современное состояние великой россии, или московии - иржи давид

Пока дела шли таким образом, бежал из Москвы некий старец - так называются пожилые монахи, - строитель какого-то монастыря. Но в пути он был пойман и подвергнут допросу вместе со многими сообщниками. Его давно уже патриарх держал под арестом за какие-то католические, противоречащие греческим суждения, которых он придерживался и которые распространял. Говорят, Голицын хотел использовать его как средство для сеяния в народе унии и католической религии. Иные говорят, что другой партией он предназначался на патриаршество. Как бы то ни было, мы передаем то, что слышали. Итак, он на допросе сказал, что знал о некоторых действиях и отговаривал от поступков, направленных во вред Петру, тем не менее прошел слух, что он не дал нужных показаний и что ему отрубили ноги, руки и голову. Но теперь мы слышали, что он брошен в карцер, где его и держат. Говорят также, что его спрашивали, были ли иезуиты сколько-нибудь осведомлены об этих действиях и не получал ли он от них советов или наставлений, касающихся веры. Он сказал, как и должно было, что они ни о чем не знали, да и в самом деле мы этого человека не видели и не знали и не имели с ним никакой связи. Тем не менее из-за него о нас пошла молва и разговоры среди еретиков и схизматиков, особенно среди духовенства и у патриарха, который воспользовался случаем начать действия против нас, и никто ему не противился. Ведь Голицын был в ссылке. При нем он не решался что-либо предпринять, хотя пускал в ход все уловки, чтобы добиться указа против нас. Уже тогда еретики судачили между собой, что у нас с ним какие-то общие интересы. Другие отрицали это, говоря, что если бы были какие-то интересы, то нам уже не уехать и не снести головы. А другие говорили, что, как бы то ни было, виновны мы или не виновны, мы будем изгнаны. Поэтому 2 октября старого стиля, то есть 12 нового стиля, в среду, когда мы закончили наше богослужение и ничего подобного не ожидали, появился какой-то писарь и позвал нас в посольский приказ, где нас ждал подьячий этого приказа. Когда мы явились, он велел расступиться стоявшим вокруг советникам и помощникам и обратился к нам с такой тирадой:

«Великие государи царь Иван Алексеевич и царь Петр Алексеевич, всея Великия, Малыя и Белыя Руси самодержцы, повелели Вас уведомить, что они приняли Вас по рекомендации августейшего римского императора в знак дружбы и братства, в каковых они с ним состоят. Но приняли вас на время, на время, на Время! Теперь же их царскому величеству угодно снова вас отослать к вашему августейшему цесарю. Но не думайте, что вы дали повод к этому изгнанию. Нет. Мы знаем вашу честную и добросовестную жизвь и ваше поведение. Единственная причина - наш благочестивый патриарх [21], который вместе со всем своим духовенством настойчиво просил их царское величество, и они постановили на своем церковном соборе, что вас нельзя здесь терпеть, так как ваша вера нашей православной церкви не подходит и даже противна и враждебна. В этом главная причина. Итак, через два дня, которые даны вам на сборы, вы должны уехать. Вы уедете без всякого насилия, почетно. Вам будут даны царские подводы, провожатый и из царской казны кое-что на дорогу».

