе он приговорил вчерашнего друга: «<…> сын митрофорного протоиерея. <…> Ярый ненавистник советского строя, сторонник диктатуры на манер колчаковской. <…> Автор многочисленных к-р стихов»[31]. Написанные Забелиным в тюрьме строки дают некоторое представление о характере предъявленных обвинений:

Прищурьте, следователь, взор —Здесь жизнь напряжена.У вас глаза глядят в упорИ голос — как струна.Костюм светлее синевыИ гибкая рука,И декламируете выСтихи про Колчака…

До тридцать седьмого оставалось пять лет, и приговор по «делу № 577559» вышел сравнительно мягким. Николая Анова[32], Евгения Забелина, Сергея Маркова, Леонида Мартынова отправили на три года в ссылку — «под административный надзор». Есть сведения, что какое-то время они находились в совхозе на берегу Белого моря. В отношении Павла Васильева и Льва Черноморцева[33] ограничились «подпиской о невыезде за пределы г. Москвы».

Маршруты сибиряков затем разошлись по Северному краю. Мартынов оказался в Вологде, Марков — в Мезени, а потом — в Архангельске, Анов — в Великом Устюге, Забелин — в Сыктывкаре. Годы были еще не самые свирепые, и ссыльным разрешили печататься в местных изданиях.

Евгению Забелину пришлось много хуже, чем остальным «сибирякам». Их из совхоза препроводили в города. Он же, поработав недолгое время продавцом книжного магазина, уже осенью 1933 года расстался с Сыктывкаром. Как утверждал Константин Коничев[34], занимавший какой-то пост в местном ОГПУ,Забелин «сам лично, добровольно <…> захотел ближе познать жизнь „урканов“ и попросил работников Коми областного отдела ГПУ отправить его поблизости, в Пезмог, в лагерь — на стройку лесного комбината»[35].

Брат жены поэта Игорь Преображенский иначе оценил сложившуюся ситуацию: «Летом 1934 года <…> в с. Пезмог состоялась встреча с группой писателей Коми АССР и Северного края, в которой активно участвовал Е.Н.Забелин. Приехавшие относились к нему с участием и уважением»[36]. Состыковать бодрое словечко «добровольно» с мрачноватым «участием» без большого желания выдать черное за белое вряд ли получится.

Протянувшийся на добрый километр по правому берегу Вычегды поселок. Деревянные дома, двухэтажное управление строительства Северного лесохимического комбината…

Положение Забелина все же отличалось от условий, в которых содержались заключенные: он занимался «культработой». Сочинял тексты для самодеятельности, пьески, стихи, но сознавал, конечно: ему, «политически неблагонадежному», позволят печататься разве в том случае, если удастся совместить свои романтические впечатления о Заполярье с активно пропагандируемой точкой зрения на преображение Севера, что, в общем, нашло отражение в стихах. В тридцать третьем журнал «Звезда Севера»[37] опубликовал несколько стихотворений. Здесь Евгений Забелин использовал подзабытый свой псевдоним: «Волков».

Серафима Ионовна Данилова, хорошо знавшая поэта в Пезмоге, писала Наталье Евгеньевне Кошляковой: «Евгений в то время был молодым, задорным, худеньким, с вечно горящими глазами и больным сердцем. Наташа, ты очень похожа на отца. А вот когда на нашем бледном горизонте появилась студентка Настенька, приехавшая к своим родителям на летние каникулы, то своей прелестной внешностью очаровала всех. <…> Вот тогда особенно он стал много <…> писать. <…> Казалось, что стихи и поэмы просто сами из него выходили на простор»[38].

Поэмы Данилова упомянула не случайно: ими настойчиво интересовались собиратели литературного наследия Забелина. Поиски продолжительное время не имели успеха. Но, видимо, верно, что рукописи не горят, — по крайней мере, не горят до конца. В сборнике «Шагает Север», изданном в Архангельске в 1934 году, мне попалось на глаза стихотворение «Виктора Волкова» «Разговор о Печоре». Да и стихотворение ли? Скорее глава из поэмы — 140 строк. Похожее название («Поэма о Печоре») встретилось в письме Игоря Преображенского.

В тридцать четвертом Забелина освободили. Уезжал не один — с Анастасией Преображенской. Вскоре они поженились.

Поселились в Тарасовке под Москвой. Надолго там не задержались, да и в творческом отношении второй приезд в столицу почти не оставил следов. Помыкавшись какое-то время, решили перебраться в Вологду. Остальные «сибиряки» тоже оказались далеко от Белокаменной. Внешне все выглядело нормально: вроде как в родные края потянуло. А в случае с Забелиным на первый план проступали причины семейные: в Вологду перевели на новое место работы отца жены, и молодожены вместе с родившейся в январе тридцать шестого года дочерью Натальей последовали за ними. Но, судя по тому, насколько дружно «подельники» разбежались в разные стороны, им строго-настрого наказали не приближаться к столице.

Евгений Забелин становится журналистом. По одним сведениям, работает литсотрудником в «Красном Севере»[39], по другим — разъездным корреспондентом в газете железнодорожников «Северный путь»[40]. Писал стихи «к датам», рецензии на кинофильмы, реже — на спектакли и цирковые представления. Список следует дополнить обзорами стихотворных опытов школьников. Когда родилась дочь, появились стихи для детей. Наталье посвятил «Песню» (а она ему — сына, Евгения). «Заполярье» же и «Песня пастуха» походили на фрагменты из северной поэмы. Там шумят ветра Беломорья. И это забелинские стихи — по интонации, по краскам, по слову.

Догорает на севере зимний день…Гулким камнем земли легли берега.Над разливами снега бежит олень,Запрокинув от бега свои рога.Самоцветом мороза сверкает лед,И по древним медвежьим следам зимыИз колхоза «Советский оленевод»С красным чумом по тундрам кочуем мы.По снегам, коченея, крадутся мхи,За вечерним становьем закат погас.Нас встречают печорские пастухи,И дозорные звезды глядят на нас.Трубка дружбы проходит по их рукам,Согреваясь дыханием первых слов…Мерзлый полог откинув, заходит к намИменитый охотник и зверолов[41].

Известно больше пятидесяти опубликованных в Вологде стихотворений Забелина. За редким исключением они продолжили печальный ряд рифмованных агиток. В Омске и Москве в таких стихах нет-нет да попадались сильные строки — теперь удачи наперечет.

На том вологодская тема исчерпала бы себя, не отыщись среди текстов, хранящихся в Российском архиве литературы и искусства, машинописного экземпляра «Северного сказа». Единственной известной сегодня поэмы Забелина[42].

Сюжет ее, содержащий привычную для тех лет и тех мест интригу о происках кулака-«оленщика», не обещает поначалу каких-нибудь откровений. Он аккуратно иллюстрирует предваряющую поэму заметку из «Красного Севера» и без помех вписывается в отведенное пропагандой прокрустово ложе: белогвардейцы и кулаки — враги, подлежащие беспощадному уничтожению. Отсюда столько жестокости, столько смертей…