Верность - Рейнбоу Рауэлл

А теперь он не мог послать им предупреждение – по крайней мере, не сегодня вечером. Не тогда, когда они и правда волновались, что получат такое предупреждение. Это было бы чересчур, разве нет? Зная, что кто-то прочитал твое письмо насчет того, что кто-то читает твою почту? Если бы ты был настоящим параноиком, то задумался бы: значит, все, из-за чего тебя трясет, тоже правда! И подумал бы: «А может, все они против меня?»

Линкольн не хотел быть плохим парнем из «Трона».

А еще… А еще ему вроде как нравились и Бет, и Дженнифер – ну, настолько, насколько могут нравиться люди, если судить по их электронным письмам – вернее, только по некоторым из них.

Линкольн еще раз пробежался по переписке. Так-с… «Задницу» точно надо было пометить красным флажком. «Двадцать одно» и «порнуху» – тоже. А вот насчет «извращенца» и «менструации» он не был уверен.

Он почистил папки и отправился домой.

– Да не обязательно давать мне обед, – сказал Линкольн матери.

Хотя ему нравилось, когда она это делала. С тех пор как он снова стал жить дома, Линкольн почти совсем отказался от фастфуда. У матери на кухне все время что-нибудь запекалось, жарилось, тушилось или охлаждалось. Стоило ему выйти из кухни, она совала ему в руки пластиковый контейнер с чем-нибудь.

– Не обед, – возразила она, – а ужин.

– Да не обязательно же, – повторил Линкольн.

Ему, в общем-то, нравилось жить с матерью, но есть же варианты такой жизни. И он был твердо уверен, что готовить для него каждый раз – это уж слишком. Весь день строился у матери вокруг того, как и чем бы накормить сына.

– Я же себя не принуждаю, – ответила она и дала ему сумку с тяжелой стеклянной кастрюлей, в которой что-то шипело.

– Это что ты приготовила? – спросил он. Из кастрюли пахло корицей.

– Курицу тандури. По-моему. Ну, у меня, конечно, нет ни этого тандури, ни тандура – точно не знаю, как он там правильно называется, – и йогурта было маловато, а они ведь кладут йогурт – кажется, так? Я сметаны положила. И паприки добавила. Может, это гуляш с курицей получился. Да знаю я, что необязательно готовить тебе обед. Но мне хочется. Мне спокойнее, когда ты ешь настоящую еду, не что-нибудь там из забегаловки. Я и так за тебя волнуюсь, переживаю, что ты мало спишь и совсем не бываешь на солнце.

– Сплю я, мам.

– Днем. А мы созданы, чтобы просыпаться с рассветом, впитывать витамин D, а ночью, когда темно, ложиться спать. Когда ты был совсем маленький, я тебе не разрешала засыпать даже с ночником, помнишь? Это как-то связано с выработкой мелатонина.

– Ладно, – ответил Линкольн. Вряд ли он переспорил ее хоть раз в жизни.

– Ладно? Что значит «ладно»?

– «Ладно» значит «я тебя слушаю».

– А… Ну тогда ничего это не значит. Возьми курицу, хорошо? Съешь?

– Съем, честное слово. – Линкольн прижал сумку к груди и улыбнулся. Хотелось выглядеть так, чтобы матери не стоило так уж за него волноваться. – Съем, конечно. Спасибо.

Грег уже ждал Линкольна, когда тот зашел в отдел. Из-за серверов там всегда было на несколько градусов холоднее, чем на улице. Казалось бы, здорово, отлично освежает. А на самом деле воздух был не приятно прохладным, а казенно сухим.

– Послушай, Сенатор, – сказал Грег, – я тут думал о том, что ты мне на днях сказал, в смысле, что работы у тебя мало. Так я нашел тебе дело.

– Вот и отлично! – искренне обрадовался Линкольн.

– Займись-ка архивированием и сжатием всех пользовательских файлов за последние полгода, – предложил Грег, явно считая, что это великолепная мысль.

Линкольну так не показалось.

– А зачем вы мне это поручаете? – вырвалось у него. – Только время тратить…

– Я думал, это как раз то, чем ты хотел заняться.

– Я хотел… Я же хотел не чего-нибудь вообще. Мне неудобно получать деньги просто так, ни за что.

– Вот теперь будет удобно, – отозвался Грег. – Нашел же я тебе дело.

– Да, но архивировать и сжимать… Это ж тыщу лет можно делать. А толку – ноль.

Грег натянул ветровку и сунул под мышку несколько папок. Он сегодня уходил пораньше – нужно было везти ребенка к ортодонту.

– На тебя, Линкольн, не угодишь. Верно? Вот поэтому и женщины у тебя нет.

