Три королевских слова - Агата Бариста

– А как жыш! – таращит глаза папа. – Как жыш без скелетов, доча? Мы тебе обязательно их покажем. Но только когда ты морально окрепнешь. А сейчас еще рано. Ты у нас пока нежная незабудка у лесного ручья. Вот и сиди пока у ручья и крепни. А мы еще скелетов поднакопим. А то стыдоба и позорище – что такое жалкая парочка скелетов для уважающего себя семейства?

Если бы кто-нибудь посторонний увидел, как отец общается с домочадцами, то, наверное, решил бы, что видит перед собой клоуна на досуге. И крепко бы ошибся. Дурачился он только с нами. Я бывала с папой на Заводе, и там отец превращался в другого человека – жесткого в общении, скупого на слова. И, в отличие от нас с мамой, честолюбием папа не был обделен. Сначала он перешел на должность главного инженер-мага (для непосвященных дополнение «маг», разумеется, отсутствовало), а спустя несколько лет владелец Завода, олигарх Владислав Ладыженский, назначил отца полновластным директором Оленегорского Опытного. Ладыженский постоянно проживал в Мадриде, при дворе Императора, и вел там, по слухам, рассеянный образ жизни. Его решение поразило умудренных опытом старцев из Министерства магической обороны, к которому был приписан Завод. Министерство желало видеть на этой должности кого-нибудь седовласого и маститого.

До папы дошли слухи, что старцы неуважительно цыкали зубом и называли его, тридцатипятилетнего бородатого мужчину, «мальчишкой в коротких штанишках».

На свое первое заседание в Министерстве отец из принципа заявился в шортах.

– Они, как только увидели мои ноги, так сразу и попадали в обморок через одного. Я думаю, это от восхищения. Были поражены неземной красотой моих нижних конечностей, – с невозмутимым лицом рассказывал папа. – Оставшиеся в сознании немедленно согласились со всеми предложениями по модернизации Завода. – И укоризненно добавил: – А ты, Данька, из джинсов не вылезаешь. Ой, напрасно!

В дальнейшем отец руководил Заводом столь успешно, что цыканье постепенно сошло на нет, а Ладыженский подтвердил аксиому, что олигархами просто так не становятся.

В середине июня мне исполнилось семнадцать, и к нам в дом прибыл инспектор Отборочной комиссии. Перед испытанием мама заварила в большом глиняном кувшине чай из сбора с оленьей травой. Этот настой, приготовленный по старинному фамильному рецепту, обладал способностью на время ослаблять магические способности. Рецепт передала маме ее свекровь, моя бабушка по папиной линии. Она не получила в свое время высшего магического образования и всю жизнь прожила в деревне, но обладала несомненным талантом травницы. Как рассказывала мама, за ее настоями приезжали даже из соседних Финляндии и Норвегии.

Мне так не хотелось попадать в Реестр, что я могучим усилием воли осушила чуть ли не весь кувшин.

Мама тоже выпила кружку за компанию.

– Это чтоб было понятно, в кого ты такая слабенькая. А то папа у нас сама знаешь – орел! А я – так, библиотекарша, мне достаточно алфавит знать, чтобы правильно книжки расставлять.

Когда я вышла в гостиную, мне казалось, что все слышат, как плещутся во мне зеленые травяные волны – где-то в районе подбородка.

Инспектор оказался желтолицым крючконосым дядькой, сильно в возрасте, с холодным бесцветным взглядом и безразличным выражением лица. После небольшой светской беседы он слегка оттаял – оказалось, инспектор тоже закончил Горный, только значительно раньше. Отец предложил ему отобедать чем бог послал, инспектор любезно согласился. Дорога в наш поселок была долгой, и предложение отца оказалось кстати.

За обедом мужчины перемыли кости профессуре родного института и каким-то обнаружившимся совместным знакомым. Мы с мамой сидели и помалкивали, в мужские беседы не встревали и под столом держали друг друга за руку.

Я боролась с желанием булькнуть.

Наконец со светской частью было покончено, настало время испытания. Мама вывела меня на середину гостиной. Чувствовала я себя при этом неловко. За последние годы мой организм стремительно пошел в рост. Иногда, глядя в зеркало, я в сердцах обзывала себя «гадким цапленком». Теперь я не знала, куда деть руки и ноги, казавшиеся слишком длинными.

Инспектор приступил к делу, разом посуровев. С крепко сжатыми губами и нахмуренными бровями он активировал магический жезл и, переключая его на разные режимы, несколько раз прошелся вокруг меня. После каждого полного круга он останавливался и записывал показания в талмуд, на кожаной коричневой обложке которого красовались семь красных круглых печатей.

Вся процедура должна была занять не более получаса, мне же эти минуты показались вечностью.

После измерения уровня особых способностей инспектор еще крепче сжал губы и сочувственно посмотрел на отца, потом мельком взглянул на бледную от волнения маму. Мне показалось, что я без труда могла расшифровать его взгляды. Мол, как же так, у такого талантливого мага родилась эдакая бездарность; наверное, в мать пошла, пустышка.

