По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска - Анатолий Безуглов

Судя по протоколам, Явич, державшийся на первых допросах достаточно хладнокровно, потом стал нервничать, а поняв, что тучи над ним сгущаются, выдвинул алиби, которое тут же было опровергнуто. Допрошенная Эрлихом уборщица железнодорожной станции Гугаева опознала Явича. Она заявила, что видела этого человека на перроне в ту ночь, когда горела дача.

Алиби опровергалось и показаниями бывшего эсеровского боевика Дятлова, арестованного НКВД в Москве за организацию подпольной типографии. Дятлов, знавший Явича-Юрченко по эмиграции, позднее примкнул к троцкистам. За оппозиционную деятельность его дважды исключали из партии, но после покаянных заявлений восстановили. Последние годы он жил в Ярославле, где работал управделами строительного треста. В Москву Дятлов приехал в служебную командировку и пытался достать здесь шрифт для типографии. Остановился он у Явича, с которым поддерживал отношения. Дятлов показал, что в ночь на 26 октября Явич пришел домой только под утро. «Поздно гуляешь», — сказал ему проснувшийся Дятлов. «Боюсь, как бы это гуляние плохо не кончилось», — ответил Явич и посоветовал Дятлову найти другую квартиру, что тот и сделал, перебравшись в тот же день к сестре жены.

При аресте у Дятлова были обнаружены два письма Явича, в которых содержались выпады против Шамрая.

Все это, разумеется, было только косвенными уликами. Но их становилось все больше, а количество, как известно, рано или поздно переходит в качество…

И я рассчитывал, что к первым числам января расследование будет завершено, но ошибся. Сильно ошибся…

6

Новый год по установившейся традиции я встречал у Сухоруковых. Ушел я от них около трех, когда веселье еще не погасло, но уже стало затухать. Вместе со мной вышел «немного проветриться» переведенный из Хабаровска новый начальник политотдела Долматов — шинели он не надел, в одной гимнастерке, плотно обтягивающей его широкую грудь и плотные плечи.

Я постоял немного у подъезда, прислушиваясь к четким шагам поднимавшегося по лестнице Долматова, закурил и неторопливо направился домой.

Жена моего соседа Разносмехова мыла на кухне оставшуюся после ухода гостей посуду. Бодрствовал и ее сын Сережа. Он сидел за угловым столиком и, клюя носом, переделывал уже знакомую мне модель биплана.

— Спать не пора? — спросил я, входя на кухню и стараясь придать своему голосу новогоднее звучание.

Сережа боднул головой воздух:

— А я могу хоть целый день завтра спать…

— Каникулы, — объяснила Светлана Николаевна, опуская в кастрюлю с горячей водой очередную тарелку. — Хорошо встретили Новый год?

— Хорошо. А вы?

— Как видите…

Сережа вновь боднул головой воздух, посмотрел на меня слипающимися глазами и, вертя в пальцах бутылочку с клеем, сказал:

— Совсем забыл… Ведь вас Рита Георгиевна ждет…

Рита сидела на кровати, подогнув под себя ногу. На коленях лежала раскрытая книга. Ее глаза смотрели на меня со спокойной доброжелательностью. Она встала, одернула юбку и сказала:

— Як тебе пришла по делу, Саша.

Точка над «и» была наконец поставлена: ничем не примечательная встреча, товарищ зашел к товарищу побеседовать или посоветоваться. По крайней мере, все ясно, никаких недомолвок и никаких надежд.

— Слушаю тебя.

Перебор: это не служебный кабинет, а она не случайный посетитель. Переигрываешь, Белецкий!

Рита положила докуренную до мундштука папиросу на край стола, села против меня, хрустнула длинными пальцами:

— Я хотела с тобой поговорить относительно Явича-Юрченко…

Эта фраза далась ей с тем же трудом, что и та. Установившаяся было схема совершенно неожиданно приобрела новые и еще более неприятные для меня очертания. Рита это чувствовала.

— Я прекрасно понимаю, что не имею права вмешиваться в твои служебные дела. Да ты бы и не стал со мной говорить о них… — быстро сказала она. — Но тут другое…

— Он тебя просил об этом?

— Нет, он даже не знает, что я… — Она замялась.

— Что мы были женаты?

— Да…

— Прежде всего, что ты знаешь об этой истории? — спросил я.

— Как тебе сказать? — Рита помедлила. — Ничего определенного я, разумеется, не знаю и не могу знать. Но последнее время в редакции только об этом и говорят.

— О чем «об этом»?

