Меблированная пустыня (сборник) - Леонид Финкель

Как и тысячи других дельных людей, бедняга умер в лагере. Что-то там не поделили дружки из партаппарата. Но многие, похожие на него, все же вырвались на свободу: алия семидесятых годов, вопреки утверждениям, была далеко не только «сионистской». Людей с головой, способных наладить капиталистическое производство, так сказать, «на дому» и понимавших, чем это им грозит в Союзе, уже тогда было немало.

А русские, и украинцы, и все другие трубили во весь голос: «Вот евреи не то что кацапы или хохлы, – дружный народ!» А дружного и было только, что «дружно» штурмовали все и всяческие «ряды»: от «интернациональных» и «патриотических» до первых рядов в ЦДРИ, ЦДЛ. И, конечно, в местных музыкально-драматических театрах, филармониях, где зачастую вообще были одни только евреи.

Я ходил по комнате шаг за шагом и думал, что эти воспоминания – не самые неприятные, нет, они сегодня как раз особенно и греют душу и вызывают щемящую тоску, которая в конце концов материализуется в шекели, отданные все тем же гастролерам – от ансамбля бывшей Советской Армии до Филиппа Киркорова. Верные себе «русские» евреи опять оказываются в первых рядах. Вот только нашего «Разбойничка» искать на этих концертах – пустое дело. Впрочем, и не надо. Он вас сам найдет, как сейчас меня, которого в очередной раз распирает от гордости и самонадеянности – верный признак, что вновь обдерут как липку. А что ж делать, мы ведь «тонкие», мы «без кожи», ранимые, взлелеянные мировой еврейской скорбью, нешутейными проблемами Вечного Жида, мы же образование свое выстрадали на философских факультетах университетов и в консерваториях… Ну, какой еще там базар? Что за биржа? Непристойно-с!

Когда-то дед в местечке мечтал: «Вытянусь, а детей выучу, потому что у детей – талант!» Дед сказал и сделал. Только наука не пошла впрок: квелые в делах, неисправимые романтики. И эту страну в пустыне заселили и выстроили не мы, а «разбойнички» с их веселой и обезоруживающей улыбкой. В конце концов, на их «разбойничьи» семнадцать процентов налога, которые платят они государству, я и мне подобные существуем сегодня!

И вдруг меня осенило:

– Ты предлагаешь мне место сторожа в тюрьме «Цальмон»?

– Чего вдруг? – пискнул он.

– Просто это подкупает…

– За давлением следи, чтоб не повышалось! Так мы с женой придем, ты слышишь?

– Слышу, слышу, покричи про себя, не глухой… – Я вдруг вспомнил, что мой обидчик был в кипе. И отсюда начинался для меня новый круг, новые сны, а скорее ночи без сна. – Ладно, приходи, жду…

И снова он пришел вовремя. Жена его, вся в черных завитушках, с бесчисленными кольцами на пальцах, браслетами (даже на щиколотках), поглядев на мои книги, кисло улыбнулась и плюхнулась в кресло. Закурила.

– Сколько времени ты в Израиле? – пуская дым, спросила она.

– Я родился здесь! – и она так закашлялась, что я немедленно протянул ей стакан воды.

Разбойничек захохотал.

– Кофе, чай, с сахаром, с сукрозитом, сколько ложечек, одну, две? – спросил я, выказывая такие познания в местном этикете, как будто бы и в самом деле родился здесь.

Лохматый Разбойничек в сандалиях на босу ногу, в мятых шортах и майке с изображением красавицы в завитушках (мало ему одной!) сказал:

– А ты приятный, ты не похож на «русского», ты действительно родился в Земле Израилевой.

Потом он долго плакался. Любимая партия трудящихся, его любимая «Авода», которая несет «шалом» нам, «русским», теряет свой авторитет. Нас любят, о нас пекутся, но, судя по выступлениям в русских газетах, мы будем голосовать за «правых».

– Как же так… – плакал Разбойничек, – мы ведь все делаем для вас, олим, новых репатриантов! Страна маленькая. Международная напряженность. А «русские» – либо правые, либо, не дай Бог! – начнут строить свою этнографическую партию, где такое видано, разве вас пригласили сюда, чтобы разрушать?

Между тем красавица бросила сигарету и смотрела на меня в упор влажными глазами, точно впервые увидала лицо своего собеседника. И мне представилось, что мы с ней живем в доисторическую эпоху и сам вопрос: «Сколько времени ты живёшь в Израиле?» приобретает некое символическое значение. Да, да, конечно же, я здесь родился, только то была эпоха, когда человек едва начинал свое прямохождение и пересматривал традиционные для животных способы совокупления. Самка, повернутая к самцу задом, знала нечто краткое, грубое и в высшей степени функциональное. И вот партнеры, наконец, повернулись друг к другу лицом. И оба стали приобретать некий недоступный им ранее чувственный опыт.

