Пойдем со мной (сборник) - Николай Савостин

Эта картина является мне, утешая, в маяте теперешней безысходности и, честно сказать, порой отчаяния…

Как-то недавно перечитывал уже полузабытое, что написалось мной в то лето, и мгновенно перед глазами возникли эти два крохотных милых существа. Можно сказать, – мои соавторы…

Восковые фигуры

Татьяна любопытным взором

На воск потопленный глядит,

Он чудно вылитым узором

Ей что-то чудное гласит…

За долгую жизнь много повидал разных бедствий, как и подавляющее большинство моих ровесников. Но самый страшный ужас пережил почти в младенчестве. Краем хватил жуткую войну, терял друзей и близких, попадал в стихийные бедствия, много раз был на краю гибели, – все это пустяк в сравнении с тем потрясением, которое пережил совсем малышом, едва научившись ходить. Многое запамятовал, – ушло и стерлось, а это помню отчетливо, и каждый раз, наткнувшись на едкое острие того события, язвящее душу, стараюсь каким-нибудь способом поскорей увернуться… Я был совсем маленьким, окруженный нежностью и лаской – поздний ребенок, к тому же, наконец, желанный сын! – когда увидел ужасную драку: муж бил жену. Ввалился поздно ночью пьяный до безумия, он в мрачной злобе сел к столу. Все в избе трепетали от страха. Я тоже проснулся на печи и, свесившись оттуда, видел, как он протянул ноги и властным взглядом потребовал от сжавшейся в комок жены снять с него сапоги. Едва она нагнулась к его ногам, он изо всех сил пнул ее в лицо, она упала навзничь, хлынула кровь… Он заставил все же разуть его и тут же сапогом стал колотить ее по голове, стоящую еще на четвереньках, – маленькую, беззащитную, плачущую испуганно-сдержанно, чтобы не вызвать еще больший гнев мужа… Надо ли говорить, что это была моя мама? А я был настолько ничтожно мал, что бессилен вмешаться. Сердце не выдержало, сознание покинуло меня. И видимо надолго.

Слышал я потом, что отец вымаливал прощение, но что с того, – я сильно захворал, внезапно беспричинно вздрагивал, пугался внезапного стука, боялся темноты, сделался безучастным ко всему, стал на глазах таять и уже не мог ходить.

Показали доктору, несли меня, закутав в одеяло, к нему на станцию Сажное, за несколько километров от нашего села. Он осмотрел меня, велел показать язык, поставил градусник, помял мой животик. Из разговора взрослых я уловил, что дело мое паршивое. Таблетки и капли, прописанные мне, не помогали. И оставалась одна надежда на бабку, знахарку.

К ней была большая очередь, она принимала тайно, скрытно, чтобы не вызвать преследования властей. Как теперь понимаю, в те времена ее деятельность подпадала под какую-то статью. И вот в потемках меня принесли к ней в полную ароматами трав хату, плохо освещенную керосиновой лампой-«семилинейкой». Бабка, ворожея, знахарка, словом, народный лекарь, оказалась худой невеселой бабой с поджатыми губами, повязанная белым в черный горошек платочком. Я заметил, как она кинула оценивающий взгляд на узелочек с яичками, принесенный матерью в уплату за услугу, и принялась нашептывать над моей головой, сплевывала в сторону, сама крестилась и осеняла меня крестом. Затем взяла большую миску с водой, заставила мать держать ее над моей макушкой, а сама достала из печи кружку с растопленным воском и, читая молитву, стала медленно лить воск в миску. Не знаю от чего – от летних ароматов трав среди зимы, от ее ли таинственного шепота, – я как бы проснулся и впервые за последнее время во мне появилось любопытство: что же там получится с воском? Слышал, что само собой выльется то, что испугало меня, это каким-то таинственным образом избавит от недуга, словно изображение причины болезни отменит ее или возьмет с собой эту хворь.

До сих пор стоит перед моими глазами восковая композиция, по-своему изящная, лаконичная, выразительная. В миске плавал желтенький островок, на котором возвышались три оплывшие фигурки: в одной можно было угадать мужчину, занесшего над собой руку с сапогом, перед ним – согбенная женщина, позади нее крохотное существо, закрывающее ладонями глаза…

Как будто природа, минуя большой отрезок времени, необходимый для того, чтобы родился художник, а потом в трудах и сомнениях постиг свойства человеческой натуры и ее трагические причуды, и лишь затем создал нечто, способное воздействовать на душу зрителя, – сама изваяла эту горестную скульптуру, которая в моем сознании стоит, ничуть не уступая, рядом с творениями великих мастеров, – они, конечно же, способны врачевать нас, как вылечил меня тот воск из-под руки безграмотной бабы.

