Анатомия страха - Джонатан Сантлоуфер

– Ты что, не знаешь, чем я занимаюсь? Да мы каждую неделю находим таких ребят, как ты, погибшими от передозировки. Что с тобой случилось?

Отец продолжал еще очень долго. Лицо раскраснелось, жилки на лбу набухли. И он не отстал от меня, пока я не рассказал, откуда принес это дерьмо, потом ринулся искать негодяя, который превратил его сына в наркомана. Я перепугался. Позвонил Хулио, сказал, чтобы он предупредил торговца, мы договорились встретиться позднее.

Я очнулся от воспоминаний, потер виски.

– Голова разболелась, старина? – спросил Хулио.

– Да так, ничего.

У меня действительно иногда побаливает голова. Особенно когда дела идут неважно. Доктора никакой патологии не нашли, и мама настояла, чтобы я пошел к психоаналитику. Тот заявил, что это у меня от затаенного чувства вины. Я мысленно послал его в задницу и больше не приходил. Однако сейчас голова разболелась уж точно по иной причине. Из-за неопределенного странного предчувствия, которое меня охватило днем и не оставляло до сих пор.

Хулио увлеченно рассказывал об иске, каким занимался. Они с женой были младшими партнерами в солидной адвокатской фирме на Манхэттене. Хулио вел дела, связанные с недвижимостью.

– А помнишь, мы мечтали, что ты станешь музыкантом, а я буду делать обложки для твоих дисков?

Хулио усмехнулся:

– Это было давным-давно.

– Ты хочешь сказать, что не поменялся бы местами с Марком Энтони?[6]

– Да ни за что! Меня даже не соблазнит его роскошная жена, Джей-Ло. – Он бросил взгляд на свою жену. – Которая не идет ни в какое сравнение с Джессикой. И, к твоему сведению, я люблю свою работу. – Он улыбнулся.

Главные скуловые мышцы, управляющие движениями губ и щек, сработали синхронно с окологлазными мышцами, что означало подлинную улыбку. Ее невозможно сымитировать. Это была правда. Он действительно любил свою работу и жену. – А как насчет твоей мечты стать художником?

– А я и есть художник.

– Коп-художник. Это существенно сужает творческий диапазон. – Хулио снова улыбнулся. – Джесс, я говорил тебе, что Натан был самым лучшим на курсе в академии и получил много наград?

– Да уж раз десять, не меньше.

Я со вздохом посмотрел на Джесс:

– Не верь ничему, что говорит твой муж. Вернее, не так. Не верь всему, что говорит твой муж.

Я провел в патрульной службе всего шесть месяцев, но и этого оказалось достаточно. Дольше не выдержал. Меня раздражало все – дрянной кофе, мерзкие сутенеры, мелкие воришки и разная прочая дрянь. Я пошел туда, надеясь, что это уменьшит мучения, притушит чувство вины. Не получилось.

Ребенок заворочался в кроватке, я поднял его и начал баюкать, пока он не затих.

– Вот твое истинное призвание, старина. Тебе надо стать нянькой.

– Что ты мелешь? – возмутилась Джессика. – Натан просто прирожденный отец.

Брови Хулио поползли вверх, углы рта опустились. Эти «единицы движения» предполагали тревогу или печаль. Я не понимал почему.

Джесс наклонилась ко мне:

– Натан, у нас в офисе есть очень хорошая девушка, Оливия…

– Оливия? – перебил ее Хулио. – Для Натана? Исключено.

– Почему? Она симпатичная и…

– Нет, не годится. Натану нужна другая.

– Какая?

– Не Оливия.

– Ребята! – воскликнул я. – Вы не забыли, что я еще тут, в комнате?

– Ну и что? – улыбнулся Хулио.

Они продолжили обсуждение женщин, выбирая для меня невесту. Это всегда так. Семейные пары чувствуют себя обязанными непременно женить друга-холостяка. Я уже к этому привык и молча слушал, тихо баюкая ребенка.

В конце вечера у Хулио все еще на лице было это грустное выражение. Я собирался спросить, что случилось, но не успел. Он раньше заключил меня в свои медвежьи объятия.

5

Звонок детектива Терри Руссо явился для меня неожиданностью. Она сказала, что хочет мне кое-что показать. Наверное, рисунок, что же еще.

Я пересек площадь. Зимой в Нью-Йорке небо бывает очень красивым, как, например, сегодня – сплошная яркая кобальтовая синь, – но холод мне опротивел, и я тосковал по весне. Не верилось, что она когда-нибудь наступит. Я засунул руки поглубже в карманы старой кожаной куртки. Она не очень теплая, но я ухитрялся обходиться без пальто и носил ее уже много лет. Куртка была для меня как вторая кожа.

