Послесловие к портрету - Анатолий Злобин

- Вот что скажу, - продолжал Владимир. - Я ею скоро накушался, славы той. Вкусил, как говорится. Через что понял? Да через собственный карман. Непонятно? А я быстро сообразил. Слава моя по карману бьет. Я выступать еду, опытом меняюсь, а мои ребята тем часом вкалывают. Им прогрессивка, а мне только среднемесячная. И моральный момент. Они работают, а я по клубам катаюсь. Ребята мне ничего не говорят, но я же сам понимать должен. Другое дело, когда на общество работаю, депутат там или еще кто.

Разговор получался доверительным, безутайным, и я решил завершить его на той же степени откровенности. Только один вопрос и оставался у меня: почувствовал ли Затворницкий какие-либо преимущества, получив Золотую Звезду Героя?

- А как же? - с улыбкой отозвался он. - Началась спокойная жизнь, особенно дома. Полина больше верить стала. Раньше, бывало, задержишься на вечере, придешь позднее обычного, она в упреки, не верит, что я по делу отсутствовал. "Заседал, а пришел с запашком". У мужчин-то разные заседания случаются, а она ни в какую. Или рыбалка. "Где рыба?" - спрашивает. А зачем мне рыба? Я ее раздавать люблю. Но как началось недоверие, пришлось привозить с собой. Так я нарочно самую мелочь выбирал или с другими менялся, пусть она с этой мелюзгой возится. А с героем сразу полегчало. Чувствую - верит. Мне-то рыбалка не для рыбы нужна, а для тишины и сосредоточенности. Мне эту рыбу домой даже лень везти. А у других не ловится. Отчего тут не посочувствовать. Ребята на берегу удивляются. "Как же ты всю рыбу раздаешь? Не боишься скандала?" - "А мне моя верит", отвечаю. Ребята вздыхают: "Повезло тебе".

Рыбацкая история порядком смахивала на охотничьи рассказы, но я-то верил: Затворницкий не преувеличивает, разве что на жену чуть наговаривает. Какие еще нужны ему привилегии от геройского звания? Как-то мы отправились в совместный поход в кино. Картина была ходовая, хвост очереди выполз на улицу. А за стеклянными дверьми на нас призывно глядело объявление, которое во многих местах общего пользования красуется: "Герои... получают билеты вне очереди". Я толкнул было в бок своего героя, но тот прикинулся неграмотным и мужественно выстоял весь хвост. Только после кино обронил: "Зря стояли, смотреть не на что".

Вот и получается, что главная привилегия славы - доверие. Не только от жены, но и от всего общества. Но ведь и не может быть привилегии более высокой, какой разговор. И мне кажется, Владимир Затворницкий отчетливо сознает это.

Тут я остановился в некотором раздумьи: имею ли я право печатно и, следовательно, многотиражно рассказать о тайной слабости Владимира Затворницкого, которая, кстати заметить, также является привилегией славы? И решился - скажу. Тем более что Затворницкий и не таился передо мной. Я прямо ахнул, когда увидел эту туго набитую коробку. Вырезки из газет и журналов, грамоты, печатные благодарности, отслужившие срок удостоверения, листки и брошюры, а в них призывы и описания починов, фотографии, обязательства и прочая, прочая - вся трудовая и общественная биография героя в концентрированном виде уместилась в старой коробке из-под деда-мороза. Но только не дед-мороз принес ее в подарок, а трудом она добывалась. Первая грамота помечена пятьдесят третьим годом, на углах сохранились дырочки от кнопок (висела на стене). Я не видел той стены в общежитии на Истоминке, но могу представить себе ее многокрасочность: материала для этого хватало. За иными вырезками Владимир гонялся с настойчивостью заядлого коллекционера, другие сами давались в руки. В любом случае коллекция могла значиться уникальной.

- Больше для детей собирал, чем для себя, - пояснил Затворницкий с несколько виноватой улыбкой (хотя какая тут вина?). - Мне-то они теперь ни к чему, а им, может, пригодится для будущего интереса. - И посмотрел на маленького Андрея, который углубленно играл в углу на ковре, не подозревая о редкостном своем наследстве.

