ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДЕВСТВЕННИЦА - Надежда Первухина

Видимо, то, что у жрецов вибути столь внезапно выросли крылья, удивило даже солнце. Ибо солнце вдруг превратилось в выпуклый золоченый глаз с белой точкой зрачка. И точка эта с каждым мгновением становилась больше, превращаясь постепенно в размытую горизонтальную полосу. А потом Степан понял, что никакая это не полоса, а громадная птица, чьи перья белее снега, белее света, белее всего, что может выдумать спектральный анализ…

Чья-то мягкая ладонь, пахнущая корицей и кофе, плотно закрыла Степану глаза.

– Ты ослепнешь, светлокожий господин, ибо тебе не дано второго зрения для созерцания божественной чистоты,- проговорил обладатель ладони, и Степан поначалу не узнал по голосу, кто это был.

– Я хочу видеть,- засопротивлялся Степан.- Имею право! У меня полномочия царя, да воссияет он и да потопчет! Я, может, единственный русский, кому выпадет такая удача - поглядеть на эзотерические тайны государства Вибути! А ну пусти!

Но ладонь держала крепко, и Степан принужден был сдаться. Впрочем, сдаваясь, он произнес несколько родных ругательств и хоть этим отвел себе душу. Когда же наконец неизвестный доброжелатель снял ладонь с глаз Степана, выяснилось, что птица с крыльями, что белее всего на свете, уже улетела, солнце сияет как обычно, жрецы выглядят вполне по-человечески, девицы не танцуют, а просто почтительно утыкаются носами в прибрежный песок…

А еще в окружающей нашего героя панораме имелась небольшого размера продолговатая плетеная корзинка, которую почтительно нес в руках старший жрец.

Обычная корзинка из прутьев…

– У-а-а-а! - подала голос корзинка. Точнее, ее содержимое.

– И это все?! - изумился Степан.

Глава вторая. КУРСЫ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ВЫЖИВАНИЯ

Вы полагаете, врач - это геройство?

Зима в провинциальной России - явление не климатическое, а апокалиптическое.

Викентий Вересаев понял это в ту свою первую роковую зиму, когда навсегда покинул Москву и перебрался в далекий, затерянный в бесконечных провинциальных полях и лесах город, точнее, поселок городского типа под названием Медвянка. Этого захолустья нельзя найти на картах. И Викентия это вполне устраивало. Так вот, в ту первую медвянскую зиму он вдруг почувствовал, как снег устилает своим равнодушно-покорным покровом не только окрестности, но и все, что тогда так сильно горело и болело в его собственной душе. Словно Всадники снежного апокалипсиса оказались на самом деле отнюдь не грозными парнями, а, остановив своих коней в вихре метельной пыли, вошли к Викентию в дом и даровали ему долгожданное холодное забвение - мать всех ненужных добродетелей. В первую медвянскую зиму, за сотни километров от проклятой и драгоценной Москвы, Викентий наконец перестал пить водку и плакать. В одно прекрасное провинциальное утро он проснулся с трещавшей от бессмысленно принятой накануне водки головой и понял: жизнь не продолжается, а начинается заново, с абсолютного онтологического нуля. И теперь вся задача состоит в том, чтобы этот ноль превратить в положительное множество событий. Измениться самому и изменить мир. Чего проще!

Он принял как аксиому: то, что случилось с ним в Москве,- больно, но не смертельно. Однако оставаться в столице просто не было сил. И тогда он перебрался к своему дальнему, практически забытому за ненадобностью родственнику в Медвянку, предложив тому взамен обосноваться в его московской квартире. Родственник просто захлебнулся счастьем от такого обмена и рванул в столицу с поразительной скоростью, оставив Викентию свой дом.

