«…Хоть раз напишу тебе правду». Письма солдат вермахта из сталинградского окружения - Нина Вашкау

Если до ноября 1942 г. содержание писем немецких солдат из Сталинграда мало отличалось от писем с других участков фронта, то с началом советского контрнаступления тональность корреспонденции существенно меняется. Когда положение на фронте становилось все серьезнее, появилась трезвая оценка противника — как советские солдаты сражаются, каковы техника, вооружение, обмундирование. Встречаются выражения: «русский — храбрый», «ожесточенный», он «защищается». Все письма содержат, казалось бы, незначительные факты — описание погоды, ожидание почты, воспоминания о жизни дома, вопросы к родным, надежду на отпуск, сетования на болезни, завшивленность, голод, чувство одиночества и, как последнюю надежду, упование на Бога, который прекратит их страдания…

В письмах нет прямых рефлексий по поводу политики нацистского командования, нет попыток анализа причин сложившегося положения. Солдаты знали о цензуре и зачастую не рисковали сообщать об истинном положении вещей. Но само описание ежедневного пайка, навязчивое желание получить в посылке от родных мармелад, сладости, прямые слова об интенсивности наступления советских войск — все это показывает, что солдаты намного меньше оглядывались на цензуру, представляя себя, однако, не виновниками войны, но жертвами обстоятельств. Из писем исчезает упоминание о русских как о противнике, образ врага постепенно вытесняется из сознания, замещается мыслями о бессмысленности существования, нахождения в чужой стране, куда их привела нацистская диктатура.

Мысли о возможной альтернативе, робкие раздумья можно «уловить» в некоторых письмах. Безусловно, в них нельзя найти прямого призыва «долой Гитлера». Но размышления солдата, сравнение его положения в разные периоды войны, на разных театрах военных действий, его изменившееся восприятие призывов власти можно обнаружить. Вот строки из дневника: «Слушал речь Гитлера. Штопал носки». «Кто не слышал “органа”[4] и не стоял под его огнем, тот не знает России», — пишет ефрейтор Вилли Шульц 13 ноября 1942 г. «Каждый день мы задаем себе вопрос: где же наши спасители, когда наступит час избавления, когда же? Не погубит ли нас до того времени русский?» (из письма гаупт-вахмистра Пауля Мюллера жене 31 декабря 1942 г.).

Практически в каждом письме перед Рождеством и до самого конца солдаты пишут о посылках, которых никак не дождутся, составляют целые списки того, что бы они хотели получить, и тут же с точностью до грамма перечисляют, что ели в последний раз: конина, сухой хлеб, ничего… В январских письмах 1943 г. уже вопль о помощи: «Часто задаешь себе вопрос: к чему все эти страдания, не сошло ли человечество с ума? Но размышлять об этом не следует, иначе в голову приходят странные мысли, которые не должны были бы появляться у немца»; «Если мы выберемся из этой преисподней, мы начнем жизнь сначала»; «Хоть раз напишу тебе правду»…

Даже один и тот же автор (он назван только по имени: Ганс) по-разному пишет двум адресатам — сестре Лотти и любимой Габриеле. Письма датированы 19 января 1943 г. От возлюбленной он ждет писем, и его настроение трагично: «Если бы у меня не было тебя, я бы давно потерял надежду, стал бы во всем сомневаться. Мысли о тебе поддерживают меня. Но этому нет конца, ты не представляешь, я сыт по горло. Все предчувствуют конец, не только я. Но ни один не может этого сказать»{35}. Ганс обращается к Габриеле: «Я не могу об этом написать своей сестре и нанести раны ее сердцу. Она и так все достаточно тяжело переносит. Но ты принадлежишь мне, и мы должны переносить эти горести совместно и говорить о них друг другу. Мы все еще в котле, и о том, что здесь происходит, ты знаешь из военных сообщений». Письмо сестре короче и посвящено ожиданию почты.

За время боев под Сталинградом и в самом городе солдаты вермахта в полной мере узнали силу сопротивления советских воинов, по достоинству оценили их мужество и воинское мастерство. В письмах родным и знакомым немецкие солдаты, несмотря на жестокую цензуру, откровенно сообщали о том, какая драма разыгралась на улицах и площадях разрушенного, но не сломленного города.