Отец в ответ изобразил печальную физиономию, и я чуть не испортила все, издав нервный смешок. Инспектор вздрогнул, все человеческое вновь стерлось с его лица. Он перевел жезл в режим измерения магической амбициозности. Я внутренне расслабилась. Тут для низких результатов мне не требовалось ничего принимать. Я честно и искренне не желала участия в гонках по вертикали. И действительно, жезл изобразил какую-то вялую попытку засветиться, после чего угас и признаков жизни более не подавал.

Тест с жезлом оказался последним, теперь инспектор должен был объявить о том, что Реестра и Академии мне не видать как своих ушей. Я уставилась в пол и приготовилась пустить фальшивую горючую слезу по случаю этого прискорбного факта.

Вместо этого начало происходить нечто странное.

Инспектор уставился на свой жезл.

Время вдруг будто застыло, и все милые летние отзвуки, наполнявшие нашу гостиную, исчезли, утонули в ватном коконе: замолк веселый птичий щебет, летевший в распахнутое окно гостиной, утих шелест молодой листвы; белая полупрозрачная штора, качнувшаяся в сторону, так и не опустилась обратно, мертво застыв под неестественным углом.

Инспектор медленно, как бы против своей воли, протянул руку и пропустил светлые струи моих волос сквозь темные пальцы.

Я изумленно покосилась на эту руку, потом подняла взгляд. С лица инспектора смотрели невообразимо живые, с расширенными зрачками, мерцающие как драгоценные камни глаза, и в них плескалась такая горечь, что сердце вдруг тронул холодок какого-то тяжелого предчувствия.

Вид у императорского посланника стал, признаться, несколько безумным.

– Как жаль… ах, как жаль… – хрипло бормотал он, как во сне перебирая мои волосы.

Несмотря на то что все происходящее мне очень не нравилось, я стояла смирно, агнцем на заклании, потому что от неожиданности никак не могла собраться и взять в толк, входит ли происходящее в ритуал отбора в Реестр, или же что-то пошло не по плану. И только когда сухие жесткие пальцы так же медленно прошлись по моей скуле и подбородку, я не выдержала и, мотнув головой, сделала шаг назад.

И сразу все закончилось. Кокон рассыпался, вернулись звуки, заколыхались занавеси. Инспектор отпрыгнул от меня, как черт от ладана. На его обтянутых пергаментом скулах проступили два красных пятна. Он схватился за книжку с семью печатями, что-то косо черканул там и захлопнул тетрадь. Потом металлическим голосом зачитал стандартное извещение о том, что я не прошла испытание и отныне могу считаться среднестатистической единицей, не представляющей для Империи особого интереса.

Как я после поняла, последняя странная часть испытания оказалась сокрыта для всех. Родители ничего не заметили. Подул магический ветер, время сложилось как театральный занавес, и в его складках исчезло несколько минут реальности.

Отец, продолжая следовать плану, печальным голосом сказал:

– Мы крайне сожалеем, что дочь оказалась настолько обделенной магической силой. Придется найти учебное заведение поскромнее.

Инспектор посмотрел на пол, посмотрел на потолок – куда угодно, только не на нас.

Потом, будто на что-то решаясь, остро взглянул на отца и буркнул:

– Она не подошла не поэтому.

Некоторое время он еще побуравил отца многозначительным взглядом, затем прозвучало невнятное прощание. Быстрым шагом посланник направился к выходу.

Отец, нахмурившись, смотрел ему вслед.

Вечером мы, три жулика, обведшие вокруг пальца Империю и лично Государя Императора, отмечали мое избавление от Реестра.

Вначале пирушка выходила вовсе не такая беззаботная, как предполагалось. Отец был рассеян и задумчив. Глядя на него, тревожилась и мама. К середине ужина папа встряхнулся, произнес досадливо: «Да ну его в болото… волков бояться – в лес не ходить», – вышел и вернулся с запотевшей бутылкой шампанского.

Шампанское я пробовала в первый раз, и оно мне ужасно понравилось. Вино было ледяным, бледно-розовым, пузырьки веселящего газа тоненькими извилистыми жемчужными ниточками поднимались к поверхности… Нам все-таки удалось развеселиться, и этот вечер запомнился мне как один из самых чудесных. Впереди была свобода, горизонт был безоблачен, а странное поведение имперского чиновника я внятно описать не могла. Чего ему там могло быть «так жаль»? Может, по каким-то неведомым причинам он решил, что я могла бы попасть в Реестр, и был страшно потрясен, когда оказалось, что кандидатка в магическом смысле тупа как пробка?.. Интуитивно я чувствовала, что моя теория шатка, но зато она давала хоть какое-то объяснение. Поэтому я отправила воспоминания об этом происшествии в дальние закоулки памяти и не стала никому ничего рассказывать.