А дом был отнюдь не плохим. Он крепко, хоть и слегка покосившись, стоял на каменном фундаменте, а его бревенчатые стены надежно защищали нового хозяина не только от холода, но и от ненужной печали. В доме было три комнаты и крошечная кухня со старой чугунной плитой и русской печкой. Викентий, слегка удивляясь открытым в самом себе способностям к первобытной жизни, без устали колол дрова и таскал воду из ближнего колодца. В первый медвянский год он занимал себя любой работой и доводил до полного изнеможения ради того, чтобы хоть на мгновение забыть, что отныне его жизнь пойдет без Элпфис.

О нет, ничего трагического. Просто очередная гримаса судьбы. Викентий был благодарен и за то, что хоть какое-то время Элпфис жила с ним и он мог упиваться этим незатейливым счастьем - засыпать и просыпаться рядом с безгранично любимой женщиной. Их совместная жизнь поначалу представлялась Викентию романтическим праздником, состоявшим из карнавала нежностей, фейерверков страсти и пронзающих сердце задушевностей при свечах. Однако свечи погасли, фейерверки отгремели, а яркие карнавальные маски оказались дрянными поделками из папье-маше. И постепенно Элпфис превратилась из нежной феи в розовом домашнем халатике в угрюмую, замкнутую женщину, избегающую как объятий, так и разговоров. Викентий не понимал ее и удивлялся: в чем дело? Он думал, что его возлюбленной нужны деньги и роскошь - что ж, это легко, и он сумел найти себе отличную частную практику, а затем вообще открыл собственную клинику психотерапии с уникальной лечебной методикой. Эта клиника в буквальном смысле пролила на доктора Вересаева золотой дождь, не то что его прежний пошлый псевдомагический салон. Ибо, как оказалось, в столице (да и вообще в России) людей, страждущих от неврастений, депрессий, фобий и запойных синдромов, куда больше, чем тех, кто жаждет навести порчу или снять венец безбрачия. Хотя одно другого не исключает… Итак, Викентий открыл клинику, она прославила его имя, поскольку в каждом клиническом случае результат выздоровления был стопроцентным. Но после того как Викентия стали называть лучшим столичным психотерапевтом, а о «методе Вересаева» заговорили в солидных медицинских журналах, Элпфис отдалилась от него еще больше, в глазах ее застыл февральский колючий лед, а на все попытки Викентия поговорить с ней по душам Элпфис отвечала затяжным скандалом, заявляя, что она не его психопатическая пациентка и с нею такие номера не пройдут. Викентий тогда повздыхал и решил, что Элпфис, подобно многим столичным обеспеченным, но неработающим дамам, хочет «выходить в свет», и нашел для своей любимой лощеное общество с аристократическими замашками - благо, среди его, вересаевских, пациентов обнаружился какой-то то ли князь, то ли граф… Но Элпфис, как оказалось, была настроена непримиримо к великосветским сплетням, вечеринкам с обязательными дорогими коктейлями и демонстрацией платьев знаменитых кутюрье…

Пару раз побывав на таких раутах, Элпфис возвращалась домой злая и потом долго исходила ядом по поводу тупых красоток, которым не о чем говорить, кроме курортов, соляриев и своих многочисленных не менее тупых любовников… Тогда Викентий подумал, что, возможно, им с Элпфис пора обзавестись ребенком (лучшее средство избавить женщину от депрессии!). Но Элпфис смотрела на это иначе. Она наговорила Викентию чудовищно несправедливых гадостей (о, это не оговорка автора, гадости в редких случаях бывают и справедливыми). Обвинила его в том, что он превратил ее в свою куклу и предмет интерьера их роскошной квартиры. А потом одним прекрасным утром ушла в неизвестность, оставив Викентию записку с просьбой все забыть и не разыскивать ее. Викентий не выполнил просьбу. Он искал Элпфис по всей Москве, без конца звонил на ее мобильный телефон и в результате сплошь окольными путями выяснил, что его любимая женщина по какой-то лишь ей одной понятной причине отныне живет с оборотнем Кириллом. Когда-то Викентий общался с этим симпатичным парнишкой, но он и представить не мог, чтобы Элпфис…