После того как замкнулось кольцо окружения, германское командование призывало солдат 6-й армии «напрячь все силы», «выполнить приказ фюрера». Оно сулило им «скорую победу и желанный отдых». В некоторых письмах все еще звучали слова надежды и самоуспокоения. Обер-ефрейтор Франц Пальтер писал 20 января 1943 г. (до капитуляции оставалась неделя) своим родным: «Дорогие! Нахожусь на старом месте, все еще здоров, бодр и доволен, надеюсь на то, что котел, в котором мы оказались, по слухам, все еще открыт. Тогда — ура! Это — снабжение и боеприпасы. Надеюсь, что это правда, что в будущем наши условия улучшатся». Ефрейтор Вернер Хойман писал родителям: «Мои дорогие родители. Судя по распространенным различным лозунгам, наше положение нельзя назвать неблагоприятным. Будем же надеяться на лучшее и молиться о счастливом конце». Но это объяснимое с психологической точки зрения желание самых сильных духом людей не «потерять лицо» перед родными. Они часто заканчивали письма уверениями в том, что увидятся живыми и здоровыми, уповали на судьбу, Бога, искали защиты у матерей, к которым они обращались с такими проникновенными словами, какие никогда не произносили в прежнем, устоявшемся, упорядоченном мире своего дома. Осознание того, что они брошены на произвол судьбы, не влияют на ход событий, не проявляют инициативы и ждут избавления извне, порождало иллюзию надежды буквально на сверхъестественные силы.

Образ врага претерпевает изменения — он исчезает из писем, но солдаты не готовы признать свою страну виновницей конфликта, собственного бедственного положения, они ищут оправдания. Артиллерист Роберт Дрешер написал весточку родителям, предчувствуя скорую гибель, он вспоминает свою прошлую жизнь и благодарит близких людей за любовь, заботу и терпение. Но для нас показательным является то, что, умирая из-за преступных устремлений национал-социалистического руководства, солдат не разочаровался в нем, а, наоборот, завершает письмо такими строчками: «Вы должны гордиться мной. Вы должны поднять головы и не печалиться, что принесли такую жертву в этой войне. Да здравствует фюрер! Да здравствует Германия!»{36}

Предсмертная реальность изменила сам язык, форму обращения, темы писем. Если раньше офицеры писали строки из стихов любимых поэтов, которые навеивал безмятежный пейзаж бескрайней украинской степи, то теперь, когда смерть стала повседневным явлением, когда остались только животные инстинкты, все условности и воспитание были отброшены. Среди авторов писем люди, находившиеся на разных ступенях социальной, образовательной и возрастной лестниц. Но в пограничной ситуации между жизнью и смертью они стали равны.

И все сильнее сомнения в победе Германии, ощущение естественной правоты загадочного русского народа, который воспринимается как часть природной стихии, противостоящей им. И уже то пространство, которое немецкий солдат преодолевал на машинах стремительно летом 1941 г., оценивается совсем иначе, когда он сталкивается с сопротивлением Красной Армии: «Из этой борьбы против русской земли и против русской природы едва ли немцы выйдут победителями. Здесь мы боремся не против людей, а против природы… Это — месть пространства, которой я ожидал с начала войны» (из дневника лейтенанта Брандта, 5 сентября 1943 г.).

Письма немецких солдат свидетельствуют о том, что фашистская пропаганда уже не воспринималась так, как прежде. Некоторые авторы писем давали объективную оценку событиям. Характерно в этом отношении письмо обер-ефрейтора Бруно Калиги от 31 декабря 1942 г. Приведем его почти полностью: «Дорогие родители! Сейчас канун Нового года, я думаю о доме, и у меня разрывается сердце. Так здесь все плохо и безнадежно… Голод, голод, голод и к тому же вши и грязь. День и ночь нас бомбят советские летчики, и артиллерийский огонь почти не прекращается. Если в ближайшее время не совершится чудо, я здесь погибну… У меня больше нет надежды. Я прошу вас не плакать, если вы получите известие, что меня уже нет. Будьте добры по отношению друг к другу, благодарите Бога за каждый дарованный вам день».

Единственным спасением, помогавшим психологически уйти в мир грез и надежд, были письма из дома, которые они мучительно ждали, перечитывали и хранили как последнюю спасительную ниточку связи с миром, который уже не увидят, и писали письма, уже не сознавая, что их никто не прочтет.

Катастрофа 6-й армии под Сталинградом стала символом общей военной катастрофы на Востоке, заносчивости национал-социалистического руководства, бессмысленности т. н. «героической смерти на поле чести». То, что поражение было условием освобождения немцев от тоталитарной диктатуры, остается горьким, но неопровержимым фактом. Это суждение последующих поколений не умаляет страданий жертв и не отменяет скорби. Но оно предохраняет от лживого представления о равенстве вины{37}.