Русалия - Виталий Амутных

— Бери меня женой… — выдохнула, точно огонь, Добрава.

Вновь ставший расплывчатым топот копыт затихал в полуденной стороне…

С облизанной ночью горы Рода можно было лишь очень смутно различить, что же происходило в глубокой черноте поля у ее подножия. И все же то смутное движение, которое жило там, невозможно было не угадать.

— Ну что же, мы только мечтаем договориться с судьбой, а все миры изначально вытканы всеми понятными и непостижимыми узорами, — в созвучной ночи протяжности произнес Богомил, поднимаясь с каменной скамьи, уже растратившей дневное тепло. — Пойдем.

Он дотронулся до плеча юноши, и та скованность молодого страдающего тела, которую ощутила его могучая рука, возможно, и умилила бы сурового волхва, когда бы, обыкновенно взращенная природой и опытом, способность предвидения не распознавала в сложившихся обстоятельствах самое трогательное заступничество высшего существа. Однако Словиша покорно поднялся и нетвердым шагом двинулся за волхвом. То, что ноги действительно не слишком были подвластны ему подтвердили короткий вскрик и шум падающего тала, раздавшиеся за спиной Богомила, — это Словиша, не углядев в темноте дороги, свалился в неглубокую, мощеную камнем, краду[28], окаймлявшую капище[29] Рода. Решив, протянутой рукой не умалять и без того горемычного положения парня, Богомил лишь приостановился, ожидая, когда тот выберется из ровика.

Впрочем, звезд было довольно для того, чтобы разбирать дорогу. К тому же в жертвеннике-очаге возле одного из четырех храмов, — длинных деревянных строений, вытянувшихся по самому большому кругу всего святилища, у внешнего вала, — уже горел огонь. Там волхвы готовились к обычной вечерней беседе с Родом.

Ночь переливалась черным жемчугом, но в ее изменчивой игре Богомил в отличие от Словиши с легкостью угадывал скрываемую ею будущность. Он думал о своем ученике и тех забавных (на его взгляд) обстоятельствах, которые наладило для него сегодня Провидение. Ведь для невежественного или молодого сердца это должно было бы показаться просто невероятным: ну идет Игорь князь со сборной дружиной вниз по Днепру в Русское море[30]— и ладно, они же туда чуть не каждый год ходят, и надо же ему удумать, вырядившись, словно кочета, прогуляться по здешнему берегу, да именно в эту минуту… А тут и Добрава. Сколько же таких добрав этот самый Игорь должен был берегом перевидать? Да и что это на него нашло? И как все совпало! Богомил лишь улыбался про себя, видя в том вечернем лицедействе еще одно свидетельство многосложной и соразмерной постройки мировой доли. А для Словиши, натурально, такой исход всего благостнее. Взыскательнейший наставник — облакопрогонитель Богомил всегда усматривал в своем ученике слишком развитый ум и слишком глубокие чувства, чтобы уютно, а главное — полезно вписаться в мирское содружество большинства. Он с благоговением относился к силе, выносливости и чистоте животного существования воспроизводящей силы народа (как и ко всему сущему), только нельзя было не понимать, что его воспитанник, с рождения наделенный нравственной потребностью, никогда не будет своим в той среде, но его реализация на ином поприще, несомненно, добудет толк и для тех, чья задача — взращивание народного тела. И вдруг, сам не замечая того, как мысли обратились в слова, произнес:

— Когда не было еще ни витязей, ни торговцев, ни землепашцев, все люди рождались волхвами. А теперь разность между людьми сделалась столь велика, что иноземцы, вон, уж поделили нас на два разных племени: поселян они славянами кличут, а ратники у них — это русичи.

Словиша давно привык к подобным нечаянностям со стороны своего наставника, да и голова его была занята в данную минуту совсем иным предметом, потому он только помычал в ответ, как бы давая тем самым понять, что мысль эта ему весьма близка.

