Со мной и без меня - Виталий Игнатенко

– Вот в том-то и дело, что не потом! – отвечал Агеенко. – Танцуй, пока молодой!

Громов хмуро качал головой, а Агеенко, как он позже признался, вдруг вспомнил слова директора училища: «Научить людей хорошей музыке не легче, чем дом построить…»

А в ресторане… Тарас замечал, как настороженно зал слушает новый оркестр, словно силясь понять: чего это вдруг джазисты так стараются, платить, что ли, больше стали, или так? «Армстронг? Пожалуйста, сыграем «Сент-Луиз блюз», «Андрей Петров? Слушайте песню из кинофильма «Путь к причалу».

У Тараса действительно в груди таился голос, он стал неплохо петь с эстрады.

Чаше всего пел «Твист эгейн». И как бы смотрел на себя со стороны. И этот поющий Агеенко ему нравился. На сцене стоял парень, полный надежд и жизни. Он видел, что от его музыки в зале зажигаются улыбки. Он много привнес своего в эту знаменитую песню. Это был уже «Твист Агеенко». Это была песня для тех студентов и рабочих парней, что мечтали о лучшей доле и начали приходить в ресторан только «на Агеенко».

Но все ж это была мелодия с чужого плеча.

Тарас стал задумываться о своей песне. Он собирал ее по звукам, по ноткам, которые рождались от увиденного и пережитого в жизни, превращаясь в сильную джазовую мелодию.

Получилась нежная, немного грустная песня о женщине; в молчаливые одинокие ночи она ждет с моря сына, приходит к маяку и подолгу всматривается, не покажется ли на горизонте корабль. Вспоминает мелодии, которые сын увез с собой и которые теперь возвращает ветер. Все в ней – любовь.

Когда он пел эту песню, то неизменно чувствовал, что слова падают в необычную тишину зала, что люди слушают с пониманием. Это была хорошая песня. Это была «Карповна».

Как-то Агеенко вдруг увидел за дальним столиком прораба Громова. В перерыве тот подошел к возбужденным успехом музыкантам, спросил Тараса:

– О ком песня?

– Думал о своей матери, о Карповне.

– Да! Я тоже сейчас о своей думал.

«Карповна» быстро стала популярной песней в городе. Пели ее повсюду, и, конечно, она не могла миновать ушей матери Тараса.

«Сынок… обо мне песню сложил».

И, говорят, Полина Поликарповна тихо заплакала.

…Маленький город отличается от большого тем, что в большом можно многое увидеть, а в маленьком больше услышать.

Я радовался, что фамилия Агеенко стала почти нарицательной. Вдруг открылось для меня – она-то была созвучна слову «again», знаменитому шлягеру Элвиса Пресли «Твист эгейн». А для меня это была всего навсего фамилия друга.

Не мной замечено, что есть фамилии говорящие. Иногда они ставят своего обладателя в неловкое положение. По паспорту человек Легкий, а на весах он 130 кило. Смешно такого на боксерский ринг выпускать в категории сверхтяжеловеса.

Были такие бакинские конферансье Какалов и Кукуй. В филармониях их не знали. Но опытный худрук филармонии, поглядев на афишу заезжих артистов, всегда говорил: «Не ведаю, что вы за таланты, но фамилии у вас кассовые…»

На военных сборах в знаменитых Гороховецких лагерях у нас, студентов-гуманитариев, начальником был полковник Скуйбеда. Внушительный, всегда со строго сдвинутыми к носу бровями. Естественно, я недолго примеривал его фамилию к ситуации. Получилось. Вместо буквы «к» я поставил букву «х». Журфак одобрил. И беда в человеческом облике оказалась не столь большая, не столь страшная. Полковник гляделся уже совсем не грозно.

А вот с одной говорящей фамилией с детства я был не в ладах. Читать меня научили рано, до школы. И не стало большей забавы, чем, гуляя с мамой по городу, читать все, что попадалось на глаза: вывески магазинов, парикмахерских, афиши… Часто путь наш лежал к музыкальной школе, это место называлось «На подъеме» и славилось непревзойденной до сих пор шашлычной. Но, понятно, в те мои дошкольные годы не этот объект общепита меня привлекал. Я тянулся к загадочным строкам скромного объявления: «Доктор Гигиенишвили. Сексуальные расстройства».

Однажды с вопросом я пристал к отцу. «Что это значит? Надо у него учиться мыть руки?» Он долго беззвучно шевелил губами, потом все-таки объяснил, покрутив пальцем у виска, мол, эти расстройства нечто мозговое. (Стоит ли говорить, что в зрелом возрасте я понял, как папа был близок к истине.) Но тогда ему, недавнему кавалеристу, было не до Фрейда или его последователей.

Я успокоился. И только потом на меня обрушилась информация, круто изменившая мое представление о сложных болезнях, медицине и докторе Гигиенишвили в частности.

