Волчья верность - Елена Самойлова

Стукнула, закрываясь, добротная дверь, когда волхв вернулся в горницу, где на широкой лавке, стиснув зубы, лежал немолодой мужчина со стрелой в боку. Увидев волхва, он вздрогнул, слепо зашарил свободной рукой по боку, где висели пустые ножны.

— Здесь тебя никто не обидит, добрый человек, — покачал головой волхв, пристраивая посох у выхода и беря с подоконника большой плетеный короб. — Не бойся ни меня, ни наемников, что устроили на тебя охоту, как за бешеным волком. Как звать-то тебя хоть?

— Радей, — выдохнул раненый, бессильно откидываясь на лавку и чувствуя, как немеет, отказывается служить когда-то послушное и выносливое тело. Острый нож взрезал куртку и рубашку на его боку, чуткие, осторожные пальцы ощупали рану.

— А меня Лексеем, — волхв улыбнулся, накрыв прохладной, крепкой ладонью лоб Радея-охотника. — Выживешь, не переживай. Будешь еще бегать, как раньше…

— Опять… от охоты… волком, да? — просипел Радей, вздрагивая, когда из онемелого, нечувствительного к боли бока волхв выдернул окровавленную стрелу с граненым наконечником.

— Отдыхай…

Всего лишь слово, сказанное Лексеем, погрузило его в блаженную дремоту, где не было ни боли, ни усталости, ни тревожащих душу снов об оставленной в Синих Рощицах Настасье и охочущих до золота и его головы наемников. С тех пор, как Радей отомстил за любимую, поступив с лютым зверем, прячущимся в образе человека, так, как следует поступать охотнику с добычей, жизни спокойной ему не стало. Награда за его голову все росла, ему приходилось скрываться в глухих лесах, в летних времянках, и все бы ничего, если б сердце не тянуло, не звало его к Настасье, чью расшитую изумрудным шелком рубашку он берег пуще глаза. Жарким летом он не выдержал, вернулся в оставленную им впопыхах деревню, да только любимой там уже не было. Ушла она куда-то, одна-одинешенька, и неизвестно, сумела ли найти кров в чужом доме, али давно утопилась в омуте, оборотившись от горя русалкой.

Вот тогда-то Радей-охотник и попался. Пока он выспрашивал у отца суженой своей, куда могла податься Настасья, младший брат ее, науськанный отцом, сбегал за караулившими в деревне наемниками. Радей и в тот раз ушел из Синих Рощиц, прорвался с боем, оставив за собой три остывающих тела на дороге, каждое — со стрелой в груди или горле, но скрыться ему уже не удалось. Не прошло и двух дней, как почуял он за собой погоню, которая настигла его у дома волхва Лексея…

В избе волхва всегда было тихо и тепло, пахло травяными сборами и осенью. Рана на боку зарастала удивительно быстро — уже через неделю Радей вставал с лавки и выходил на порог, подышать свежим, пряным воздухом, послушать, как что-то шепчет палой листве падающий с серых небес осенний дождь или же погреться на прохладном уже солнышке, чувствуя, как возвращаются утраченные было силы. Лексей так ни разу и не спросил Радея, что привело его умирать на порог лесной избушки, а сам охотник пока что не горел желанием рассказывать свою историю старику с молодыми глазами.

Рюин уже подходил к концу, когда Радей-охотник ощутил, что рана затянулась полностью, а на память о наемничьей стреле ему остался только гладкий, бледным пятном выделяющийся на загорелой коже шрам. Тогда-то он и пришел с просьбой к лесному волхву, разбирающему собранные еще летом травы в горнице. Поклонился в ноги волшебнику и попросил, если такое возможно, оборотить его зверем лесным, потому как сил нет ему оставаться в облике человечьем. И не в том дело, что Радея-охотника ищет половина наемников по эту сторону Вельги-реки, а в том, что жить волком среди людей ему опротивело.

Рассказал Радей и о невесте опозоренной, неизвестно куда сгинувшей, что была для него единственным светом в окошке, единственной радостью и печалью, и о совершенной над ее обидчиком мести, и о том, что все чаще посещает мысль упасть грудью на верный охотничий нож. Ведь не сберег Радей ту единственную, что дороже жизни была, не защитил, хотя и мог, не забрал с собой, когда уходил, потому как думал, что ни к чему ей преследуемый человек, виновный в хладнокровном убийстве…

Долго молчал Лексей, глядя на опущенную, седую голову Радея-охотника, на пальцы, стиснувшие березовую рукоять широкого охотничьего ножа, и наконец отложил пучок душистых трав, что держал в руке все время, пока спасенный им человек выговаривался за свою прошлую жизнь.

— Точно ли решил?

— Точно, — Радей поднял голову, и глаза его обратились в крепкий, темно-серый лед на поверхности промерзшей до самого дна реки.

— Идем со мной. Да и нож свой не забудь.

Быль такой обряд, редко когда используемый ведунами, потому как никогда нельзя быть уверенным, вернешься ли в человечий облик, али останешься в звериной шкуре, постепенно утрачивая разум, поддаваясь инстинктам до тех пор, пока никто не сможет отличить оборотня от обычного лютого волка. Только многое еще зависит от ведуна, проводящего обряд, от человека, что желает оборотиться волком — убийство ли задумал или же просто так тоска звериная заела, что жить среди людей становится невыносимо…

Волхв Лексей отвел Радея за дом и повелел подтащить поближе тяжелую колоду, на которой обычно кололи дрова, а затем взял Радеев широкий охотничий нож и, держа его обеими руками, начал что-то читать вполголоса, обходя колоду по кругу. В сгущающихся осенних сумерках послышался сильный, протяжный волчий вой, ему отозвался еще один "голос", и еще один… Словно волки, обитающие в лесу, сбегались к месту проведения обряда, будто бы тянуло их произносимое волхвом заклинание, манило, как пролитая беззащитной, слабой жертвой кровь.

Плеснуло рыжим огнем, заполыхало золотыми бликами чистое, блескучее, словно только что выкованное лезвие, а Радею почудилось, будто бы из отблесков на ноже на него глянули желтые волчьи глаза. На миг захолонуло сердце, кольнула иголочка сожаления-отчуждения, волчий взгляд сменился человечьим, печальным, мягким, блеснули синевой глаза Настасьи на гладкой, словно зеркало, поверхности стального лезвия. Словно любимая с осуждением смотрела на него откуда-то издалека, просила одуматься, не торопиться с решением, но… какая теперь Радею жизнь человеком, если до конца дней своим скрываться придется в лесах от обозленного, желающего расправы купца?

С волками жить — по-волчьи выть.

И когда волхв Лексей в размаху воткнул нож до половины в сырую, неподатливую сердцевину колоды, Радей-охотник, не раздумывая, кувыркнулся через блескучее зачарованное лезвие.

Резкой, невыносимой болью отозвалось изменяющееся тело, покрылось серебристо-белой густой шерстью, долгий, отчаянный вопль превратился в протяжный волчий вой. Треснула по шву с любовью вышиваемая Настасьей дареная рубаха, расползлась пополам, соскальзывая с могучего хребта огромного, с теленка размером, светло-серого волка с темной полосой вдоль спины. Золотом отразились затухающие на лезвии ножа огоньки прозрачно-зеленых волчьих глазах, суровый оскал сменил улыбку.