Меж тем они уже приближались к северному храму, широкие ворота которого по-летнему были широко растворены. Храм — достаточно высокое длинное строение со стенами в три бревна в ширину и двускатной крышей — третий день отдыхал от проходившей здесь братчины[31] и, надо быть, набирал силы для великого пира на Купалу. Богомил и Словиша прошли вдоль стены его, — от противоположного конца храма их призывал свет жертвенного огня, плескавшийся под небольшим деревянным, как и все здесь, открытым навесом, коническая кровля которого с широким дымовым отверстием в центре, опиралась на девять столбов. Внутри глиняный очаг уже успели окружить пятеро благоговейных поклонников Рода, все в белых широких одеяниях без каких бы то ни было украшений на них. Пятеро сидели на разостланных вокруг очага толстых рогозовых циновках, поджав под себя ноги, так, что они как бы и сидели, и одновременно стояли на коленях. Ведение вечерней этой молитвы было отдано Избору, несколько более молодому, чем Богомил, но так же весьма достойному волхву, чтители которого по праву восхваляли в нем примерную умеренность во всем и непостижимую способность видеть наперед то, что неизменно должно исполниться. По правую руку от сухощавого круглоголового Избора находился такой же сухой и головастый Святоша. И, хотя никто из пяти окруживших жертвенник волхвов не был обременен лишней плотью, имел бритую голову с длинной прядью волос, спускавшейся от макушки, что в какой-то степени объединяло их внешней схожестью, но Избор и Святоша чертами лица и особенностями фигуры могли притязать на подобие едва ли не родственное, чего в действительности и не было. Широкий лоб и скулы, выступающие сильно над уходящей узким клином нижней частью лица, ровный несколько удлиненный нос с расплющенными крыльями ноздрей, светлые глаза под чуть вздернутыми русыми бровями, все это точно было отлито с одного слепка. Но стоило жизни словом или чувством оживить те лица, — и не найти было двух более несходственных. В то время как лицо Избора, независимо от того, слушал он или говорил, неизменно смягчалось, и все-то черты его как-то округлялись, Святошей — напротив, всякий раз овладевал не внутренний свет, но скорее — огонь, все мышцы лица приходили в движение, а светлые глаза темнели, нагоняя на иного суеверный трепет.

Святоша сидел по правую руку от старшего в обряде, и значит, ему было поручено пение хвалы Единому русскому Богу. Слева от Избора перед обычными своими большими и малыми глиняными и бронзовыми сосудами сидел чаровник[32] Торчин, маленький и быстроглазый; а напротив — старейший из всех, известных русскому миру облакопрогонителей, вещий, как его величали, Борич и молодой хранильник[33] Оргост. И в то время, как никто на свете, видать, доподлинно не знал сколько же лет одолел на земле вещий Борич и далеко ли ему до полного срока жизни[34], двадцать лет Оргоста ясно цвели на его красивом лице.

Богомил и Словиша поклонились при входе, — им так же ответили наклонами.

— Воистину, почитание Рода — это добро, — приветствовал собравшихся Богомил, и за ним те же слова повторил Словиша.

— Воистину, что добро — то Род, что не добро — то не Род, — ответили им.

Тогда они омыли ноги в стоящей подле деревянной лохани и прошли под навес к очагу. Борич и Оргост немного подвинулись, освобождая место на циновках.

Какой бы торжественной и привлекательной не представлялась Словише та милая обстановка, в которой он, казалось бы, только и ощущал себя в безопасности, он ни на минуту не мог выпустить из головы ни светлую фигурку Добравы на фоне зыбкого серебра воды, ни щеголя-князя на таком же чванном, как и он сам, жеребце чубарой масти, ни любопытные звезды над провалившимся во тьму полем… Не ощущая ничего, кроме боли от распирающих его голову одних и тех же, но бесконечных в числе своем картин, он едва находил в себе силы повторять движения своего вожатого, чтобы не угодить в какую-нибудь нелепицу. (Осознание окружающего, казалось бы, только мгновенными просветами появлялось в нем: вот я иду, острые камешки подворачиваются под ноги… угол храма… свет впереди… надо повторить слова приветствия… вот я сижу перед жертвенником-очагом…)

Подвешенный высоко над огнем слабо кипел, распространяя округ сладковатые травяные запахи, маленький черный от копоти котелок. Множество всяческих крылатых козявок кружило у огня, в котором жизнь наиболее сумасбродных из них тут же и заканчивалась. Желто-горячие блики набрасывали на сосредоточенные лица волхвов подвижные огненные маски, подобные лику всемилостивого Хорса. А если оторвать взгляд от вьющегося пламени, увести его за пределы господства пульсирующего света и дать глазу свыкнуться с правилом ночи, то в небе, поначалу кажущемся угольно-черным, можно было разглядеть семь неутомимых светил созвездия Лося[35]. И, казалось, именно оттуда, из звездного далека, а отнюдь не от земли, прилетает точно мерцающий пересвист перепелов…