— Ну о том, что Явича подозревают в каком-то поджоге, что беспрерывно вызывают в уголовный розыск, допрашивают, запутывают, пытаются сфабриковать обвинение…

Слово «сфабриковать» неприятно резануло слух.

— Ты что же, считаешь, что мы фабрикуем дела?

— Извини, я неудачно выразилась… Я только хотела сказать, — поправилась она, — что в отношении Явича вы заблуждаетесь. Здесь какая-то ошибка. Он не виновен.

— Как ты можешь об этом судить, не зная дела?

— Я не знаю дела, но зато знаю его. Я никогда не поверю, что Евгений Леонидович мог совершить преступление. Он, конечно, человек с неуравновешенной психикой, но с очень устойчивыми представлениями о морали…

«Не поверю», «не мог»… Как и все, кому не приходилось повседневно сталкиваться с человеческой подлостью, Рита не сомневалась в убедительности таких утверждений. Это была хорошо мне знакомая цепочка наивных силлогизмов: «Я считаю его честным. Честные не могут быть преступниками. Следовательно, он преступления не совершал…» При этом допускалась и ошибка органов дознания, и следователя, и суда, но только не того, кто не мог поверить в очевидность… Сколько раз я слышал подобные рассуждения, и сколько раз они оказывались несостоятельными! И все же… И все же я никогда не мог их безоговорочно отбросить…

— Ты давно его знаешь?

— Тринадцать лет. — Рита сказала таким тоном, будто это был самый веский аргумент в пользу Явича. — Он-то меня и приобщил по-настоящему к журналистике… Я тебе о нем, кажется, рассказывала…

Да, она как-то говорила о Явиче. Теперь я припоминал. Они познакомились в двадцатых годах, в Петрограде.

— Не понимаю, ничего не понимаю! — говорила Рита. — Явич честнейший человек. Это не только мое мнение, а мнение всех, кто его хорошо знает. Возможно, следователя натолкнуло на подозрение его прошлое? Так это не так. Он уже давно искупил свою вину.

Рита говорила много и быстро. Мне казалось, что она не столько стремится убедить меня, сколько боится паузы, которую я мог бы заполнить коротким «нет».

Наконец она замолчала. Я чувствовал на себе ее напряженный, выжидающий взгляд.

— Могу обещать тебе только одно, — сказал я. — Все материалы будут тщательно проверены.

— Тобою?

— Да.

— Большего и не нужно… Спасибо тебе.

— За что? Это моя обязанность. Я бы это и так сделал, без твоего вмешательства.

Рита встала, положила в сумочку папиросы:

— А теперь…

— А теперь будем пить чай, — сказал я.

— Это обязательно? — неуверенно улыбнулась Рита.

— Безусловно.

Мне действительно хотелось чаю, горячего и крепкого.

Сразу же после Нового года нашим отделением были успешно проведены две операции. Одну из них — ликвидацию группы Сивого, которую разоружили без единого выстрела, — отметили в приказе по управлению как «образец творческого подхода к поставленным задачам, яркий пример находчивости, мужества» и т. п. Всех участников этой операции наградили — кого денежной премией, кого именными часами. А на следующий день у меня в кабинете появился стеснительный юноша, внештатный корреспондент молодежной газеты, который все допытывался, о чем я думал, когда Сивый наставил на меня наган. Честно говоря, в тот момент я ни о чем не думал. Но у юноши были такие восторженные глаза, что я посчитал себя не вправе хоть в чем-то стеснить его фантазию…

После ухода корреспондента, беседа с которым заняла не менее часа (тридцать минут — на восхищение, двадцать — на признательность за любезность и десять — на рассказ о самой операции), я пригласил к себе Эрлиха и, по любимому выражению Алеши Поповича, «вплотную занялся» делом о покушении. Информация Эрлиха о ходе расследования была в меру оптимистичной. Своих успехов он не переоценивал. И, изучив представленные им материалы, я понял, что это объяснялось отнюдь не скромностью. С того дня, как я в последний раз заглядывал в «горелое дело», оно почти вдвое увеличилось в объеме, приобретя соответствующую весомость и солидность. Произошло это за счет новых протоколов допросов и очных ставок. Но они повторяли старые.

Таким образом, обвинение основывалось на тех же доказательствах — более развернутых, но тех же. Расследование топталось на одном месте. Эрлих это понимал лучше меня и видел выход только в одном — в аресте.

— Сейчас подозреваемый имеет возможность обрабатывать свидетелей, — говорил он.

— А кто-нибудь из свидетелей менял свои показания?