Крейсерова соната - Александр Проханов

Похрустывая, как если бы винт рубил не воду, а сочную, чуть подмороженную капусту, встречным курсом двигался рыболовецкий траулер. Ухо поместило в себя обшарпанные, с потеками ржавчины борта, трюмы с серебряным слитком слипшейся сельди, прорезиненные робы уставших рыбаков, стакан водки в красном кулаке капитана. И об этом узнал командир, окруженный приборными досками, пряча подводную лодку в непрозрачный для звука слой соленой воды.

– По пеленгу двадцать пять обнаружена цель!.. Предположительно надводная!.. Классификация…

Похрипывая, сердито булькая, приближался норвежский сухогруз. Плужников держал в поле слуха длинную клепаную палубу с разноцветными контейнерами, овальную рубку с толстым стеклом, красивый дубовый штурвал, окованный медью, за которым стоял рыжий рулевой.

Надводные корабли медленно вплывали в его ухо. Вызывали легкое дребезжание височной кости. Держались под сводом черепа, подобно туманным видениям. А потом исчезали как тени.

Лодка вильнула к северу. Ушла от проторенных корабельных маршрутов, беря курс на полюс. Пустынный, лишенный механизмов и металлических конструкций океан зазвучал таинственными хорами, как если бы в ушах переливались бесконечные пышные радуги.

В слуховой памяти Плужникова, словно на магнитной ленте, было записано множество подводных мелодий. Плужников наслаждался и пьянел от этой музыки. Погружался в сладостное созерцание, в сон наяву. Каждый звук моря порождал абстрактные образы, напоминавшие спектральные галлюцинации. Всякое живое существо источало пузырек звука и нежный цветной пучок. Любая капелька, сталкиваясь с другой, чуть слышно звенела, рождая слабую цветную корпускулу.

Сейчас он слушал звук, похожий на треск стрекозиных крыльев, словно сшибались стеклянные ворохи, комкались и ломались нежные перепонки, шелестели хрупкие слюдяные пластины. Это двигался косяк сельди. Темное облако состояло из тысяч стремительных рыб, мелькающих плавников и хвостов, отточенных глазастых голов. Их чешуйчатые тела терлись одно о другое. Перед каждой заостренной головой возникал водяной бурун. Море трескалось от переполнявшей его жизни. Лодка расталкивала холодное рыбное месиво. Борта искрили от бесчисленных скользящих прикосновений. Антенна трепетала от волнообразных колебаний. В ухе Плужникова растопырила сверкающие перепонки, выпучила фиолетово-серебряные глаза огромная яркая рыбина, окруженная изумрудным свечением.

Теперь он внимал легким стукам, слабым скрипам, хрупким потрескиваниям. Словно кто-то вколачивал множество крохотных гвоздиков, водил изящными лобзиками, делал надрезы стекла, протирал салфеткой край певучего стеклянного сосуда, ввинчивал в древесину буравчики, надкалывал каленые орешки. Лодка шла сквозь необъятную тучу планктона, который размножался, увеличивал массу, вытягивал в океане длинные вялые протуберанцы. На слиянии холодных и теплых вод море кипело рождавшимися бесчисленными тварями, напоминало густой бульон, куда вторглась тяжкая громада лодки, окруженная неисчислимыми рачками, креветками, икринками, клубеньками. Они сталкивались, ударяли в лодку хрупкими панцирями, щекотали ее волосяными усиками, долбили игольчатыми клювами, налипали живым трепещущим студнем. Все это трепетало, волновалось, пело, брызгало плодоносными капельками, источало пульсирующее млечное свечение. Плужников, очарованный божественным хором несметных торжествующих жизней, удерживал в своем чутком ухе увеличенную во сто крат розовую креветку с золотыми глазами, прозрачным женственным тельцем, шевелящимися нежными усиками. Узорная раковина уха, и в ней, словно в раме, царственный портрет креветки.

Океан огласился иными звуками. Казалось, кто-то вдыхает слова в глубокий гулкий кувшин. В глубине сосуда исчезают согласные звуки и остается булькающее, бессловесное пение. Голоса были человечьими, но молвь, на которой изъяснялись подводные создания, была невнятна, как древний язык, пригодный для обозначения лишь самых важных понятий, таких как солнце, вода, любовь, бессмертие. На этом изначальном, от Сотворения мира, языке говорили косатки – глянцевитые киты, игравшие вокруг лодки, принимавшие ее за огромного медлительного сородича. Водили вокруг нее хороводы, заманивали в свой круг, нежно к ней прижимались. Плужников чувствовал сквозь сталь их близкие глазированные тела, гладкие ласты, фиолетовые выпуклые глаза. Косатки нежились, ласкали друг друга. Самцы танцевали, играли мускулами. В самках, в горячих темных утробах, созревали детеныши. Матери несли их в студеных потоках, выпуская серебряные цепи воздушных пузырей. Поднимали прекрасные глаза ввысь, откуда проникали зеленоватые лучи полярного солнца. Плужников слушал божественный язык китов. Старался понять его смысл. Ему казалось, что киты говорят о нем, зовут к себе, в соленую играющую стихию. Его восхищенное ухо заключало в себе фиолетовое, с серебряным пятном, китовое око.

