Живописец - Наталия Орбенина

– Вас ждут, мадам!

И, держа перед собой бронзовый канделябр, двинулся вперед, освещая гостье дорогу.

Баронесса миновала несколько гулких полутемных помещений непонятного назначения и оказалась в небольшой комнате, погруженной во мрак. Хотя за окнами стоял белый день, тяжелые шторы препятствовали всякому проникновению света, поэтому гостья не сразу приметила хозяйку, сидевшую у небольшого лакового столика.

– Заждалась вас, ваша светлость! Пожалуйте сюда!

Баронесса уже не первый раз посещала этот таинственный дом, но так и не смогла как следует рассмотреть лицо хозяйки. Встреть ее на улице при свете дня, она бы ни за что не поняла, что перед ней та же женщина. Лицо без возраста, глаза запавшие, тонкие сухие губы, но всего не разглядишь, оно в полумраке. Впрочем, Аглаю Францевну это ничуть не волновало. Женщины тихо заговорили между собой.

– Сколько ей лет от роду? Двадцать? А не упоминала ли дня рождения? А, известно! Тогда все замечательно, теперь посмотрим!

На столике объявились какие-то записи с таинственными знаками, зашуршали и быстро задвигались карты.

Аглая Францевна замерла в напряженном ожидании, не сводя глаз с чрезвычайно подвижных рук, мелькавших перед нею. Карты разлетались веером.

– Есть! Вот, смотрите сюда! Это она! Наконец-то! Вся перед вами, вся ваша! Но только теперь действуйте быстро, не то упорхнет – сейчас, или никогда!

Услышав долгожданные слова, баронесса на секунду закрыла глаза и улыбнулась. Дрогнувшее пламя свечи выхватило из полумрака странную улыбку, так, наверно, могли бы улыбаться змеи, если бы Создатель наделил этих тварей подобным умением.

Глава третья

Семейство Коловых проживало в Коломне, на Дровяном переулке, в доходном доме. Снимали небольшую квартиру, в которой ютились супруги Коловы и их три сына. Евдокия Осиповна Колова, услыхав треньканье звонка в прихожей, поспешила встречать гостей. Охи, ахи, положенные поздравления, поцелуи и рукопожатия, и вот гостьи уже в большой комнате, служившей одновременно гостиной и столовой; дети делали здесь уроки, а по вечерам собиралась вся большая семья. Сейчас овальный стол был накрыт для праздничного именинного чаепития. Сердито пыхтел начищенный самовар, только что водруженный кухаркой напротив стула хозяйки. На вышитой скатерти теснились блюда с аппетитными плюшками, воздушными пирожными, румяными булочками, усыпанными маком и сахаром. В вазочках на тонких ножках застыли варенье и джем, в кружевной коробочке притаилось яблочная пастила. Посредине красовалась бутылка вина. В комнате витал запах ванили и свежей выпечки.

– Ах, какая прелесть! – всплеснула руками Елизавета Дмитриевна, обойдя стол. – Да, Маша, после такого угощения твоей осиной талии, пожалуй, еще ничего не грозит, а вот мне придется поститься!

– Полноте, – засмеялась хозяйка. – В фигуре должна быть приятная округлость, на то это и женщина!

Дамы Стрельниковы невольно улыбнулись. Несомненно, хозяйка имела в виду прежде всего себя. Она была небольшого росточка, кругленькая. Гладкие волосы, скрученные на затылке, с возрастом потеряли свой цвет и имели блеклый вид. Она улыбалась, но улыбка чаще получалась усталой и неискренней. Евдокия Осиповна уморилась уже с утра, к приходу гостей едва стояла на ногах. А как же иначе, ведь нельзя ударить лицом в грязь перед будущей сватьей, такой гордячкой, такой аристократкой. Поэтому она лично пересмотрела всю посуду на столе, вдруг да попадет блюдце с трещиной или непротертый бокал! Пирожные пришлось брать самые дорогие, у Филиппова! Мальчикам строго-настрого было наказано за столом не болтать, носами не шмыгать. Кошку не таскать и гостям на колени не сажать, вдруг да платье порвет, упаси Бог! Везде нужен глаз да глаз! А то ведь дворянское воспитание и происхождение делает людей гордыми и надменными. А чего, спрашивается, гордиться? Бедность, хуже нашего, ботинки залатанные носят, и платье на мамаше знакомое, раньше оно коричневым было, да и лиф теперь по другому скроен. Маша неплохая барышня, образованная, хорошенькая, но к чему Мишеньке такая жена? Ведь, не дай Бог, зашлют в дальний гарнизон, что с такой женушкой делать? Ведь она там заскучает! Нет, полюбил бы девушку мещанского звания, или пусть даже из работниц, а может, телеграфистку или сестру милосердия. Была бы по дому помощница. Можно было бы и на прислуге экономить. А так, какой с нее прок, взялась мальчиков репетировать, и то не вышло!

