Лесовик - Кингсли Эмис

Хранитель лондонского музея, вняв моему совету и сэкономив одиннадцать шиллингов на кларете, повел себя довольно предсказуемо, заказав к десерту бутылочку шато-икема за 37 шиллингов 6 пенсов. Я кивнул одобрительно, попросил Фреда отдать необходимое распоряжение буфетчику, смешал для Дианы джин с лимонным соком, ее неизменный предобеденный напиток, и отнес стакан на их столик. Целуя ее, я искал губы, но наткнулся вместо них на ее щеку. Уже не в первый раз я отметил про себя, что перспектива беседы с этими двумя дамами воодушевляла больше, чем сама беседа. Когда подошел Джек, я еще не закончил развивать тему жары и духоты. Он поцеловал Джойс с той же фамильярностью, с какой помахал мне, входя в бар. Утверждали, что он заваливает в кровать очень многих своих пациенток, но, как большинство мужчин, о которых ходят подобные разговоры, он в целом не питал склонности к дамским компаниям.

– За вас! – сказал он, поднимая приветственным жестом стакан «Кампари» с содовой, своего любимого напитка, приготовленного для него Фредом. – Как здоровье?

Когда подобный вопрос исходит от вашего семейного врача, он содержит в себе нечто большее, чем настоятельное приглашение пообщаться, и Джеку всегда удавалось придать ему какое-то неодобрительное звучание. Он был склонен к высокомерию в вопросах здоровья и давал вам понять, что отсутствие оного объясняется каким-то существенным изъяном в вашем организме, с чем приходится считаться как с неприятной неизбежностью или как с фактом, достойным сожаления. Возможно, такая позиция приносит пользу – как некая форма благотворного давления на пациента, заставляющая его побыстрее выздоравливать.

– Да так, помаленьку, не жалуемся, – ответил я.

– Как твой отец? – спросил он, зондируя одно из слабых мест в моей обороне, и закурил, не отрывая взгляда от моего лица.

– Почти без изменений. Очень пиано.

– Очень что? – Джек или просто не расслышал меня из-за гомона других, подогретых алкоголем голосов в баре, или сделал мне выговор за легкомысленную манеру выражаться при обсуждении серьезного вопроса. – Что?

– «Пиано»… Музыкальный термин. Мало двигается, мало говорит.

– Надеюсь, ты сам понимаешь: это закономерно в его возрасте и с его здоровьем.

– Я понимаю, уверяю тебя.

– А как Эми? – осведомился бдительный Джек о моей дочери.

– Ну… Похоже, что она в полном порядке, насколько я могу судить. Много сидит перед телевизором, крутит пластинки со своими поп-певцами, в таком вот духе.

Джек ничего не сказал, а принялся разглядывать свой напиток, – принимая во внимание ту смесь, которую он поглощал, я бы не назвал этот взгляд глубокомысленным. Возможно, он рассудил, что и без каких-либо дополнений с его стороны мои слова – достаточно веское обвинение в мой же адрес.

– Здесь у нас человеку нечем особо заняться, – продолжил я, как будто оправдываясь. – Она еще не успела завести настоящих друзей. Не то чтобы у нее нет ничего общего с деревенскими ребятишками – думаю, дело не в этом. Да, и не будем забывать, что сейчас каникулы.

Джек опять промолчал. Он кашлянул – лишь отчасти в силу физической необходимости.

– Джойс немного вялая. У нее было много работы в последнее время. И вдобавок эта жара. Надо сказать, нынешним летом все вокруг как-то измотались. Хочу придумать, как бы мне с ними вырваться куда-нибудь на пару деньков в начале сентября.

– А как твое самочувствие? – спросил Джек с оттенком брезгливости.

– Чувствую себя превосходно.

– Превосходно, говоришь? А по твоему виду не скажешь. Послушай, Морис, давай поговорим, пока есть возможность: ты бы посмотрел на себя со стороны. У тебя плохой цвет лица… Да, я понимаю, ты не имеешь возможности оторваться от дел ни на минуту, но все же следует позаботиться о себе и выкраивать хотя бы час на прогулку после обеда. У тебя повышенная потливость.

