Все цвета радуги (Оракул Вселенной - 3) - Александр Соболь

- Ну что, Андрей, порадуешь нас хоть чем-нибудь? - спросил Чалмерс.

Взволнованный присутствием высшего руководства Содружества, Троекуров пожал плечами и покачал головой.

- Нет, к сожалению. Никаких изменений. Лежит в своей каюте практически неподвижно, на мои вопросы и другие попытки общения не реагирует, глаза закрыты, вегетативная нервная система функционирует, как у человека, погруженного в глубокий сон. Хотя это чисто визуальные наблюдения, по-другому я его исследовать опасаюсь, после... м-м-м...

- Да-да, конечно, - поднял руку де Виньон. - Мы все знаем. Других новостей нет?

- Некоторые физические приборы... гравитометр, вакуум-резонатор Росса, датчики электромагнитных полей и пси-излучения регистрируют неравномерную, порой с очень высокими всплесками активность... словно в теле Зорова происходят некие процессы... если только тело его является еще телом в обычном биологическом смысле.

- Вы допускаете... возможность частного или даже полного перерождения? спросил Ларсен, нервно сплетя тонкие длинные пальцы.

- Учитывая все факты в комплексе, очень трудно допустить что-либо другое, мэтр.

- Ну что же, - медленно проговорил де Виньон, - не исключено, что мы присутствуем при рождении того, о ком писали и спорили философы, футурологи и фантасты уже не одно столетие... Хомо Супер. Вопрос, каким он будет? Шаг ли это к духовному и физическому совершенству или, наоборот, в бездну чудовищных и злобных сил, способных стереть человека с лица Вселенной?..

- Horror infiniti (Ужас бесконечности (лат.))... - задумчиво произнесла Ольга Уинсток-Добровольская. - Причем, если так можно выразиться, в обе стороны... Нам можно взглянуть на него?

- Думаю... думаю, да... - Троекуров с тревогой взглянул на своего шефа, но Чалмерс пожал плечами, всем своим видом словно говоря: "Чему быть, того не миновать".

* * *

Каюта, где лежал Зоров, была удручающе стандартна: параллелепипед 3 х 2,5 х 2,5 метра, с койкой, оборудованной гравиматрасом (сейчас выключенным), девственно чистым столом и стулом, сиротливо под стол задвинутым. Шкаф и пара тумбочек прятались в стенах. Слева располагалась дверь в санузел, прямо, в противоположной от входа стене, имело место псевдоокно с набором голографических картинок. Сейчас аппаратура не работала, и бугорки голопроекторов волдырями покрывали пластик, отнюдь не добавляя ему привлекательности.

Зоров недвижимо лежал на кровати, отвернувшись к стене; казалось, он даже не дышал. На нем были белая майка и голубые шорты.

Печать поразительно одинакового выражения легла на лица вошедших: угрюмая настороженность, напряженное ожидание, любопытство, страх...

И лишь Ольга, окинув взглядом каюту, нахмурила брови и удивительные фиолетовые глаза ее гневно блеснули:

- Да это же... черт знает что! - очень тихо произнесла она, но ее услышали все и воззрились с изумлением.

- Вы же врач, Андрей, психоаналитик к тому же! - так же тихо, но с грозовыми нотками сказала Ольга. - Что это за интерьер?! Где переключатель голографических программ?

Ошеломленный Троекуров, непонимание на лице которого быстро сменилось досадой и чувством вины, указал на малозаметный верньер справа от входной двери.

Уинсток-Добровольская нетерпеливо протянула руку к верньеру и начала его вращать. Псевдоокно полыхнуло золотисто-голубым мерцанием и распахнулось в беспредельную океанскую даль. Солнце спряталось за грядой пушистых розовато-сизых облаков над горизонтом, зеленовато-голубой простор бороздили белые барашки волн.

- Вот так, - удовлетворенно сказала Ольга, - почти сразу в точку... - И еще больше ошеломила Троекурова вопросом: - Здесь где-то есть, надеюсь, ваза для цветов?

Троекуров беспомощно оглянулся на Чалмерса, но тут вдруг Ли Фунг, чуть улыбнувшись тонкими губами, произнес одно слово: "Сейчас". Бесшумно выскользнув из каюты, он через несколько секунд вернулся, держа в руке прелестную вазу, выполненную в восточном стиле.

Ольга Уинсток-Добровольская взяла вазу, поставила на стол, отколола от груди удивительной красоты лиловую орхидею с планеты Цирцея и поставила ее в вазу. Затем отошла назад и критически оглядела каюту.

- Вот, теперь более или менее... Если по мне, то здесь помереть с тоски и скуки можно было. Не исключено, что Александр и общаться не пожелал в такой обстановке. Шутка, конечно, но в каждой шутке...

Зоров вдруг шевельнулся - чуть-чуть, но движение заметили все и замерли в ожидании.

- Саша, - вдруг произнесла своим волнительным голосом Ольга Уинсток-Добровольская, - Саша, вы слышите меня? Вы не можете отвечать или не хотите? Вы помните меня? В последнюю нашу встречу вы внушили всем нам так много оптимизма! На что нам теперь надеяться, Саша?!

Тело Зорова внезапно легко, будто невесомое, взмыло в воздух и приняло позу сидящего человека.

Единый судорожный вздох вырвался из уст окруживших кровать людей, но более они никак не прореагировали на происходящее, оцепенев.

Лицо Зорова болезненно сморщилось, веки дрогнули... и глаза открылись. Еще один вздох прошелестел по каюте. Все находившиеся в комнате в той или иной степени знали Зорова до отлета на Планету Карнавалов и уж, конечно же, помнили его глаза - светло-серые, порой с неожиданной просинью, тогда уже поражавшие едва ли не физически ощущаемой глубиной, но...

Сейчас на них в упор взглянули провалы в аспидный мрак бесконечности, в неизмеримые глубины неведомых темных пространств, в астральную бездну Запределья...

И шевельнувшиеся губы родили звук - не мыслеречь, а нормальную звуковую:

- Очень... больно. Боль... везде. То, что я меняюсь, только усиливает ее. Если бы я остался... обычным человеком, то давно уже умер от болевого шока... Людям... не вынести такого. Поэтому... повторяю свою просьбу: оставьте меня в покое. Пока. Возможно... возможно, мне станет легче... и я смогу контролировать боль. Хотя бы... контролировать, поскольку избавиться от нее... невозможно. Тогда я смогу... разговаривать с вами или как-то по-другому... общаться. Я уже очень многое могу, а смогу, вероятно, еще больше. И буду помогать вам, и охранять вас и никогда, никогда ни один человек не погибнет больше... по-глупому.

- Но почему вы ощущаете такую сильную боль, Александр, и неужели вам никак нельзя помочь, облегчить ваши страдания? - Вопрос сорвался с губ Бьерна Ларсена, и он даже вперед подался, ожидая ответа.

- Как... как вы не понимаете?.. Ольга, вы должны понять, объяснить им... Или нет - я сейчас приоткроюсь... чуть-чуть... выпущу тысячную или даже миллионную часть боли... и вы не будете больше... задавать глупых вопросов.

Будто сдвоенная черная молния сорвалась с глаз Зорова, и всех присутствующих окатила, испепеляя души и разрывая сердца, волна такой БОЛИ... все вокруг почернело... время застыло, спрессованное в пепел...