Смерть пришельцам. Южный фронт - Максим Хорсун

Степан не знал, что делать. Заразился он или нет – станет ясно примерно через неделю, грибку нужно время, чтоб укорениться – пронизать организм носителя тончайшими петлями гифов.

Если поразмыслить, отбросив естественный страх и другие чувства, то возвращаться домой было нельзя. И вообще – к людям нельзя. Он сейчас – точно бомба с подожженным фитилем, которая рванет, сея смерть, когда настанет момент. Степан не хотел становиться слепым орудием пришлых.

Бежать? В степь? Быть может, отсидеться где-нибудь, выждав для уверенности дней десять? Если он не заразился, то можно будет с чистой совестью вернуться в общину. Если же мягкие ткани тела начнут усыхать, а кости проступать наружу, то на этот случай он прибережет пару патронов, чтоб сделать все наверняка – долбануть дуплетом себе под подбородок, и дело с концом.

Пока Степан ломал голову и терзался сомнениями, ноги сами несли его в сторону дома.

Каменская община, в которой осталась всего-навсего сотня человек, перебралась из села поближе к бывшему колхозному саду. Фруктовые деревья давали пищу. Разбросанные то тут, то здесь производственные здания – весовая, склады, гаражи, ремонтные мастерские – были перестроены для нужд общины. Кое-что сохранило былое назначение – например, кузница, в которой раньше ремонтировали плуги. В других строениях теперь жили люди или их скотина.

Недалеко журчала тихая речка с берегами, густо заросшими ивами, крапивой и дикой мятой, за стеной растительности пряталась действующая мельница. Река брала начало от десятка родников в яру с известняковыми склонами; там же можно было отыскать сеть неглубоких, скрытых от посторонних глаз карстовых пещер, которые община планировала использовать в качестве убежищ, если возникнет такая необходимость. Но до сих пор в яр отступать не доводилось: пришлые общину не замечали, соседи войной не угрожали, а банды разворачивали коней и убирались восвояси, напоровшись на кинжальный огонь пулемета «максим», позаимствованного старостой Иваном в арсенале брошенного райотдела милиции.

Старая Каменка, которую пришлось покинуть, сейчас тоже была относительно безопасна. За два с половиной года пришлые появлялись в селе лишь один раз и на единственном «полублюдце». Степан хорошо помнил тот день: голубой, как ясное небо, почти незаметный в вышине летательный аппарат сделал над крышами круг, походя расстреляв трансформаторную будку, брошенный перед амбаром тракторный прицеп без колес, а заодно – и пару домов на околице. Все это было сделано скорее, чтоб напугать местных, нежели с целью кого-то убить. Даже в сельской глуши пришлые дотошно выискивали то, что могло представлять для них маломальскую угрозу. Они сжигали с воздуха каждую машину, которую им удавалось заметить, будто не видели разницы между случайно уцелевшей после первых дней войны боевой техникой и самыми безобидными тракторами и легковыми автомобилями. Они рушили инфраструктуру, промышленные объекты, ЛЭП – все то, что могла создать лишь технически развитая цивилизация. На прячущиеся среди деревьев почти первобытные общины, выживающие за счет натурального хозяйства, пришлые смотрели сквозь пальцы, если такие, конечно, у них были. Возможно, агрессорам просто не хватало ресурсов, чтобы искоренить человечество раз и навсегда. А возможно, на людей у них имелись другие планы.

После налета на Каменку местные ушли, оставив дома. Кто-то подался в «Светлый путь» – коммуну, которую возглавил бывший председатель колхоза Трофимов, опираясь на свою администрацию, специалистов и передовиков. Кто-то присоединился к Старому Режиму – многолюдному образованию, куда охотно шли те, кто до сих пор с ностальгией вспоминал жизнь при царе или имел обиду на советскую власть. Те же, кому любой порядок был словно кость в горле, присоединились к бандам, которых развелось в степи видимо-невидимо.

Бывший мясник Иван Жмых смекнул, что группе людей было бы выгодно сохранить нейтралитет и со «Светлым путем», и со Старым Режимом. Так образовалась независимая Каменская община, выступающая посредником при Обмене между враждующими сторонами.

