Химия смерти - Саймон Бекетт

Я все еще не уезжал.

Через какое-то время в поле зрения возникли два силуэта, продиравшиеся сквозь белесые стебли, нещадно стегавшие их форменные рубашки. Еще на расстоянии было заметно, насколько бледны у них лица. На груди младшего полицейского виднелись мокрые рвотные потеки, о которых он вряд ли даже догадывался. Без лишних слов я протянул ему бутылку с водой. Он благодарно ее принял.

Пожилой констебль старательно прятал глаза.

– Чертова рация... сигнала не добьешься... – пробурчал он, проходя мимо меня к машине. Ему явно хотелось вернуть себе тот прежний, грубоватый тон, да получалось неважно.

– Значит, все-таки не олень? – спросил я.

Мрачный взгляд в ответ.

– Думаю, вы можете быть свободны.

Констебль дождался, когда я сяду в «лендровер», и лишь затем стал что-то говорить по рации. Когда я отъезжал, он все еще докладывал. Молодой полицейский разглядывал носы своих ботинок, держа бутылку в безвольно повисшей руке.

Я возвращался в клинику. В голове словно мухи роились мысли, но я как бы отгородился от них. Силой воли я не давал мыслям вырваться из-под ментальной проволочной сетки, и они нашептывали что-то прямо в подсознание. Впереди появился съезд к поселку и моему кабинету. Рука потянулась к выключателю поворота и там остановилась. Даже не думая, я принял решение, эхо которого будет звучать еще несколько месяцев. То самое решение, что изменит как мою жизнь, так и чужую.

Я поехал прямо. Курсом на ферму Салли Палмер.

Глава 3

С одного края фермы росли деревья, другими она выходила на болото. «Лендровер» вздымал клубы пыли, пока я трясся по изрытой шинами дороге, ведшей к дому Салли. Припарковавшись на разбитой брусчатке (все, что осталось от мощеного дворика), я вышел. Высокий сарай, собранный из рифленых металлических листов, казалось, дрожал в струях раскаленного воздуха. Сам же жилой дом ослепительно ярко сиял, хотя белила, которыми он был выкрашен, начали постепенно лупиться и сереть. Ярко-зеленые ящики с цветами, подвешенные по обеим сторонам входной двери, являли собой единственное живое пятно в этом блеклом мире.

Обычно, когда Салли дома, не успеешь постучаться, как тебя встречает лаем ее шотландская овчарка Бесс. Только не сегодня. За окнами ни единого признака жизни, хотя это еще ничего не значит. Я постучал в дверь. В эту минуту причина моего появления выглядела весьма глупо. В ожидании ответа я смотрел вдаль, пытаясь придумать, что же сказать, если Салли откроет. Наверное, сказать можно было бы и правду, однако тогда я стану выглядеть столь же нелепо, как и Линда Йейтс. А еще Салли может все превратно понять, приняв мой визит совсем не за проявление той подспудной тревоги, которую я никак не мог объяснить.

У нас с Салли был не то чтобы роман, но все равно нечто большее, нежели простое шапочное знакомство. Одно время мы частенько виделись. Ничего удивительного тут нет, у нас, чужаков, приехавших в деревню из Лондона, существовала общая точка соприкосновения: прошлая, городская жизнь. К тому же Салли была моих лет и обладала общительным характером, позволявшим легко находить друзей. И еще она обладала привлекательной внешностью, кстати. Мне нравилось порой сходить с ней в паб, скоротать вечерок.

Правда, не более того. Как только я почувствовал, что Салли может захотеться большего, я тут же ушел в тень. Поначалу она вроде бы удивилась. С другой стороны, раз между нами ничего не было, то не нашлось и места обидам или чувству вины. При случайных встречах мы по-прежнему вполне свободно болтали, но и все.

Об этом я старательно заботился.

Я еще раз постучал в дверь. Помнится, испытал даже чувство облегчения, когда Салли так и не открыла. Она явно куда-то ушла, а это означало, что мне не надо объясняться, почему я здесь. Если на то пошло, я и сам не знал причины. Я не суеверен и в отличие от Линды Йейтс не верю в предчувствия. Если не считать, что Линда и предчувствием-то это не назвала. Просто сном. А я знаю, каким обольстительным может быть сон. Предательски обольстительным.

Я повернулся спиной к двери и к тому направлению, в котором начали идти мои мысли. «Нет ее дома, и что с того? – подумал я с досадой. – Какого черта я вообще завелся? Ну помер какой-то турист или там орнитолог-дилетант... И это причина дать распоясаться воображению?»

Однако на полпути к машине я вдруг остановился. Что-то здесь не так, а что – не пойму. И даже повернувшись лицом к дому, я еще пару секунд не мог найти ответ.