Былыра

Можете представить себе таежную поляну, окружающие деревья которой увешаны костылями. Обыкновенными деревянными сооружениями, верхняя часть которых напоминает перевернутую букву А, которые помогают передвигаться калекам.

Я хотел определить их количество, но вскоре сбился со счета, местами они висели гирляндами на ветках сосен. И даже в глубине леса местами можно было увидеть старый, почерневший от времени, костыль с резиновым, сбитым до дерева наконечником, сиротливо болтающийся на суку.

Удивительные эти «плоды» на хвойных лапах вызвали у меня особое уважение. Они были выражением благодарности от людей, получивших возможность ходить после того, как приняли серию ванн, наполненных бьющей из недр горячей водой. Мне рассказывали многочисленные приезжие, что буквально за полмесяца обретали здесь возможность ходить без костылей.

На поляне уже в последние годы была возведена избушка. В ней находилась сооруженная еще в древности, может быть еще со времен Чингисхана, «ванна» – каменная колода с грубо вырубленным в ней углублением, куда местные умельцы провели с помощью водопроводной трубы горячую воду из минерального источника. Наверно в старину воду заливали ведрами. Была тут параллельно и обычная «домашняя» ванна. Такой самодеятельный курорт-санаторий лет шестьдесят назад привелось мне увидеть далеко-далеко на юг от Читы в местности Былыра Кыринского района. Тогда местное руководство, чтобы как-то контролировать и облагородить этот «дикий» очаг здоровья, не имея средств построить настоящий санаторий, выделили медсестру, которая жила рядом на заимке, и ведала здесь, так сказать, всей медициной. Сюда самостоятельно съезжались со всего Союза нуждающиеся в исцелении.

Медсестра, хозяйничая на этом самодеятельном курорте, предложила и мне испытать магию этой воды, пропустила в ванну без очереди, объяснив группе ожидающих: «Писатель! Может напишет про нас… Ведь не знают люди, что у нас в Забайкалье больше трехсот минеральных источников, помощней, чем на Кавказе».

Позже я узнал, что до революции воду источника Дарасун (ближе к Чите) покупала Америка…

Уже сегодня в «Забайкальской энциклопедии» вычитал, что эти (цитирую) «минеральные воды успешно излечивают заболевания периферической нервной системы, опорно-двигательного аппарата… Минеральные источники по-прежнему интенсивно используются населением в самодеятельном лечении». Населением? То есть, местными жителями? Иначе написали бы: «больными со всей России». В мое время я встретил здесь и жителей Киева, и Пскова, и Свердловска, и Якутска… Не по карману нынче добираться сюда, в самый уникальный природный угол, объявленный недавно заповедником…

Здесь я встречал не раз повторенную надпись химическим карандашом на прибитых к стволам сосен фанерках от посылочных ящиков, на оторванной от книги картонной обложке, прямо на бревне избы самую простодушную и такую канцелярскую, что ли, надпись: «Спасибо, родная природа!» Или: «Выносим благодарность родной природе!» И подпись, иногда столбик подписей…

Жалко, так и не сумел написать об этом местечке под Кырой, об этих костылях. А как хотелось передать мощную красоту и богатство таежного угла, где я тоже, так сказать, за один сеанс получил дозу жизнестойкости.

Да, повторю и я: спасибо, родная природа.

Песня

…Поперек дороги ехал старый узбек на ишаке. Словно как с картинки из книжки узбекских сказок – в полосатом ватном халате, с чалмой на голове; белая острая бородка, худое лицо сильно загорелое, выражение невозмутимости, погруженности в самого себя. За его спиной поперек ишака – две холщовые сумы. Ишачок низкорослый, ноги старика едва не достают до земли.

Мы возвращались в город Карши, посетив исток оросительного канала, где я даже попытался искупаться в Амударье, но вода была прямо-таки ледяная, да и мелко, – до колен. Еще весна, апрель, а жара невыносимая. Я попросил остановить машину, чтобы поближе рассмотреть старика, который, несмотря на зной, укутался в толстый халат.

Мы остановились, я огляделся. Кругом простиралась унылая черная пустыня. Еще в детстве на уроке географии услышал это название: Кызылкум, и вот – она. Черная равнина, взгляду не за что зацепиться. Ослепительное небо и темная земля…