Отцеубийца - Александрова Марина

– Отец, сколько уж лет прошло, видать, с тех пор, как затерялось кольцо. Верно, давно оно у чужих людей, – воскликнул Роман. – А ежели так, то ввек не сыскать мне его.

– В том-то и дело, сын, не уходит перстень надолго из семьи. Коли попадает к чужим людям, то, так или иначе, обратно возвращается… Был я молод – искал его, да не судьба была найти… Узнал даже имя владельца, да отбыл он в далекие страны заморские… Но ты поезжай в Новгород, чует мое сердце, что там перстень заветный…

– Как же, отец? Как я поеду туда? Как мать брошу, да и даль какая великая!

– А я и не сейчас тебя посылаю… Подрастешь, тогда в странствие и пустишься… – прохрипел отец. Силы его вновь стали убывать, и лицо приобрело прежний мертвенный цвет. – А теперь, сын, подай икону, я тебя благославляю… – Добавил он.

Роман прошел в угол опочивальни, где висела старинная икона Богородицы византийского письма, и, сняв ее со стены, подал отцу. Тот перехватил ее и чуть не выронил из совсем ослабевших рук. На то, чтобы приподняться, у отца сил уже не было, и он попросил Романа склонится над ним.

Благословив сына, отец вернул ему икону и утомленно откинулся на подушки. Видно было, что это усилие совсем подточило его силы.

– Ступай, сын. И помни, что я хотел, чтобы ты вырос достойным человеком…

Роман почувствовал, как к глазам его поступают горячие, жгучие слезы, а в горле застрял комок. Он послушно направился к двери, но голос отца вернул его с полпути.

– Погоди… сын.. Я тебе… еще сказать… должен… – торопливо заговорил умирающий прерывающимся голосом. – Перстень этот… на нем заклятье… отец говорил… Не греши… Нельзя… Погибнешь… – Тут силы совершенно покинули отца, и он впал в забытье.

Роман пулей выскочил из опочивальни и побежал разыскивать мать. В ушах его все еще звучал шепот отца: «Не греши! Нельзя! Погибнешь! Не греши! Нельзя!»

Словно молитву, повторял про себя Роман те слова, мечась по темным покоям в поисках невесть куда запропастившейся матери, и казалось ему, что какая-то жуткая угроза нависла над ним, и нет от нее ни спасения, ни пощады.

Павел, бывший дружинник князя Мстислава, скончался тем же утром, когда первые лучи восходящего солнца озарили мир. Его похоронили, по христианскому обычаю, на третий день, на маленьком деревенском кладбище. Мать Романа была безутешна – словно и не было в ее жизни тех тяжких лет, что прожила она с этим суровым, безжалостным человеком, словно не терпела она от него великих мук. Она не обвиняла ни в чем своего сына – словно отец погиб от собственной руки, как было сказано судейскому. Роман узнал об этом позже, и с недетской серьезностью подумал, что так оно и есть. Если бы отец не пил, если бы не поднимал руки на свою безропотную жену – разве ожесточилось бы сердце его сына? Да и теперь мать не слишком-то тосковала по супругу – просто молодой, здоровой женщине тягостно было вдовство.

Со временем она совсем пришла в себя. В доме снова начал звучать ее звонкий голос, она даже научилась смеяться – Роман и забыл уже, когда слышал материнский смех последний раз. А тут он начал замечать, что мать становится веселее день ото дня – на щеках заиграл румянец, стан округлился, и даже глаза заблестели совсем по-молодому. Такая резкая перемена в матери не могла не удивлять отрока.

Однажды, поймав на себе пристальный взгляд сына, Дарья подозвала его к себе и, потрепав непослушные вихры, улыбнулась.

– Что смотришь неласково, сынок? – с некой затаенной нежностью спросила она, погладив его по голове. – Радость ведь у нас. Отец твой, покойник, оставил мне на память подарочек! Так что, Бог даст, к весне будет у тебя братик или сестричка.

Роман некоторое время не мог понять, о чем это таком мать говорит. Когда же дошло до него, он не на шутку испугался. И страх этот мучил Романа еще долгое время. Рождение ребенка представлялось ему чем-то по-настоящему страшным. А вдруг мать помрет от родов, и останется он, Роман, один-одинешенек на всем белом свете? Как тогда жить, что делать?