Мы ответили ему так. Что их царское величество царь Иван Алексеевич, царь Петр Алексеевич, всея Великий, Малыя и Белая Руси самодержцы, нас по рекомендации августейшего римского императора приняли и до сих пор держали, за это приносим нижайшую благодарность. Но что так внезапно нам при таких обстоятельствах приказывают удалиться без всякой нашей вины, этому будет дивиться августейший император, и мы дивимся. Поэтому мы просим, чтобы нам дозволено было здесь оставаться, пока мы известим, об этом деле августейшего императора и получим от него ответ. Все стали качать головами, улыбаясь, и дьяк ответил: ни в коем случае вам не следует писать, более того, цесарь не должен знать об этом деле до тех пор, пока вы не будете за пределами Московии. Тогда мы снова заговорили. Каким образом благочестивейший патриарх со своим духовенством мог так нас возненавидеть, если мы, живя здесь четвертый год, никогда перед ним не появлялись и ни с кем из духовенства не разговаривали? Об обычаях русских мы всегда говорили с уважением, что могут засвидетельствовать стоящие здесь переводчики. На это он лишь пожал плечами. Тогда мы снова заговорили. Поскольку мы оба, каждый за себя, представили рекомендательные письма от его королевского величества, мы просим, чтобы при нашем отъезде нам также было дано письмо к королю, в котором была бы засвидетельствована наша невиновность и указана причина нашего изгнания. Он ответил, что в скором времени будет надобность писать его королевскому величеству и по этому случаю также будет сообщено о нашей отсылке. А вообще давать кому-либо рекомендательные письма здесь не принято. Тогда мы снова попросили, чтобы нам дали хотя бы восемь дней на сборы к отъезду. Он отказал и настаивал, что ему было строго указано, чтобы мы в два дня удалились. Итак, мы ушли из посольского приказа к господину резиденту Польши и с ним говорили, чтобы он хотя бы одного из нас оставил у себя. Появились там два главных переводчика, которые также во всем винили патриарха, человека невежественного, ненавидевшего нас и всякого, кто учен. Он единственная причина нашего отъезда, ибо при отсутствии Голицына никто не решается ему перечить. Тем не менее в тот же день мы отправили двух гонцов в Троицу, одного к господину генералу Гордону [22], чтобы он за нас вступился, другого. уже ночью к светлейшему царю с прошением, в котором содержались уже указанные прежде просьбы. На следующий день, в четверг, когда я закончил утреннюю молитву перед нашими, один из нас пошел в город к господину резиденту, чтобы вместе с ним отправиться в посольский приказ. Там господин.резидент снова просил оставить хотя бы одного, но и ему было отказано. А когда господин резидент снова спросил о причине нашего изгнания, ему было сказано то же, что и нам. Чтобы заверить это, господин резидент написал нам свидетельство собственной рукой. По этому случаю, когда отец в присутствий подьячего и его помощников продолжал допытываться: «Вы терпите лютеран и кальвинистов, а где кальвинисты или лютеране терпят греков или их религию? Между тем августейший король, сиятельнейший князь Польши в своем сиятельном государстве имеет их множество под своим покровительством и дает им всяческие свободы. Чем же наша религия враждебна вашей?», ему предложили замолчать, чтобы он дальше не расспрашивал. И еще было сказано, чтобы мы не подозревали лютеран или кальвинистов, будто они замешаны в нашем изгнании. Но это извинение было ни к чему. Ведь кто не подумал бы так? Хотя мы не причиняли им никакого вреда, они воспользовались удобным случаем действовать у разъяренного патриарха, у разозленного духовенства, когда никто нас не опекает и не защищает, когда Голицын в изгнании и. вынужден молчать, когда отстранена от власти царевна, единственная наша защита. Все затевалось постоянно в Троице, тайно, без ведома даже живущих там нескольких католиков, в том числе и генерала Гордона. Когда же отец снова попросил, чтобы нас при всех этих обстоятельствах оградили от разговоров, ибо уже сейчас в Слободе поговаривают еретики, будто мы замешаны в этих делах, дьяк ответил, что если от кого-нибудь услышат подобные разговоры против нас, то его приведут в приказ и покарают, дабы другим не повадно было. Между тем наступила пятница, и прямо на рассвете явился к нам будущий наш провожатый с указом, чтобы мы в тот-же день вечером отправились в путь. Через некоторое время появился другой и снова позвал нас в приказ. Один из нас остался, чтобы совершить богослужение перед собравшимися нашими католиками, другой отправился в приказ и на вопрос, когда мы хотим отбыть, ответил, что мы просим об отсрочке хотя бы до понедельника. Но там дьяк сказал, что это никак нельзя сделать, и наконец с большим трудом позволил отложить отъезд до завтрашнего утра. А на новые настоятельные просьбы, чтобы нам дали письмо, свидетельствующее нашу невиновность в-этих делах, он сказал, что нам нечего бояться, что причина отъезда уже сказана и ничего другого нет. Затем он вынес шесть пар собольих шкур, протянул каждому по три пары, сказал, что это дарят дам на дорогу и на память их царское величество. Мы поблагодарили и отказались от всего, и он, по обычаю унося шкуры на руке, удалился.

Итак, в субботу на рассвете собрались многие наши католики, ожидая причастия и благословения. Совершив богослужение, мы объявили о причине нашего изгнания и дали им полезные наставления, как правильно жить при сложившихся обстоятельствах. Около полудня, провожаемые плачущими, мы отбыли, убрав храм наш и часовню в таком виде, как она была, и вручив их ангелу хранителю и достойнейшим старейшинам католической общины, с согласия господина резидента и многих чиновников. Но в этот день мы только выехали за пределы города и остались в одной из слобод. К вечеру мы получили письмо от генерала Гордона, который сообщил, что он хлопотал перед всеми боярами и даже перед его светлостью, чтобы удовлетворили нашу просьбу, но ничего не мог добиться, так как патриарх и духовенство сильно настаивали на своем, и поэтому решили нас отправить, но с почетом, снабдив всем необходимым на дорогу. Он писал также, что получил отсрочку на несколько дней, а именно до прибытия его светлости в Москву. Но мы узнали другое, что подьячий приказа преследует нас и постоянно добивается нашего изгнания. Итак, в воскресенье примерно в миле от города собрались для прощания наши католики, мы совершили богослужение и позавтракали принесенной ими пищей, как Павел у Милета, и затем после долгих прощальных объятий отправились в путь. Но, чтобы сохранилась о нас какая-нибудь память, мы оставили в нашем храме (по просьбе и по настоянию знатнейших лиц из собрания католиков) ученого юношу, которого мы давно приняли в помощники для обучения молодежи, посещающей нашу школу. Он должен будет вместе с началами грамоты продолжать внушать этому нежному возрасту и начала веры, чтобы им не пришлось после нашего отъезда блуждать по школам нашего противника, и еще должен будет по воскресеньям и в праздничные дни в часовне читать и петь что-нибудь духовное, пока его королевское величество примет какое-нибудь новое решение. Не удивительно, что католики отнеслись к нам с такой любовью, ибо ведь мы от них никогда ничего не требовали, ничего не брали ни для наших нужд, ни на часовню, на все тратились сами и даже, когда это было нужно, щедро помогали бедным, довольствуясь тем, что августейший король ассигновал нам от славной финансовой палаты Силезии.