Личное счастье - Любовь Воронкова

Конечно, Антон никогда и не подумает залезть кому-нибудь в карман. Чтобы Антон стал жуликом? Да от одного этого слова мурашки бегут по спине. Антон никогда не взял бы чужих денег. Вот пришел бы он, например, в школу, а там на полу валяются деньги. Так разве он взял бы их? Просто поднял бы и отдал учительнице. Но попросить… А что плохого, если попросить? Ведь человек, если не захочет, то и не даст. А если даст – значит, ему не жалко…

Вечерами Антона увлекали мечты. Зина делала уроки, готовилась к экзаменам. Отец что-то чертил, напряженно сдвинув брови, – он ведь тоже учился, хотел получить настоящее образование. Изюмка тихо играла на диване, строила домики из спичечных коробок. А потерявший спокойствие Антон, забыв про книгу, звенел пригоршнями мифических[1] монет в карманах. Жизнь заманчиво и радостно раскрывалась перед ним, кинокартины одна за другой вспыхивали на экране. И разве только кино? А мороженое? Сливочное, клубничное, с вафлями… А конфеты? Только подойти к ларьку – и любая конфета твоя!

Если бы Зина повнимательней поглядела на него в тот вечер, она бы заметила, что Антон не дремлет над книгой и не сочиняет стихов. Она бы поняла, что в душе ее младшего брата происходит что-то неладное, а если бы поняла, то сумела бы выспросить обо всем и вовремя предостерегла бы его. Но Зине тогда и в голову не приходило, что Антон может что-нибудь скрыть от нее, и она опять ничего не заметила.

ВИШНЕВОЕ ВАРЕНЬЕ

Успех пришел не сразу. Антон начал с того, что робко остановил женщину с желтой хозяйственной сумкой, спешившую в магазин.

– Две копейки? – сурово переспросила она, остановившись на ступеньке магазина. – Это на что же тебе?

– На кино, – растерявшись, ответил Антон.

– Ишь ты, какой быстрый! – Черные глаза этой женщины так и жгли Антона. – А два шлепка не хочешь? Давай-ка веди меня к своей матери, я у нее спрошу, почему она тебе разрешает побираться? Ну-ка, веди, веди!

– У меня нету мамы! – испуганно крикнул Антон. И, видя, что женщина хочет взять его за рукав, бросился бежать.

После этого они с Яшкой Клеткиным сидели на старых досках за сараем, среди грязных предвесенних сугробов, и Яшка поучал его:

– А ты никогда к таким не подходи. Если с авоськой – то подальше. Эти и на рынке из-за каждой копейки торгуются. Вот как моя мать – полдня простоит, если что на копейку дешевле. А ты хочешь, чтобы она тебе две копейки дала! Эх, нет у тебя смекалки, чего нет, того нет!

Яшка почесал свою косматую, заросшую голову, сдвинув ушанку на ухо. Антон заметил, что руки у Яшки черные и что вообще неизвестно, когда он был в бане.

– А тебе не влетает от матери… что не умываешься? – осторожно спросил Антон.

– А ей-то какое дело? – удивился Яшка и растопырил короткие пальцы. – Грязные, да? Ну и что же? Мои руки! Не ее.

Антон легонько вздохнул: попробовал бы он так ответить Зине. Другой раз до смерти не хочется мыться, прямо тоска берет. Но Зина все равно заставит, а то еще и сама начнет щеткой тереть.

– А это потому, что ты волю над собой даешь, – объяснил ему Яшка. – Вот они и делают с тобой, что хотят. Со мной небось никто ничего не сделает!

Смелый человек этот Яшка Клеткин, отважный. Не то, что Антон, который каждого Зининого слова слушается.

– А ты подходи всегда к дядькам, – учил дальше Яшка Клеткин, – если с работы идут, с завода – к ним не подходи. Эти строгие. А ты к тем, которые с портфелями. Они спешат всегда, а в карманах у них постоянно мелочь. Даст и не посчитает, лишь бы ты отстал от него. А ты тут же и отстанешь, целоваться не обязательно. Вот и все – сеанс окончен.

Яшка вытащил из кармана пачку папирос, с треском раскрыл ее, взял папиросу, закурил. Он сидел нога на ногу, плевался длинными плевками и пускал дым из широких ноздрей. Антон чувствовал себя ничтожеством.

– Хочешь? – Яшка протянул Антону папиросу.

Антон затянулся и тут же закашлялся до слез.

– Мал еще, – небрежно сказал Яшка. – Уа, уа!

Это «уа-уа» было нестерпимо. Подожди, Антон докажет, что никакой он не «уа».

Дня через два он пришел к Яшке, звеня монетами в кармане. Это уже не был звон, созданный мечтами. Это звенели настоящие монеты. Забравшись за сарай, Антон и Клеткин пересчитали их. Клеткин забрал себе половину за науку. Антону было не жалко, пусть берет. Тут осталось и ему на дневной сеанс.

В этот день Антон украдкой сбежал из школы и посмотрел «Подвиг разведчика». Вот это была картина!