Поскольку мы уж в гостях у Затворницких, придется пройтись по квартире. Андрей уже перекочевал в соседнюю комнату, надувает голубой шар. Люда сидит в третьей комнате за учебниками. Она появилась на свет чуть позже первой грамоты, кончает десятый класс, значит, начинаются новые заботы с институтом.

Полина Николаевна жарит на кухне цыплят. Коль я краем пера уже задел ее, придется и ей дать ответное слово. Прослушав рыбацкую историю в моем пересказе, Полина Николаевна расхохоталась:

- Да он просто рыбак никудышный, оттого и приходится цыплят жарить. Бегает всюду за заграничной леской, поедет сам туда, обязательно крючки привезет какие-нибудь самые новейшие. А что толку? Не знаю, как он там дома ставит, а насчет рыбы это уж точно, не умеет он ее брать.

Кому же теперь верить? Припомнились два случая, когда я был зван на уху, и оба раза давался отбой по причине нехватки сырья. Или рыба перевелась в Подмосковье? Другие что-то не жаловались.

- Рыбалка в наше бурное время нужна не ради рыбы, а ради отключения, это я говорю, на зарумянившихся цыплят поглядывая.

Полина Николаевна продолжала улыбаться:

- Если я рыбы в магазине не куплю, то и не будет ухи.

- В доме назревает семейный конфликт, - так я продолжаю, надеясь вызвать Полину Николаевну на разговор.

И дождался.

- Значит, пожаловался он вам на меня? Тогда и я отвечу. Вам-то он не скажет, но я-то вижу. - Полина Николаевна уже не улыбалась, тень сосредоточенности набежала на ее лицо. - Все у него для работы, для бригады. А для дома? Людочке в институт поступать, а он отмахивается: сами решайте. Сколько у него нагрузок: депутат, делегат, член президиума в профсоюзах, член горкома, заседания, конференции, съезды. Разве можно на одного человека столько наваливать? Вижу его полчаса в сутки. Придет домой - и с ног валится, посидит с маленьким Андрюшкой, гляжу, сам с ним заснул, опять ни о чем не поговорили, а завтра опять подниматься в пятом часу разве это жизнь? Два года в театре не были...

Нет, не получается из моего Владимира Андреевича идеального образа. И если я слышу такие домашние плачи, не столь уж он гармоничный, выходит, каким я пытался было представить его в начальном теоретическом разрезе. Но такова реальная жизнь, она не обязана совпадать с литературными критериями, я же ни в чем не стремился приукрасить своего героя, да и не нуждается он в таком украшательстве.

Остается рассказать о нашей последней встрече на этажах. Мороз в тот день выдался страшенный, помните недавние январские холода? Я долго взбирался на шестнадцатый этаж, но в лестничной клетке хоть не дуло, зато наверху ветер был пронизывающий. Я пробирался в проходе между панелями. У колонны, навешивая ригель, возились пять закутанных в телогрейки фигур. Не разглядев среди них Затворницкого, я спросил:

- Где же бригадир?

- А он внизу у печки сачкует, - сказала одна из фигур и только тогда я узнал в отвечавшем Владимира.

Монтажники вдоволь посмеялись над моей оплошностью, не отрываясь однако же от работы.

- Как же вы тут работаете? - не удержался я, глядя на красные от мороза лица монтажников, на легкие их рукавицы, иначе бы рука утратила твердость.

- В мороз панели лучше клеятся, - ответил Володя Кривошеее, числившийся в балагурах.

- А нас работа греет, - сказал Саша Ноботкин и радостно сообщил, вытаскивая из телогрейки термометр, исполненный в виде карманных часов. Нынче-то двадцать семь. А вчера-за тридцать. Потому как высота...

Их было на этаже пятеро монтажников, и они остались тут после смены для сверхурочной работы, имея в ней свой интерес. Мороза они вроде и не замечали, лишь изредка передавали один другому кувалду, чтобы погреться от работы.

Я быстро продрог и начал делать знаки Затворницкому. В конце концов тот неохотно сжалился надо мной и мы спустились в бытовку, жаркую от электрической печи. Нужный нам разговор быстро закончился, я даже не успел согреться. А Затворницкий уже нетерпеливо поглядывал в окошко. Я не решился задерживать его, и он сказал только:

- Ладно, пойду на высоту.

1971