В просвете между зданиями, образующими площадь, было видно место, где стояли башни Всемирного торгового центра. В тот день я находился поблизости, работал над рисунком со свидетелем ограбления банка. Когда врезался первый самолет, мы выбежали на улицу. Дым, вспышки пламени. Что это? Пожар? Все стало ясно, когда через двадцать минут в башни врезался второй самолет. С того места, где я стоял, все было хорошо видно. В том числе и как падали вниз люди. Мне казалось, это какой-то кошмарный сон.

На лужайке перед зданием полицейского управления под снегом притаились несколько крокусов, которые храбро переносили тяготы и лишения зимы. На душе потеплело. Значит, не все потеряно и весна не за горами.

В вестибюле я потрогал щетину на подбородке – все-таки надо было побриться – и, выкладывая на столик содержимое карманов, чтобы пройти через металлодетектор, вспомнил первую и единственную встречу с детективом Руссо больше года назад. Красивая, но чересчур жесткая, такой она мне тогда показалась. Собственно, встреча заключалась в том, что я передал ей рисунок предполагаемого преступника, который сделал по описанию свидетелей. Рисунок оказался удачным, и вскоре преступника задержали. А Руссо получила повышение по службе. Во всяком случае, так я слышал. Не от нее. Нет, я не ждал какой-либо благодарности, но детектива Руссо не убыло бы, если бы она позвонила.

Дверь в кабинет была приоткрыта. Терри Руссо ходила там туда-сюда. Облегающие джинсы, черная футболка. Распущенные волосы, по которым она проводила пальцами. Это напомнило мне пастель Дега «После ванны». Когда я постучал, она быстро закрутила волосы в хвостик.

Детектив Терри Руссо оказалась еще красивее, чем я помнил. Высокий лоб, точеный нос, полные губы, похожа на киноактрису Анджелину Джоли.

– Извините, что заставила вас тащиться сюда, в центр. – Голос у нее тоже был глубже, чем я помнил, с местным выговором, то ли бруклинским, то ли Куинса. – Но в лаборатории еще не закончили с ними работать. – Она кивнула на рисунки на столе, которые уже привлекли мое внимание. – Правда, основные анализы сделаны. – Терри Руссо произносила слова с возбужденной торопливостью. – Я вызвала вас, поскольку мне нужен свежий взгляд. Может, вы увидите в них что-нибудь такое, чего не обнаружили технические эксперты.

Я ждал пояснений, но они не последовали.

– Какое ваше мнение?

– Они не плохи.

– Оценка художественных достоинств меня не интересует. Я хочу знать, их выполнил один человек или нет?

– Вы этого не спросили, а я мысли читать не умею.

– Неужели? А я слышала как раз наоборот. У вас репутация серьезного экстрасенса. – Ее губы тронула легкая улыбка. – Так что скажете?

– Вас интересует, являются ли оба рисунка работами одного художника?

– Да. – Она постучала пальцами по краю стола.

– Тогда, пожалуйста, вытащите их из файлов.

Терри Руссо кивнула и протянула мне перчатки. Я надел их, достал рисунки, начал рассматривать.

– Техника проведения линий кажется мне одинаковой, правда, один рисунок немного четче другого, – произнес я. – Дело в том, что манера рисовать так же индивидуальна, как и почерк. – Я продолжал внимательно рассматривать рисунки, а детектив Руссо барабанила пальцами по столу. Это раздражало. – Вы бы приняли чего-нибудь, – заметил я.

– Чего именно?

– Ну, успокаивающего.

Ее губы дрогнули. Я извинился, сказав, что пошутил, и стал вслух сравнивать отдельные фрагменты рисунков, указывая на сходство штрихов.

Руссо наклонилась ближе, и пространство между нами наполнилось ароматом ее духов. Это было что-то свежее и луговое.

– Думаю, рисунки выполнил один человек, и он правша. – Я это знал наверняка, поскольку сам был правшой и накладывал штрихи сходным образом.

– Согласно заключению лаборатории, он рисовал графитовым карандашом.

– Да. И довольно мягким. Вероятно, стандартным номер два, хотя скорее всего более мягким, номер три или четыре. – Я разъяснил ей насчет карандашей, твердых и мягких. Достал пенал и продемонстрировал каждый, закончив своим любимым «Эбони».

– Ваш карандаш выглядит, будто его погрыз бобер, – усмехнулась Руссо.

– Дурная привычка, – признался я, сдерживая желание рассказать анекдот о бобре, довольно грубый, который наверняка ей не понравится.

– Что еще вы можете сказать об этих рисунках?