Антон не сводил глаз с экрана, сердце у него замирало. Иногда Яшка напоминал ему, чтобы закрыл рот, но Антон только отмахивался.

За обедом он проговорился:

– Знаешь, Зин, а как шпион-то за ним ходил… Я чуть не умер!

– Какой шпион? – удивилась Зина.

– А ты разве не смотрела «Подвиг разведчика»?

– Я смотрела. Только тебя с нами тогда не было. Ты что, сегодня в кино ходил?

– Да.

– А кто тебе билет купил?

– Ну, мы всем классом ходили… Мы же… Анна Павловна покупала.

– Только на скатерть не плескай, – сказала Зина. – Что ты так ложкой болтаешь? Смотри, суп-то через край летит!

Зина забеспокоилась, что Антон прольет суп, и не увидела, как он смутился, как мучительно покраснел.

Скверно было в этот час на душе у Антона. Обманул Зину, свою любимую старшую сестру!

После обеда он помогал ей мыть посуду. Сам вызвался сходить за хлебом. Играл с Изюмкой, пока Зина готовила уроки. И все заговаривал с ней, ласкался… А Зина думала, что, может быть, Антон сегодня почему-нибудь вспомнил маму, затосковал, и старалась сама быть с ним поласковей.

«Никогда я больше не пойду к этому Яшке Клеткину, – покаянно думал Антон, лежа в постели, – не пойду, и все! «Это он так думал сегодня. А назавтра снова стоял у Клетки на во дворе.

– Ты уже настрелял что-нибудь? – спросил Клеткин.

– Нет еще, – ответил Антон, – и потом… я больше не буду. Вдруг наши узнают…

Клеткин презрительно сплюнул:

– Уа-уа. Сеанс окончен. А я хотел тебе одно дело сказать. Ну раз так – катись колбаской по Малой Спасской.

– А что? Какое дело? – заинтересовался Антон.

– Дело простое, как стеклышко. Ты варенье любишь?

– Какое?

– Ну вишневое, например.

Антон улыбнулся, не понимая, к чему речь.

– Конечно, люблю.

– А поел бы сейчас вареньица?

– Конечно, поел бы. А где оно у тебя?

– Оно у меня пока что стоит вон в той квартире, за окном. Видишь?

Клеткин показывал на чье-то окно в первом этаже старого деревянного флигеля. Там за стеклом на подоконнике стояла литровая банка варенья, перевязанная голубой тесемкой. Антон широкими, недоумевающими глазами посмотрел на Яшку.

– У тебя?.. Да разве это у тебя? Это же у чужих!

– Пока что у чужих. А вот, если ты войдешь в квартиру и скажешь: «Можно мне ну… Анну Ивановну?» А тебе скажут: «Таких тут нету». Ты опять: «А мне сказали, что она сюда переехала». Ну и еще что-нибудь. Там старая такая тетка живет, заговори ей зубы, а потом скажи: «Ну, значит, я ошибся»… Вот и все. И уходи. Целоваться не обязательно. Понял?

Антон кивнул головой.

– Понял.

– Сумеешь?

– Сумею. А для чего?

– Эх, нет у тебя смекалки. Никакой! Это игра такая. Ну ступай. А потом приходи за сарай.

Антон все так и сделал, как велел ему Клеткин. Поговорил с доброй старой женщиной, которая открыла ему дверь. А потом отправился за сарай, радуясь, что так хорошо сумел разыграть ее. Яшка сидел на старых досках и открывал банку с темным вишневым вареньем. Голубая тесемка валялась на почерневшем, подтаявшем сугробе.

– Ой! – удивился Антон. – Откуда? Как?

– А так, – спокойно ответил Клеткин, – садись и ешь. Разговаривать после будешь.

Они ели варенье прямо из банки через край. Темные, налитые сладостью вишни таяли на языке. Антону сначала казалось, что, если бы у них было хоть пять таких банок, он все варенье смог бы съесть один. Он старался повыше запрокинуть банку, чтобы как можно больше попало в рот этой тягучей, густой вишневой сладости. Варенье текло по подбородку, попадало за воротник, длинные медленные капли падали на рубашку, на распахнутое пальто. В банке оставалось чуть поменьше половины, когда Яшка вдруг оттолкнул варенье:

– Ешь сам. Не хочу больше.

Но и Антон, к своему удивлению, больше не хотел, чересчур сладко, приторно до отвращения. Ни одной этой набухшей сладостью ягоды он больше не мог взять в рот.

– Ешь, чего ты, – сказал Яшка. – Сам же хотел варенья!

– Отнеси лучше домой, – попросил Антон.

То, что полчаса назад казалось ему необыкновенной, похожей на чудо удачей, сейчас было невыносимо тягостным и противным.

– Ешь, ешь, – настаивал Клеткин. – Куда это мне домой нести? Думаешь, мать за ворованное похвалит?

«Ворованное»!

Антон вдруг прозрел. Пока он разговаривал со старой женщиной, Яшка вытащил банку в форточку. У Антона что-то задрожало внутри. Он встал и начал мыть жестким, остеклившимся снегом липкие руки, оттирать пальто. Брошенная тесемка от банки пронзительно голубела на сугробе.