Умягчение злых сердец - Вера Колочкова

– Павел Петрович-то? Конечно хороший. А я разве спорю? Он не просто хороший, он отличный дядька. К плохому бы я тебя в подчинение не пристроила.

– Ну вот, опять…

– Лучше бы спасибо сказала, глупая.

– Спасибо, мама! – шутовски поклонилась Кира, вставая из-за стола.

– На здоровье, доченька. Где мой портфель? А, вот он… И очки… Ой, время, время… Черт, все-таки опаздываем.

Они действительно опоздали. Павел Петрович, начальник отдела дознания, выразительно глянул на часы, потом указал глазами Кире на стул – садись, мол. И вдруг улыбнулся, покачав головой:

– До чего ж вы с мамкой похожи, прямо одно лицо, как под копирку… Если еще и мозгами похожи, и вообще, всеми остальными деловыми качествами… Ты хоть знаешь, какие про твою мамку у нас легенды ходят?

– Знаю, Павел Петрович. Но мне бы хотелось, чтобы нас… не сравнивали. Я сама по себе, мама сама по себе.

– Что ж, понимаю… Похвально, похвально. Ну, тогда вперед. Ты ведь, наверное, Рогова знаешь? Фамилия на слуху?

– Это который местный владелец заводов, газет, пароходов?

– Каких еще пароходов? Нет у него никаких пароходов… И газет нет…

– Да это расхожее выражение, Павел Петрович. Цитата из детского стишка про мистера Твистера. Поэт есть такой, Самуил Яковлевич Маршак, слыхали?

– Нет, не слыхал. Я в детдоме вырос, мне там стихов не читали.

– Извините…

– Да ладно, мистер Твистер, говоришь… Ну, значит, этот Рогов и есть мистер Твистер. То есть Филипп Сергеевич Рогов, владелец цементного завода, нашего самого значительного градообразующего предприятия.

– А что с ним случилось?

– Да не с ним… С ним-то как раз все в порядке. Дело в том, что ночью у него в доме женщина молодая скончалась, то ли невеста, то ли сожительница временная. Не знаю. Некая Анастасия Викторовна Ковалева, двадцати семи лет от роду. Проживала в доме с ребенком, с девочкой восьми лет… Этот Рогов – вообще темная лошадка, замкнуто жил, один в большом доме, как сыч, а потом вдруг эта Анастасия откуда ни возьмись появилась. В общем, ты сейчас поезжай туда, посмотри своими глазами, что да как. Может, сам Рогов ее и грохнул.

– Серьезно?

– Да не, это я так… Зачем ему, если жениться на ней собирался? Ну или просто гражданским браком жить.

– А… Что медики говорят, Павел Петрович?

– Медики говорят, что у покойной был перебор со спиртным. Весьма крутой перебор. Столько в себя влила, что бывалому мужику не под силу.

– Да что вы говорите, Павел Петрович! Не может этого быть!

– Это почему же?

– Да потому… То есть я хочу сказать… Понимаете, Настя вообще не пила.

– Что? Какая Настя? Не понял?

– Настя… Анастасия Викторовна Ковалева… Это моя одноклассница, Павел Петрович. Город у нас маленький, что делать… Все друг друга знаем…

– Понятно, понятно. Что ж, прими мои соболезнования, если так. Дружила, поди, с ней в школе-то?

– Нет, не особо… Знаете, ей операцию на сердце в восьмом классе делали, она вообще ни грамма не пила, нельзя ей было. Не может быть, чтобы она…

– Вот иди и проверь, в чем там дело. Действительно, не бывает так, чтобы баба чистая трезвенница была, а потом взяла и до смерти наклюкалась. Опроси там всех, прислугу, охрану, кто что видел, слышал… И в поликлинику сходи, карточку медицинскую изучи. И с Роговым – аккуратнее будь. Тот еще черт рогатый. Что узнаешь – все мне доложишь, я сам решение принимать буду. Давай, действуй… Только смотри, не переусердствуй. Сама ж говоришь – мистер Твистер… А с разного рода мистерами всегда бывают проблемы, еще нам жалобы в область не хватало. Ты меня поняла, надеюсь?

– Да, я поняла, Павел Петрович.

– Вот и отлично. Ты за рулем? А то у нас нынче с транспортом напряженка.

– Нет, Павел Петрович, я не за рулем.

– Значит, вы обе с мамкой безлошадные?.. Сколько я ей говорил – купи машину, научись водить! А она – некогда, некогда… Упертая, как ослица! Ты такая же, поди?

– Не знаю.

– Ладно, поживем – увидим. Я сейчас распоряжусь, будет тебе машина. Но на будущее запомни – удобнее иметь свою. Хоть плохонькую, но свою, поверь моему опыту.

– Спасибо…

– Иди, иди.

Водитель служебной машины Гоша лихо вырулил на проезжую часть, но на повороте затормозил, глянул на Киру озадаченно.

– Что, Гош? В чем дело? Дорогу не знаешь? Нам за город, к дому Рогова.

– Да знаю я дорогу. Я просто хотел попросить… Очень попросить…

– О чем? Да говори, не смотри на меня так жалобно!

