ЧерноLove (сборник) - Камиль Нурахметов

– Алан! Моего племянника срочно привези ко мне из Роттердама прямо сюда в кабинет! – гордо произнес Гер Ван дер Бюве и поправил бриллиантовую запонку на белоснежном рукаве.

– Уже исполняю! – прозвучал обычный ответ всегда сосредоточенного и дисциплинированного немца Ги с безукоризненным военным прошлым в Абвере.

Прошло шесть часов…

– Нильс! – воскликнул седой старик с сигарой во рту, едва улыбнувшись. – Добро пожаловать к дяде в кабинет! Как ты вырос, малыш! Хотя нет – уже не малыш, уже мэн, настоящий плейбой и, возможно, стрелок! Присаживайся и не говори ни слова! Многословие меня раздражает всю жизнь, меня не раздражают только настоящие поступки сильных и умных людей! Вот, где банк золотых слитков, вот, где кимберлитовые трубы, а слова – это пепел, это гадкий пепел с предсказуемыми последствиями!

Племянник владельца знаменитого ювелирного дома тихо сел напротив и принял позу покорности, воткнув ладони обеих рук между сведенными коленями и устремив виноватый взор на свои туфли из кожи когда-то не родившегося теленка. Он молчал, как и требовал старик, и меланхолично всматривался в узоры старинного персидского ковра, а также на вышитую там древнюю картинку, где кто-то отсекал кому-то голову большой кривой саблей.

– Итак, похотливый ты скунс! – сказал старик, изменившись в лице. – Мои люди из Нидерландов доложили мне, что ты страстно влюблен в одну молодую особу, которая выписала тебе ночной допуск к ее телу. Не спорю, я просмотрел ее фотографии и могу понять твои игры со спермой, колокольную похоть между ногами и лазерные полеты молодых гормонов. Если бы я был моложе, я бы и сам окунулся в корыто разврата с такой сочной ланью, у нее все на месте, карамба! Мой «корасон» эти нагрузки выдержал бы. Твой мозг переехал к тебе в штаны и жжет тебя между ног, как кубозойская медуза ируканджи на пляжах Байрон-Бей! Как ты знаешь, времени у меня всегда мало, поэтому в твоей страстной любви я вообще копаться не собираюсь, я тебе не экскаватор. Законы семьи превыше всего, они незыблемы и непоколебимы, это закон и это монолит! Делай выбор, прямо сейчас. Или ты продолжаешь нырять в свою страстную любовь и остаешься с носом, без ювелирного Дома Ван дер Бюве на всю свою жизнь, или завтра улетаешь на наши копи на Мадагаскар, на три года, заместителем управляющего, а не управляющим, и ищешь большие алмазы! Эта командировка тебе пойдет на пользу. Проветришь мозг, обнажишь бицепс, а заодно дезинфицируешь залетные мысли. Кстати, там ты можешь выбрать любую «шоколадку» и удовлетворять свой огонь между ног хоть пять раз в день, или даже шесть, истощая свой организм к чертовой матери. У тебя двадцать секунд, мой малыш!

Старый Ульрих взял в руку большие песочные часы с пометкой «20 s» и поменял полюса, глядя на молодого родственника в упор. Он всегда любил это делать, поглядывая на быстрый бег чертовых песчинок вниз. Ах, как бы хотелось ему иметь песочные часы, чтобы песчинки убегали вверх! Эти часы повлияли на многие судьбы, разрывая временные отрезки обыкновенным не пляжным песком!

Следующим утром Нильс Ван дер Бюве, тихо обливаясь слезами, сидел в красивом частном самолете, летящем в Антананариву. Его последняя ночь с милой Анжеликой разорвала ему сердце. Он не забудет ее никогда, он не… По злой иронии человеческой судьбы и обыкновенным законам природы Мадагаскара, в окрестностях одной из алмазных шахт его семьи летали миллионы малярийных комаров. Жить Нильсу оставалось восемнадцать дней, три часа и двадцать шесть минут! Слова заботы и любви его дядюшки оказались гадким пеплом с последствиями! Любовь не только бывает прекрасной, она многогранна и удивительна, и черные цвета ей не чужды.

(«Казино чужой воли», 1983 г.)