«Откуда он знает, что у меня нет женщины?» – удивился про себя Линкольн.

Весь вечер он усердно архивировал и сжимал файлы, просто так, чтобы позлить Грега. Пусть даже Грег не заметит, что все сделано, а уж тем более, что сделано со злорадством. Линкольн архивировал и сжимал с одной только мыслью – поквитаться. Он бы точно знал, как и что ответить, если бы в отдел вдруг зашел посторонний и сказал бы, что решено его уволить.

Только часов в десять он вспомнил о приготовленной матерью курице тандури.

С контейнера в бумажном пакете соскочила крышка, и на ковре под его столом натекла лужа ярко-рыжего соуса. Девушка, которая днем сидит здесь, – Кристи – уж точно не обрадуется. Она и так уже оставляла Линкольну записку с просьбой не есть за ее рабочим столом – крошки, видите ли, в клавиатуру попадают.

Линкольн отнес то, что осталось, в комнату отдыха на втором этаже. По вечерам там почти никто не бывал – редакторы перекусывали на рабочих местах, – но все-таки в компьютерном отделе совсем уж пусто. Линкольну нравились все торговые автоматы, а бывало, что в одно время с ним ели и уборщицы. Но только не сегодня. Сегодня не было ни единого человека.

В кои-то веки Линкольн даже обрадовался, что один. Он взял пластиковую вилку и устроился за угловым столиком. Разогревать курицу было неохота.

Вслед за ним в комнату вошли двое – мужчина и женщина. Они по-дружески о чем-то спорили.

– Доверяйте же нашим читателям побольше, – говорила женщина, помахивая в сторону мужчины свернутой в трубку спортивной страницей и склоняясь над кофемашиной.

– Не могу, – отвечал он. – Уж я их столько перевидал!

Мужчина был в заношенной белой рубашке и широком коричневом галстуке. Он будто не переодевался и не высыпался со времен президента Картера. Женщина казалась моложе его. Она ярко блестела глазами, стояла, широко развернув плечи, а длинные волосы опускались до середины спины. Женщина была слишком хороша, чтобы просто так глазеть на нее.

Все они были слишком хороши, чтобы просто так глазеть. Линкольн и не помнил, когда последний раз смотрел женщине прямо в глаза. Женщине – не матери. И не сестре Ив.

Пока Линкольн глядел в пол, не было риска случайно встретиться глазами. Он просто не переносил, когда – в лифте или в банке – натыкался на какую-нибудь женщину глазами, а она тут же начинала прикидываться, будто ей это совсем не интересно. Однажды такое случилось на бензоколонке: Линкольн нечаянно взглянул на женщину и поспешил извиниться. Она притворилась, что не услышала, и отвела взгляд.

– Если ты ни с кем не встречаешься, – доставала его Ив, – я могу познакомить тебя с хорошими девушками-лютеранками. Настоящие лютеранки из Миссурийского синода.

– Обойдусь! – отрезал Линкольн. – Если хоть одна из твоих церковных подружек познакомится с мамой, то твоей репутации конец. С тобой рядом никто сидеть не захочет на библейских курсах.

Женщина в комнате отдыха рассмеялась и покачала головой.

– Все упорствуете, – произнесла она. Спор так увлек женщину, что смотреть можно было совершенно спокойно. На ней были линялые джинсы и мягкий зеленый жакет, который чуть задрался, когда она потянулась за кофе. Вся ее поясница была усыпана веснушками. Линкольн отвел глаза.

– Но ты же нормальный парень, Линкольн, – говорила ему сестра. – Ты же ходил на свидания. И девушка у тебя была. Нет в тебе никакого внутреннего дефекта, который мешал бы свиданиям.

– Это что – духоподъемный разговор? Чтобы я не заморачивался насчет внутреннего дефекта?

Линкольн ходил на свидания. И девушка у него когда-то была. И поясницу женскую он видел. Бывало, и он стоял на концертах, на футболе, на вечеринках, положив ладонь на женскую поясницу, на поясницу Сэм, и его пальцы скользили ей под свитер. Для него в этом было что-то совсем интимное – вот так касаться ее, когда никто не обращает внимания.

Не было в Линкольне никакого внутреннего дефекта. Три года назад он ходил на свидание. Подруге сестры понадобился приятель, чтобы было с кем пойти на свадьбу. Она весь вечер отплясывала с одним из друзей жениха, который оказался ее троюродным братом, а Линкольн съел ровно тринадцать мятных печений с кремом.

Он не боялся снова пойти на свидание – это точно. Просто не мог себе этого хорошенько представить. Он представлял себя в уютном месте, представлял, как его рука ложится на поясницу… Но сама встреча, усилия, чтобы понравиться девушке… В этом Линкольн был полный ноль.