Вернусь к дирижерству… В ту пору джазовая музыка и бардовская песня разрушали заскорузлость идеологических догм, раскрепощали сознание молодежи. Они подняли до всенародной популярности романтику Булата Окуджавы, стали предтечей создания прекрасного и яростного мира Владимира Высоцкого. Но лично мною музыкальная стезя была не очень-то выстрадана. Поэтому не пошел по ней.

А бывает, поставит кто-то к стене лестницу еще в юности и десятилетиями ступенька за ступенькой поднимается ввысь. Доходит до самого верха и обнаруживает: лестница-то поставлена не у той стены!

Обманывались часто и мы, будущие шестидесятники. Об этом речь впереди.

Никаким дирижером я не стал из-за газеты. Не той, с миллионными тиражами – «Комсомольской правды», а нашей городской «Черноморской здравницы».

Я окончил свою железнодорожную школу. Хорошо в ней шел по литературе, мои сочинения направляли даже для участия во Всекубанской олимпиаде. Правда, там конкурс был велик, и призов мне не присуждали. Но наш историк говорил: «На главной магистрали «зеленый» тебе открыт. Ты только поддай пару». И я постарался.

Редакция «Черноморки» заказала заметку о нашем выпускном вечере. Я написал ее сразу после прощального танца под музыку «Давно, друзья веселые…». В заметке поклялся от имени всех выпускников, что никогда не забудем родную школу и ничего в жизни не растеряем из юношеских надежд.

«Клятву» напечатали. Без единой правки! Ликованию моему не было предела.

Застекленные витрины с «Черноморской здравницей» стояли на всех городских площадях, у центральных магазинов, кинотеатров и санаториев. Их читали умные прохожие и образованные отдыхающие со всего Союза. А мою заметку, мне казалось, они читали, заглядывая даже через плечо друг друга.

Буду журналистом! Кем же мне теперь еще быть!

На выпускном нам говорили: «Вы вступаете во взрослую жизнь». Для меня она начиналась с триумфа. Так представлялось и другому выпускнику Сочинской школы.

Глава 4

«Поклянись матерью»

Гурам Марусидзе шел с выпускного вечера, полный радости, что школа, будь она неладна, позади. Гордость тоже вспыхивала, но только когда вспоминались напутствия педагогов школы: «Вы уходите в большую взрослую жизнь…»

«Как хорошо в этой взрослой жизни, – думал Гурам, – можно поехать к родичам в Зугдиди, курить, устроиться на работу, даже пригласить дядю Жору в хинкальную…»

Дядя Жора был на два года старше Гурама. Он стоял на самом видном месте вокзальной площади со своим приятелем Славиком-товароведом из лесопилосклада. Возле них крутился еще один родственник Гурама, по зугдидской линии, но в отдалении, в уважительной позе, выражавшей готовность на все. В этот момент Гурам и вышел на дядю Жору.

– Эй, бичико, – окликнул его дядя Жора. – Как дела, к друзьям идешь или как?

– Или как, – ответил Гурам. – Школу вот окончил, – добавил, чтобы понял дядя Жора: племянник уже шагает во взрослую жизнь. Первые метры пути.

– А как оценки? – Дядя Жора уже который год числился в девятом классе вечерне-заочной школы. По правде сказать, больше заочной.

– Оценки приличные.

– Пятерки есть?

– По ботанике.

– Очень хорошо. Ботаники городу Сочи нужны.

Неожиданно дядя Жора вгляделся в племянника, затем перекинулся несколькими словами со Славиком-лесоторговцем и торжественно произнес:

– Я тебе, дорогой Гурам, в честь окончания школы хочу подарить машину. Отличную «копейку». Видишь, в тенечке стоит.

Гурам онемел. «Вот она, взрослая жизнь, – пронеслось в голове. – И это только начало».

– Ты ведь можешь водить? Вот ключи. Вон машина. Рули домой, там в сарае брезент. Накрой, чтоб краска не выгорала, права потом устрою. Будешь ездить.

Гурам вскочил в «копейку» и помчался. Надо ли говорить, какой восторг двигал парнем. Школа позади, аттестат в кармане, машина в подарок!

Но дома разразился скандал. Отец орал так, что куры преждевременно снесли яйца. «Какой подарок?! Какая машина?! Что Жора?! Жора аферист! Сядешь за решетку с пятеркой по ботанике!»

Отец как в воду глядел. Утром нагрянул оперуполномоченный Николай Николаевич Брагин из отдела по делам несовершеннолетних. На «уазике» милиции прикатил.

– Будем разбираться, – угрюмо оповестил он притихших родителей, – а пока гражданин Марусидзе Гурам арестован, или, если юридически описать, задержан.

Притихшего Гурама повезли в отделение. Старожилы околотка с интересом наблюдали, как знакомого всем молодого грузина препровождали в Пластунское РОВД.