– А вот и долгожданные гости! – навстречу дамам вышел Колов Яков Михайлович. – Ждем, ждем вас с великим нетерпением! Моя хозяйка с утра хлопочет, чтобы вам угодить!

Хозяин дома – высокий и высохший старик, в заношенном сюртуке, с пергаментной кожей, чертами лица и движениями чрезвычайно похожий на своего старшего сына, церемонно поцеловал гостьям ручки, а потом не удержался и чмокнул Машу в нежную щечку. Маша засмущалась. Она чувствовала себя в этом доме очень странно. Страстная любовь к жениху побуждала ее любить и его родню, но как-то это не очень получалось. Она ощущала, что мать Миши хотела бы видеть на ее месте невестку попроще, молодую, бойкую, способную взвалить на себя все тяготы жизни. Вероятно, сама Евдокия Осиповна и была такой по молодости – родила и растила троих сыновей.

Правда, именно благодаря младшим братьям Маша и встретилась с Михаилом. Коловы наняли барышню из обедневших дворян репетировать братьев-гимназистов по французскому языку. Положили за урок по рублю. Ученики оказались на редкость бездарные и ленивые, да еще и непослушные, поэтому, как Маша ни билась, родительские деньги пропали даром, экзамена они не сдали и получили переэкзаменовку на осень. После этого Маша решила наотрез отказаться от домашних уроков в семействе Коловых, но именно в тот день, когда она получила от Евдокии Осиповны расчет, сопровождаемый нелестными отзывами о ее успехах на педагогическом поприще, так вот именно в этот день и случилось чудо. Михаил Яковлевич частенько захаживал в комнату, где она занималась с его младшими братьями. И всякий раз девушка удивлялась, как в этой семье мог вырасти такой замечательный молодой человек, окончить морской корпус, дослужиться без протекции до лейтенантского офицерского звания! Правда, суровость, с которой он выговаривал братьям за их лень и отсутствие усердия в учебе, пугала Машу. В его присутствии ее охватывал внутренний трепет, правда, она не понимала, что сей трепет вызван вовсе не страхом, а еще неосознанным чувством. По вечерам она частенько вспоминала молодого офицера, но никогда не представляла себе, что он может заинтересоваться ею, таким серьезным и строгим он ей казался. В тот день, когда Маша должна была распрощаться с семейством Коловых, Михаил Яковлевич, вернувшийся домой раньше обычного, вызвался ее проводить. Стоял теплый вечер, наплывали легкие сумерки. Молодые люди медленно шли рядом вдоль Крюкова канала к дому Маши, и тут девушка поняла, нет, почувствовала, что происходит нечто чрезвычайное. Колов осторожно взял ее за руку и, глядя прямо в глаза, сказал о своей любви. Вот так, просто, без долгих вступлений, без красочных поэтических описаний своих чувств. Но это было сказано так, с таким внутренним напряжением, что у бедной девушки голова закружилась, стремительно завертелись вокруг дома, накренился тонкий шпиль колокольни Никольского собора, изогнулся змеей канал с мостами. Безотчетным движением Маша прижалась к Колову и замерла. Любовь стремительно заполняла ее. Она подняла голову и встретила свой первый в жизни поцелуй. Лукавые херувимы на колокольне грозили ей пухлыми пальчиками. Они давно тут устроились и многое повидали!