– И в самом деле. – Я вытер платком мокрый от пота затылок. – И ты бы вспотел, если бы тебе пришлось заведовать этим чертовым кабаком, где приходится заниматься сразу десятком разных дел… Да еще такая духота.

– Я тоже много побегал сегодня, но у меня же не такой взмокший вид.

– Ты моложе меня на десять лет.

– Что из этого? Морис, это ведь от алкоголя ты так сильно потеешь. Сколько ты уже проглотил за сегодняшний вечер?

– Пару рюмок.

– Знаю я твою пару. Пара тройных. И сейчас еще пропустишь парочку-другую перед ужином и еще полторы после ужина. Это уже набегает полбутылки, добавим к ней три-четыре рюмки вина – или что ты там пил за обедом? Вот и посчитай.

– Я привык к таким дозам. Вполне с ними справляюсь.

– То, что привык, это понятно. И тебя еще спасает крепкий организм, вернее, то, что от него осталось. Но ты не можешь продолжать в том же духе, как раньше. Тебе пятьдесят три года. Ты находишься сейчас в точке, где дорога резко идет на спуск. И она поведет тебя все ниже и ниже, если ты не изменишь своих привычек. Как ты себя чувствуешь сегодня?

– Прекрасно чувствую. Я же говорил тебе.

– Нет, я вполне серьезно. Как на самом деле твое состояние?

– Ну… совсем отвратное.

– И ты в таком вот отвратном состоянии уже второй месяц. Потому что пьешь слишком много.

– Только этим и спасаюсь. Только когда пьешь целый день, к вечеру это отвратное состояние пропадает на пару часов.

– Поверь мне, это «спасение» выйдет тебе боком. Судороги прошли или все так же подергивает?

– Прошли, похоже. Да, сейчас намного лучше.

– А галлюцинации?

– Все так же.

Здесь идет речь о вещах не столь ужасных, как может показаться со стороны. В той или иной форме судорожные подергивания случаются почти у каждого: в тот момент, когда вы впадаете в дрему или засыпаете, ваши ноги конвульсивно выпрямляются, чему зачастую сопутствует короткий сон: будто вы споткнулись обо что-то или нога не нащупала нижнюю ступеньку лестницы. Во многих случаях судороги носят более выраженный характер: у человека сводит все мышцы тела, включая лицевые, и происходит до десяти, а то и больше подергиваний, прежде чем вы окончательно достигнете состояния сна или же оставите попытки заснуть.

Судорожные спазмы с таким уровнем интенсивности неразрывно связаны с гипнагогическими (сопровождающими начальную стадию сна) галлюцинациями, которые предшествуют мышечным спазмам и отмечаются тогда, когда субъект находится скорее в бодрствующем состоянии, чем в сонном, или даже полностью бодрствует, но его глаза закрыты. Это не сновидения. Их можно определить как видения, не имеющие четкого содержания, с размытым качеством изображения. Наиболее близкой (или наименее удаленной) параллелью будет сравнение с тем, что происходит у людей, у которых в течение нескольких часов перед глазами стояла одна и та же картина (вид, варьирующийся лишь в каких-то ограниченных пределах, как бывает при езде на машине) и которые, закрывая ночью глаза, обнаруживают, что размытое подобие той же самой картины, виденной ими в течение долгого времени, развертывается на внутренней стороне век. На деле все куда сложнее. В галлюцинациях полностью отсутствует такой элемент, как глубина кадра; что касается заднего плана, он или скуден, или его нет как такового. Участок стены, угол камина, появившийся и тут же исчезнувший стул или стол – это самое большее, что удастся разглядеть, и дело происходит всегда внутри помещения, если вообще что-то происходит. Что еще важнее, в этих галлюцинациях вам являются неизменно только вымышленные, так сказать, персонажи. Никогда не появится кто-либо из хорошо знакомых людей.