В уютном западном купе спалось замечательно, под монотонную колыбель рельсовой музыки. Глубокий сон обнимал его голову, перебирая седые волосы, выкуриваю всю реальность и, наполняя мозг сновидениями из далеких заоблачных миров, куда ключи не подобрать в реальном мире. Он сидел в кресле в огромном ресторане, где ветер, заходивший в зал, нежно притрагивался к белоснежным скатертям, проверяя качество хлопка, играясь с кистями и бисером, вшитым в каталонское полотно ручной работы. В его правой руке была большая серебряная вилка только с двумя шипами и с чеканным профилем сердитого короля в буклях, а в левой руке был японский нож-гинсу, с удивительной заточкой и маленькой, удивительной ниточкой линии хамон на самой стали. Не нож, а какой-то древний вакидзаси угрожающего вида. Ручка его была инкрустирована головой журавля, чей клюв плавно переходил в овальную цубу, а затем и в само лезвие. Это был футуристический намек, что лезвие – это продолжение носа очень опасного журавля, умеющего больно клевать. На груди Вадима был любимый кухонный фартук с улыбающимся лицом Наполеона в солнцезащитных очках и с надписью на французском языке «У каждого был свой Аустерлиц, у каждого будет свой Ватерлоо!». Перед ним на фарфоровом блюде больших размеров лежала аппетитная задняя нога не то кабана, не то барана, не то оленя. Нога была с пылу с жару и еще шипела сочными масляными пузырьками с приятным запахом отборных трав и орехов. Подгоревшие ленточки лука шипели на мясе и слегка шевелились, отдавая луковый аромат, перемешанный с запахом жареной плоти. Рядом с блюдом стоял кувшин с рисунком аллигатора, из пасти которого выглядывали ноги человека. Официант, с лицом шута, нервно улыбался и дергал правым ухом, заметно наклоняясь в раболепии и желая услужить во что бы то ни стало.

– Это свинина?

– Так точно-с, кабанчик! – выстрелил официант, нагнувшись еще ниже с полотенцем наперевес и бегая глазами, как прирожденный вор, лгун и подлец.

– А вообще – похоже на баранью ногу! – заметил Вадим.

– Так точно-с, баранчик! – снова ответил официант и улыбнулся, дернув ухом и отогнав зеленую муху.

– Так это кабан или баран? – с азартом спросил Вадим, воткнув гинсу в плоть вкусной ноги.

– Дык, это… кабанчик, это и баранчик, как вам захочется! – изворачивался официант, глупо улыбаясь и нервно подергивая ушами.

– А я, может быть, хочу, чтобы это был изюбрь! – направленно издеваясь, парировал Вадим, заглядывая в вонючие глаза лживого халдея.

– Так точно-с, изюбрик, свежий, только с выстрела принесли, прямиком в лоб пулька вошла! Изюбрь венгерских лесов, там и хлопнутый.

– А в кувшине что? – вздохнул равнодушно Вадим и поправил манжет на рукаве.

– Дык, вино, редкое, вкусное, из лозы солнечной, виноградной, из лозы, выращенной на левом берегу чилийской долины Смертельного Изобилия. Ваша жена привезла, велела вам налить под мяско!

– Долины Смертельного Изобилия? Жена, говоришь? Ну хватит шнуровать мне на ухо, сам попробую и скажу, что за вино такое! – Вадим взял тяжелый кувшин и, повернув его ко рту, подставил губы. Кувшин был пуст. Механически облизнув сухие губы, Вадим сглотнул пустоту и проснулся от разочарования. Сон быстро распался на туманные куски…

Городской центральный вокзал был большим и чистым. По чьей-то умной воле, на тротуарах не было плевков и стояли чистые урны с пакетами. Народ венгерского государства почему-то руководствовался странной для многих людей наплевательской идеей о том, что на асфальт плевать нельзя! То здесь, то там мелькали улыбчивые лица с глазами узкими или обычными. Китайские, японские и корейские туристы дружными толпами сновали вокруг, иногда пощелкивая своими фотоаппаратами, продукцией их же мозгов и их же заводов. Их много, они приветливые, трудолюбивые и воспитанные люди, совсем из других миров на нашей земле! Дисциплинированные немецкие дети самостоятельно дожидались родителей с собаками на поводке, угощая четвероногих охранников мороженым в жаркий летний день. Голос диктора звучал на весь вокзал четко и не раздражал привычными гнусавыми звуками. Смысл каждого слова можно было разобрать. Объявления дублировались на английском и немецком языках, с уважением к другим языковым группам. Мусорщики в зеленых комбинезонах подбирали мусор в мешочки, не мешая огромным толпам быстро перемещаться по перронам в поисках своего вагона. Вокзал Будапешта жил ускоренной жизнью, давая укрытие людям и вездесущим голубям под своей высокой куполообразной крышей. Менялы, с лицами арабов, украшенных пятидневной щетиной, обменивали деньги разных стран, уважительно кивая головами и бросая в воздух резкие слова одобрения и надежности. Выглаженные полицейские в солнцезащитных очках, суетливые цыганские румыны с выкриками на их собственном языке, изобилие больших часов с обычными циферблатами, фрески на стенах, чистые полы и улыбки банановых и газетных продавцов, – это был калейдоскоп, который Вадим увидел сразу, впитывая уклад чужой жизни, сквозь глаза, мысли и запахи. Он ступил на перрон, поблагодарив проводника за чай и теплый вагон, повернул голову к выходу с вокзала и поймал себя на мысли, что командировка пролетит быстро, потому что все на свете умеет начинаться и обязательно быстро заканчиваться!