Лето сменилось осенью, за ней пришла, принеся с собой снега и морозы, зима. Мать была по-прежнему весела и довольна. А Роман старался встречаться с ней как можно реже. Огромный материнский живот наводил на него дрожь, и страх с новой силы овладевал отроком.

Март 1236 года.

Все кончилось в начале весны, когда матери внезапно стало плохо, и она, крикнув служанку, послала ее за повитухой. Бабка не заставила себя долго ждать, и вскоре уже заперлась в опочивальне, куда прежде удалилась мать.

Роман не находил себе места. Сперва он сидел в доме, но, не в силах слышать доносящихся из опочивальни криков и стонов, выскочил на двор.

Промотавшись там несколько часов, он вернулся обратно в надежде, что уже все кончилось, но крики стали еще более душераздирающими. На улицу Роман больше не пошел – там было холодно и ветрено. Он иззяб до костей, и, казалось, уже никогда не отогреется. Роман вбежал в свою опочивальню, повалился на постель, зажал уши руками. Крики стали слышны меньше, но все равно каждый стон словно когтями терзал душу отрока.

Где-то в середине ночи вопли стали уж совсем невыносимыми, и у Романа не осталось никаких сомнений в том, что предстоит ему остаться круглым сиротою. Однако через некоторое время крики матери смолкли, а вместо них раздался истошный детский плач. Прошло еще некоторое время, и стоны возобновились. Потом же началось вовсе какое-то светопредставление. Роману показалось, что он сошел с ума, так как детский плач, казалось, раздвоился и раздавался с невероятною силой.

Не в силах более выносить неизвестность, отрок выскочил из комнаты и побежал в сторону материнской опочивальни, откуда доносился громкий, торжествующий детский плач.

Он без стука отворил дверь и влетел в комнату. Увиденное ошеломило его. Мать лежала на постели, прикрытая покрывалом, и мирно спала, а рядом суетилась бабка-повитуха с двумя младенцами на руках.

Едва глянув на вошедшего Романа, бабка кивнула на младенцев и сказала:

– Ну, что, малец, мамка-то твоя расстаралась – братишку да сестренку тебе принесла.

– Как, сразу двоих? – тихо переспросил Роман, не отводя взгляда от крошечных краснолицых младенцев, которые яростно извивались в крепких руках повитухи, никак не желая успокоиться.

– Да уж, вот что значит судьба, – покачала головой старуха. – Теперь тяжело вам придется без отца-то! Ты ведь за старшего будешь.

Роман не сразу осознал груз ответственности, легший на его еще детские плечи. То, что он стал главой семьи, Роман понял только тогда, когда мать начала советоваться с ним в разных делах. И то, что он, отрок, на правах взрослого высказывает свое мнение и решает вопросы, невероятно льстило самолюбию Романа.

Сам того не сознавая, Роман старался походить на своего покойного отца. Он и внешне становился похожим на него. Мать видела это, и порой, при взгляде на сына, при разговоре с ним, бледнела, и лицо ее приобретало прежнее, усталое и затравленное выражение.

Однако ж Роман, конечно, не был копией отца своего. Он был много мягче и покладистей. Не чувствовалось в нем той напористой грубости и разгульной жестокости. Но еще очень юн был новый хозяин, и никто не мог бы сказать, каким он станет, когда достигнет возраста своего отца. Случается так, что горечь ошибок и неудач озлобляет даже самых кротких…

Брата с сестрой первое время Роман почти и не видел, да и не стремился. Потом, когда они подрастут, с ними можно будет играть, особенно с братцем, а пока – что интересного в двух ревущих без конца человечках? А рев их приходилось слушать частенько. Под него Роман засыпал и под него просыпался. Изредка он видел, как нянька или мать проносят куда-то два туго спеленутых кулька, но особого интереса к младенцам несмышленым не проявлял. Заметил только, что с их появлением мать стала меньше обращать на него внимание, и оттого даже ревновал.

Однако время шло, младенцы подрастали, и вскоре дом наполнился их агуканьем, визгом и смехом. Это были на редкость дружные малыши. Как это всегда и бывает с близнецами, они были неразлучны, их всегда посещали одни и те же желания и помыслы.