– Понимаете, мне к мамке в больницу заскочить надо. Это ненадолго, я у больницы остановлюсь, быстро сбегаю, десять минут туда-обратно! Мамка утром звонила, просила теплую кофту привезти. Ей операцию сделали, теперь мерзнет… На улице жара, а она мерзнет.

– Ладно, заедем в больницу.

– Спасибо, Кира… Ой, как вас по батюшке-то?

– Да ничего, можно без батюшки.

– Ну как же… Знаете, как я вашу маму уважаю? Вы так на нее похожи! Валентина Михайловна – она ж это… Такой человек… Можно сказать, легенда.

– Поехали, Гоша, поехали! Потом про мою маму рассказывать будешь.

Приткнув машину около ворот в больничном дворике, Гоша, подхватив с заднего сиденья пакет, резво поднялся на крыльцо, скрылся за больничными дверьми. Кира открыла дверь, шагнула наружу, вдохнула полной грудью; хорошо-то как, лето в разгаре, жара. Из больничных окон пахнет убежавшим с плиты молоком, к нему примешивается еще какой-то знойный одуряющий дух вроде карболки. А вместе получается адский коктейль, аж в носу щиплет. Но – на то и больница. Здоровому человеку не нравится, больной человек запахов не замечает. Как говорится, каждому свое. Сегодня ты здоров, а завтра болен. Или вообще, как Настя Ковалева…

Но жизнь есть жизнь. Вот она, во всей красе. Лето, жара, запахи. И пух тополиный на ветру вьется. И медсестрички на крыльцо выскочили – покурить. Озираются испуганно, чтоб не застукали. Да, это жизнь… А Настя Ковалева умерла…

– Ой, здравствуйте…

Кира вздрогнула, обернулась на голос. Пожилая женщина стояла сбоку от нее, улыбалась так радостно, что поневоле пришлось улыбнуться ей в ответ.

– Здравствуйте… – сказала Кира.

– Ой, а вы ведь дочка Валентины Михайловны Стрижак? Правильно?

– Да, правильно. А в чем дело?

– Да ни в чем… Я просто так спросила. Я к мужу в больницу иду. Смотрю, вы стоите рядом с милицейской машиной, я и спросила… Значит, вы теперь вместе с мамой в милиции работаете, да?

– Работаю, да…

– Ой, ну надо же! А я вас еще маленькой девочкой помню! А мама у вас… Я так ей благодарна, так благодарна! Она ж моего мужа от тюрьмы спасла! Все кругом говорили: виноват, виноват, а она доказала, что не виноват. Наперекор всем. Привет ей передавайте обязательно! Скажите – от Анны Игнатьевны Колышкиной. Она должна помнить…

– Хорошо, я передам.

– Спасибо… Ой, как вы на маму-то стали похожи! Прямо одно лицо. А чего вы тут, у больницы-то? Не заболели часом? Или мама ваша не дай бог заболела?

– Нет, со мной все в порядке и с мамой тоже. Извините, нам ехать пора.

Кира нетерпеливо махнула рукой Гоше, который остановился на больничном крыльце, чтобы перекинуться парой слов с медсестричками. Кира шагнула к машине, села, раздраженно хлопнув дверью.

Нет, правда достали! Все в один голос – похожа, похожа! Наверное, думают, что ей ужасно приятно это слышать! Никто не спорит, конечно, что это неплохо – быть зеркальным отображением родной матери. Наоборот, вполне нормально. А с другой стороны… На всю жизнь, что ли, оставаться бледной копией? А как быть с индивидуальностью, с неповторимостью отдельно взятой личности?

Тем более если приглядеться, не так сильно и похожа… По крайней мере, все силы были приложены, чтобы уничтожить на корню эту генетическую похожесть. У мамы, к примеру, стрижка короткая и уже седая, а у нее – длинное черное каре. Конечно, это каре ни с какого боку не лепится к ее образу, потому что круглое лицо, как ни крути, само просит короткую стрижку. И возни с этим каре много, каждодневной утренней укладки требует. Но… Пусть будет каре. И линзы в глазах пусть будут. И тоже с этими линзами – сплошное утреннее мучение. Очки проще носить, ясен пень. Но! Но… Мама уже носит очки.

А еще бы похудеть, конечно. Пробовала, не получается. Никакими диетами не уничтожишь крепкую крестьянскую стать, унаследованную по материнской линии. И у мамы такая же стать, и у бабушки покойной такая была… И в школе она из-за этого ужасно комплексовала. Все девчонки худенькие, в чем душа держится, а с нее хоть скульптуру для городского парка лепи, не ошибешься. «Девушка с веслом» называется. Вот Настя Ковалева очень худенькая была…

Не только худенькой она была, но и самой красивой девчонкой в классе. Самой больной и самой красивой. Маленькая, трогательная, с огромными голубыми глазами на бледном лице. Мало двигалась, мало разговаривала, несла в себе покорное страдание больного сердца. Надо сказать, красиво несла – выделялась нежной орхидеей среди здоровых и сочных, но таких обыкновенных стеблей. К тому же Настя была сиротой, ее бабушка воспитывала. Может, потому Севка Марычев в нее и влюбился без памяти, просто с потрохами увяз в этой жалко сиротской болезненной хрупкости.