Ящики с цветами. С пожухлыми, мертвыми цветами.

Салли ни за что не допустила бы такого.

Я вернулся. Земля в ящиках вся высохла, растрескалась жесткой коркой. Растения не поливали несколько суток. Может, даже больше. Я постучал, позвал Салли по имени. Когда вновь не последовало ответа, я взялся за дверную ручку.

Не заперто. Возможно, прожив здесь столько времени, Салли отвыкла от замков. Но с другой стороны, она, как и я, приехала из города, а старые повадки отмирают с трудом. Приоткрывшись, дверь уперлась в груду почты, скопившейся в прихожей. Пришлось поднажать, и, переступив через рассыпавшиеся маленькой лавиной конверты, я прошел на кухню. Здесь все знакомо: стены веселого лимонного цвета, добротная сельская мебель и кое-какие детали, говорившие о том, что хозяйка дома так и не смогла полностью расстаться с городскими привычками – электрическая соковыжималка, кофеварка и большой винный стеллаж, почти полностью занятый бутылками.

Если не считать изрядного количества непрочтенной почты, поначалу ничего странного в глаза не бросилось. В доме, однако, царила затхлая атмосфера, будто комнаты давно не проветривали. Потягивало сладковатым запахом гнилых фруктов. Поискав глазами, я на кухонном шкафчике обнаружил глиняную миску, полную почерневших бананов и покрытых белесым пушком плесени яблок и апельсинов. Натюрморт memento mori[1]. Из настольной вазы безжизненно свешивались цветы, сорт которых я уже не мог определить. Ящик серванта возле мойки наполовину выдвинут, как если бы Салли отвлекли в тот миг, когда она собиралась что-то достать. Машинально я сделал шаг, чтобы задвинуть ящик, но передумал.

«Может, она уехала в отпуск, – сказал я про себя. – Или слишком занята, чтобы выкидывать мертвые цветы и фрукты».

Масса возможных причин. Впрочем, как и Линда Йейтс, я уже все знал.

А не проверить ли остальные комнаты? Хм-м, нет. Уже сейчас я начинал видеть в этом доме потенциальное место преступления и опасался нарушить какие-либо следы или улики. Пойдем-ка лучше на улицу...

Салли держала своих коз на заднем дворике. С одного взгляд да стало ясно, что случилась беда. Пара-тройка хилых, истощенных животных еще стояли на ногах, но большинство лежали ничком. Уже мертвые или просто без сознания – сказать трудно. Выгон выщипан почти до голой земли, а когда я заглянул в водопойное корыто, то увидел совершенно сухое дно. Рядом лежал шланг, явно для заливки. Перекинув один конец в корыто, я вдоль шланга добрался до водоразборного стояка. На звук хлещущей воды приковыляла пара коз и принялась жадно пить.

«Как только переговорю с полицией, – решил я, – сразу вызову ветеринара». Я вынул свой мобильник, однако сигнал не проходил. Прием в районе Манхэма всегда отличался капризностью, и сотовые телефоны чаще всего работали непредсказуемо. Подальше отойдя от выгона, я увидел, как зашевелился антенный индикатор. Я уже собирался набрать номер, как заметил небольшое темное пятно, полускрытое за ржавым плугом. С растущей тревогой, чувствуя странную уверенность, будто знаю, что это такое, я приблизился.

В сухой траве лежала мертвая Бесс, шотландская овчарка Салли Палмер. Труп казался крошечным, шерсть спутана и засыпана пылью. Ладонью я разогнал поднявшийся рой мух, решивших обследовать мое собственное, не столь гнилое, мясо, после чего пошел прочь. Успев, кстати, обратить внимание, что собачья шея почти полностью перерублена.

Жара вдруг стала просто адской. Ноги сами несли меня к «лендроверу», пока я боролся с искушением плюнуть на все и уехать. Вместо этого, не дойдя до машины, я принялся набирать номер полиции. В ожидании ответа я тупо смотрел на далекое темно-зеленое пятно леса, откуда так недавно приехал.

«Опять? Здесь? Сколько же можно?!»

Из ступора меня вывел металлический голос, раздавшийся в трубке. Я повернулся спиной и к лесу, и к дому.

– Хочу заявить о пропавшем человеке, – сказал я.

Инспектор полиции оказался коренастым и плотным, как боксер, мужчиной по фамилии Маккензи, на год-два постарше меня. В глаза бросились его ненормально широкие плечи, в сравнении с которыми нижняя часть тела выглядела непропорционально: короткие ноги, заканчивавшиеся до нелепости изящными ступнями. Его можно было бы принять за рисованного культуриста из мультфильма, если бы не расплывшийся живот и угрожающая аура взвинченной раздражительности, заставлявшая воспринимать этого человека исключительно серьезно.