Не отрываясь, смотрели мы друг на друга…

Я включил музыку – медленное танго. И пригласил ее. И она прямо таки рухнула на меня всем телом. Пока Разбойничек, уткнувшись в газету, пил свой кофе, мы, потомки рамапитеков, соблазняли друг друга, и я представил себе, как она, милая шимпанзе, совокупляется с несколькими самцами и не связана ни с одним из них больше, чем с другими. Совсем в духе времени. Того, разумеется. И мне, такому же шимпанзе или гиббону, уже не хотелось удовольствоваться только одной самкой…

– Ну, что ты скажешь, я просто плакать готов, оттого что моя любимая партия теряет свой авторитет… И мой любимый генерал, добрейшая душа Ицхак, подвергается прямо-таки освистанию. О, неблагодарный жестоковыйный народ!

По тому, как моя партнерша ускорила свои движения, я понял, что наша жизнь, жизнь первобытных людей, была подвижной и динамичной и не столько из-за предпочтений, сколько по необходимости…

Он поднялся, бесцеремонно прошелся по комнате, включил телевизор.

Она прижалась ко мне так, что дальше мог быть уже только процесс диффузии – друг в друга.

И вдруг… Я увидел его растерянное лицо. «Ага! Ревнуешь… – подумал я, ощущая даже некоторое удовольствие. – А конкуренция? И, главное, без уставного капитала… Только то, что дала природа… Вот она взяла мою руку и зажала ее между своими ляжками…»

Но глаз его вдруг как-то сощурился, точно он глядел в замочную скважину. Я повернул ее вокруг себя, и моя комната сразу наполнилась какими-то растерянными лицами, какими-то обрывками фраз, мечущимися тенями. Я понял, что на экране происходило нечто из ряда вон выходящее.

– Что с тобой, Моти? Что случилось?

– На Рабина покушались…

Араб? Еврей? Новый репатриант?

– Нет, нет, он не ранен…

На втором канале только и делали, что разводили руками.

Я отстранил даму. Она села на краешек дивана, закурила и молча уставилась в экран. Переключил канал.

На первом канале знали больше. Показали площадку перед приемным покоем больницы «Ихилов».

– Ты прав, Моти, он не ранен… Он убит…

И вдруг Моти разразился гомерическим смехом. Он хлопал в ладоши, бил себя по выпученному животу, он довольно потирал руки:

– Победа! – крикнул он и бросился к телефону.

Потом показали многократно оттесняемого к стене убийцу.

Потом выступление Рабина перед выстрелом, но уже какое-то потустороннее…

«Слава Богу, не «русский», не репатриант, – думал я. – Слава Богу… Такое счастье нам привалило…»

А Моти, уже оправившись от потрясения, диктовал с моего телефона в свою газету:

– Кровь Рабина на руках лидеров оппозиции, и да падет она на их головы! Биби Нетаниягу – убийца! Смерть – поселенцам! Все правые – виноваты… Да, да… Главное – жесткий прессинг… Правая партия Ликуд, потворствовала убийству Ицхака Рабина… Ну а что, вы прикажите менять строй? Эти выстрелы преградят Ликуду путь к власти… Бесэдер… Бэседер… Еду в больницу «Ихилов»…

Он бросился к двери, но вдруг вспомнил о жене. Она по-прежнему молча курила и не собиралась разделять восторгов мужа.

«Что теперь будет? – думал я. – Уйдет под воду Атлантида? Израильский материк изменит свои скромные очертания? Взрыв в мировой истории, региональная драма?»

– Я хочу спать – сказала она и зевнула. – Я не хочу ехать в больницу.

– Бэседер. Поедем в «Ихилов», а потом домой… Бай… – махнул он мне рукой… – Можешь рассчитывать на место сторожа в одной из газет… Такой подарок!

Я кивнул: Спасибо, что не в тюрьме. А что если этот «Цальмон» вообще строили с дальним прицелом?

Какая-то странная ночь. И эта вынимающая душу тишина…

Дверь вдруг открылась, и показалось улыбающееся лицо Моти:

– Запомни, друг, Рабин теперь – вечно живой…

Но я ничего не слышал. Я думал, что народ Моисея возвращается к своему прошлому. Еврейский народ из всех зол всегда выбирает большее. А вдруг разверзнется пропасть иудейской войны?

…Утром показали заплаканные глаза президента США Клинтона.

«Возможно, они родственники…» – подумал я.

По радио РЭКА уже выступили скорбящие. Простуженным, полным гнева голосом свидетель рассказывал: «Обслужив стоящего перед ней клиента, банковская служащая спросила: «Кто следующий?» Из очереди раздалось: «Шимон Перес». И тут в немой тишине прозвучало: «Кто сказал?» Двери банка тут же закрылись. На место происшествия вызвали полицию. Насмерть перепуганный остряк был препровожден в полицейский участок…