Он был околдован и опьянен волшебными созвучиями, доносившимися из безграничной стихии, сотворившей в себе материки, каменья, живых существ, корабли, пылающие в ночи созвездия, людские души и его, Плужникова, безымянную и бессмертную сущность, которая вот-вот освободится от бренного тела, прорвется сквозь стальной кожух лодки, превратится в певучий звук огромного вселенского хора.

Вдруг услышал, как в бездонной глубине океана зародился печальный таинственный вздох. Словно поднялись и опустились подводные хребты. Глухой тяжкий стон вырвался из утробы мира, как если бы Земля была живой, бесконечно усталой. Жаловалась кому-то, кто ее сотворил. Повесил в пустом мироздании, вынуждая парить миллиарды лет среди иных светил. Ждать Того, Кто забыл о ней. Звать, чтобы Он, облетев другие миры, вернулся к ней наконец. Взял обратно, откуда явил. Этот подводный стон был столь глубок и печален, так тронул Плужникова своей непомерной грустью, что он, в своем сострадании, откликнулся на эту печаль Земли. Так бабушка его, молча, часами, притулившись на стульчике в тихой дремоте, среди боя старинных часов, вдруг просыпалась и вздыхала. Не умея понять, о чем ее воздыхание, он сострадал и любил. Хотел и не мог помочь.

Звуки океана убаюкали его, словно он надышался дурмана. Окруженный приборами, подключенный к датчикам, резонаторам, чутким сонарам, он был как под капельницей, которая вливала ему в кровь сладкое снотворное.

Видел сон, будто лежит в детской кровати у открытого окна, выходящего в сад. Комната наполнена голубоватой тенью от недвижной тучи, что пышно встала над садом. Под потолком, у лампы бесшумно трепещет белая бабочка. Высоко, над садом, мерно рокочет гром. В предчувствии дождя все замерло – каждый листик, каждый цветок на клумбе. Сквозь приоткрытую дверь слышно, как разговаривают мама и бабушка. Их разговор о нем, негромкий, воркующий, и так сладко ему засыпать, чувствуя их соседство, их любовь, зачарованную тишину летнего прохладного сада, ожидающего порывов дождя. На грани яви и сна, прежде чем сладко забыться, он слышит легкое постукивание первых брызг. Мелодичный звон карниза, в который ударяют легкие чистые капли, громче, чаще. В налетающем ветре, в шуме листвы гремят водяные удары. Резче, сильнее, превращаясь в сплошной металлический грохот.

Плужников очнулся. В ушах гремели твердые жестокие очереди, вибрирующие скрежеты, звенящие рокоты. Акустическая антенна сотрясалась нежными оболочками, вызывая в его барабанных перепонках пульсирующий гром. Так звучат гребные винты субмарины, прокручивающие медными лопастями тугие пласты воды. Этой субмариной могла быть лишь лодка врага. Многоцелевая лодка-убийца проекта «Колорадо», что явилась в северные широты поохотиться за «Москвой». Отыскать ее в холодной пучине, ухватить незримыми щупальцами систем наведения. Нацелить на нее зоркие головки торпед. Гнаться по пятам среди подводных хребтов и долин, выискивая в океанских течениях.

Плужников очнулся, как от ночного кошмара. На экране жарко горел электронный зубец, характерный для атомной лодки. Слушая рокоты, хриплым взволнованным голосом он передал на центральный пост:

– Пеленг – сорок пять!.. Обнаружена цель!.. Предположительно подводная лодка!.. Классификация – «Колорадо»!

На его ухо надвинулось черное прорезиненное тулово, затмило мир.

Командир в центральном посту объявил боевую тревогу. Пылали экраны. Бежали горящие строки. Вращались лучи индикаторов, зажигая очертания донных гор и ложбин. Штурманы на электронных планшетах вычерчивали координаты противника, определяли скорость и курс. Компьютеры строили графики, в которых на разных высотах, под разными углами и ракурсами сближались две подводные громады. Механики управляли реактором, двигали стержни графита, раскаляли уран. Перегретый пар ревел в стальных трубопроводах, ударял в лопатки турбины. Сияющий вал вращал лепестки винта, разгоняя лодку. Экипаж в отсеках занимал боевые посты. Упирались головами и спинами в округлые стены и своды. Под пилотками, озаренные матовым светом, голубели худые лица, напряженно блестели глаза. Каждый управлял элементом лодки, давил на кнопки и клавиши, поворачивал вентили и рычаги. От прикосновений пальцев мощно колыхались рули, поворачивая крейсер в потоках. Убыстрялось вращение винта, оставлявшего турбулентный след. Повинуясь воле упрямого, с худощавым лицом командира, лодка раздвигала толщу шумящих вод, сбрасывала с оболочки тонны вскипавшей воды.