Непубличный аспект кризиса демократии - Михаил Делягин

Внутреннее освобождение личности от всякой морали, происходящее в современных развитых обществах, делает неизбежным и ее внешнее освобождение от нее, то есть разрушение внешних институтов морали и расчеловечивание, дегуманизацию этих обществ не только ко внешнему миру (что, в общем, уже произошло), но и по отношению к самим себе и к своим членам.

Вероятно, завершение процесса дегуманизации произойдет под давлением кризиса пенсионной и социальной систем развитых стран (предвестие этого красочно и вполне убедительно описал бывший спичрайтер Клинтона Кристофер Бакли в книге “День бумеранга”), который будет ставить каждого индивидуума в положение бескомпромиссного выбора между личным и коллективным благосостоянием[11] и тем самым разрушать внутреннюю солидарность соответствующих обществ.

Сетевая цивилизация

Образование неформальной глобальной управляющей сети на основе ресурсов современного Китая не просто облегчается, но и прямо диктуется самим характером китайской культуры и истории.

С одной стороны, даже если не рассматривать опыт средневековых мореплавателей[12], “вскрытие” Китая колониальными державами в последней четверти XIX века, создав в нем колоссальные социальные проблемы, привело к массовой эмиграции китайцев, интенсивность которой вынудила, например, США ввести жесточайшие ограничения ради сохранения этнокультурного баланса американского общества (да и просто рабочих мест).

Способствовала эмиграции и длительная война с Японией, и гражданская война, тем более что обе сопровождались чудовищными массовыми зверствами (вроде нанкинской резни или блокады Чаньчуня), и итоговая победа коммунистов. При этом с началом экономических реформ эмиграция не наказывалась (как из демографических, так и, насколько можно понять, из стратегических соображений): скажем, семья студента, уехавшего учиться за границу и не вернувшегося, не подвергалась сколь-нибудь значимым репрессиям.

Понятно, что длительный опыт жизни не просто “в рассеянии”, но и в тесной связи с зарубежной диаспорой не просто существенно облегчает формирование транснациональных хозяйственных сетей, но и предопределяет его. В этом отношении китайцы весьма близки евреям и армянам, а скорее всего, значительно превосходят их (по крайней мере, исследователям неизвестны такие явления, как неформальные еврейские — или армянские — банки).

Даже само слово “эмигрант” на китайском языке означает не “отрезанный ломоть”, как на нашем, но, напротив, — “мост на Родину”. Таким образом, эмиграция изначально воспринимается китайской культурой (в том числе современной культурой управления) не как сборище потенциально опасных врагов, но как зарубежное продолжение Китая, как способ осуществления влияния далеко за его пределами.

С другой стороны, — во многом благодаря наработанной за столетия культуре эмиграции, — китайское общество является сетевым по самой своей природе, что в полной мере выражается афоризмом “Китай не огражден государственными границами; Китай там, где живут китайцы”.

Формирование эмигрантами из Китая собственных замкнутых сообществ, живущих по собственным законам и не допускающих внешнего вмешательства в свои дела, прямо предопределяет неформальность управляющих систем. Эта неформальность общественных связей является одной из важнейших черт не только эмигрантской, но и всей китайской культуры, в том числе культуры управления.

Китайская цивилизация накопила колоссальный исторический опыт именно неформальных взаимодействий и не собирается отказываться от него, ибо он является одной из ее ключевых особенностей, одним из ее принципиальных конкурентных преимуществ. Исторические описания даже формально непримиримых противоборств кишат эпизодами не только совместных действий вроде бы принципиально противостоящих друг другу сил, но и, что представляется даже более важным, — согласованных действий “по умолчанию”. В этих действиях ненавидящие друг друга и жестоко воюющие друг с другом стороны достигают общей цели без всяких даже теневых контактов, демонстрируя тем самым высочайший уровень взаимопонимания.

Сетевой и неформальный характер управления, свойственный китайской культуре, не только качественно повышает эффективность китайского государства (так как неформальные сети, включая даже преступные, сравнительно легко превращаются в проводников его политики), но и накладывает на него дополнительные, порою весьма обременительные обязанности.

Так, когда после обеспечения видимого успеха экономических реформ (на первом этапе заключавшихся, по сути дела, в привлечении денег эмигрантов в континентальный Китай) китайскому государству удалось обеспечить серьезное влияние на общины эмигрантов, ему, насколько можно понять, пришлось длительное время использовать это влияние отнюдь не для достижения каких-либо содержательных целей своей политики. Главной его задачей оказалось, насколько можно судить, миротворчество: недопущение резни между враждующими общинами выходцев из различных регионов континентального Китая, которые оказались соседями в различных фешенебельных районах США и некоторых других тихоокеанских стран.

Наличие разветвленных и в основном неформальных китайских глобальных сетей, как коммерческих, так и технологических и политических, позволяет рассматривать нынешнее руководство Китая как глобальную финансовую управляющую сеть, потенциально равнозначную Ротшильдам и Рокфеллерам, а может быть, и им обоим, вместе взятым. Практически полная непрозрачность, цивилизационные отличия, затрудняющие понимание ее образа действия и мотиваций, а также молодость (исключающая наличие даже исторических исследований ее особенностей) существенно повышают ее эффективность.

В то же время китайская глобальная финансовая управляющая сеть, выражаясь терминологией Гегеля, является таковой еще “в себе”, а не “для себя”: она далеко не полностью осознает как свои возможности, так и ограничения, накладываемые на нее ее растущей мощью.

Это вызвано невероятной скоростью ее развития и, в особенности, усиления. Возвышение Китая, его выход на авансцену глобальной политики был и остается стремительным, далеко опережающим все мыслимые планы. Не стоит забывать, как в середине 2000-х годов китайское руководство безуспешно пыталось снизить темпы экономического роста хотя бы до 8 % во избежание “перегрева” экономики. В результате рост влияния Китая далеко обогнал возможности его управляющих структур даже не по использованию, а хотя бы по пониманию этого влияния.