Степан бы с большей охотой примкнул к коммуне председателя колхоза, поскольку считал, что отец – член партии и офицер – на его месте сделал бы так. Вот только мать захотела остаться в независимой общине, а почему – понял, когда застукал старосту Ивана, выходящего на цыпочках из их новой «квартиры» в общинном доме. И хоть Степан был тогда незрел, не стал он упрекать мать. Отца ведь больше нет… Староста Иван тогда вызвал Степана на разговор и сказал, мол, сынок, скоро тебе восемнадцать, и ты сам решишь, останешься ли с нами или присоединишься к тем, кто больше тебе по душе, но помни, что за землями общины до самого Азова – дикая степь с бандитами и пришлыми, и мы – вроде как на передовой, а на передовой каждый боец – на вес золота. Степан подумал-подумал и остался. С тех пор немало воды утекло…

На курганах дежурили дозорные. Они могли заметить и самого всадника, и то, что Степан сначала чесал с ним лясы, а потом бежал, как черт от ладана. Но могли и не заметить: туман с каждой минутой становился все гуще и холоднее.

Степан едва сам не проглядел дозорного, хотя тот был верхом и стоял не таясь. Боец узнал Степана, окликнул его и отсалютовал, подняв руку с зажатой в ней винтовкой. Молодой охотник ответил ему тем же жестом.

У подножья кургана была пасека. Полтора десятка ульев стояли в три ряда, но ни одной пчелы над ними не вилось. «Погода нелетная», – отстраненно подумал Степан. Пузатый пасечник Сан Саныч мерил широкими шагами пространство между ульями, на его лице читалась озадаченность.

– Степа! Ну-ка ходь сюда! – позвал он.

– Что, дядь Сань? – неохотно отозвался охотник.

– Ты чего не здоровкаешься? – строго спросил пасечник.

– Я утром с вами уже здоровался, – ответил Степан, стараясь, чтоб его голос звучал почтительно. Сан Саныч был контужен на фронте в Великую Отечественную и сейчас заводился с пол-оборота по всякому поводу. В гневе он был страшен и мог наломать дров, это следовало постоянно иметь в виду.

Пасечник задумался, пытаясь припомнить. Глаза его бегали, точно он замышлял что-то недоброе.

– Чего хотели-то, дядь Сань? – спросил на всякий случай Степан, всем видом показывая, что ему не терпится продолжить путь. – Спешу я очень…

– Спешит… – повторил, точно выдвинул обвинение, пасечник. – Поможете мне с Щербиной занести улья? Сегодня, как только чуток стемнеет?

– Помогу, отчего ж не помочь? – заверил Степан. Знать бы, что он не заразился, так можно было бы перетаскать на горбу хоть все ульи в мире. Работы Степка не боялся. Тем более за Сан Санычем не заржавеет отблагодарить бидоном меда. Только бы не костянка…

– Если дождя не будет, слышишь! – крикнул ему вслед пасечник.

Из тумана проявился колхозный сад. Деревья еще не сбросили листву, хотя уже изрядно пожелтели. Пара дворняг кинулись Степану под ноги, норовя потереться об сапоги. Пришлось гаркнуть, иначе и шагу невозможно было ступить.

Длинное, похожее на коровник строение с присыпанной для маскировки ветками крышей – это фруктохранилище, больше двух лет оно служило в качестве главного общинного дома. Под облупившейся стеной в пыли возились куры. С пустых бельевых веревок, прикрепленных с одной стороны к стрехам, а с другой – к крайним деревьям сада, капало. На углу стояла кадка с дождевой водой, рядом на груде старых кирпичей лежало несколько обмылков, кусок пемзы и ковш.

Степан поставил ружье к стене, сбросил макинтош, подсумок с патронами, засучил рукава тельняшки, схватил ковш, мыло и принялся истово тереть руки и лицо, не обращая внимания на то, что вода льется на штаны и в сапоги.

Скрипнули створки ворот общинного дома. Во двор выглянула мать.

– Степ? Так быстро вернулся! Подстрелил чего-нибудь?

– Нет! – бросил он, продолжая тереть себя то мылом, то пемзой, обливаться водой, фыркать и отплевываться.

– Что, совсем ничего? – изумилась мать.

– Совсем ничего! – подтвердил Степан, вымывая из ушей пену.

– Вот те на… а чем мужиков прикажешь кормить, когда вернутся с Обмена?

Степан не ответил, он подумал, что неплохо было бы ополоснуться целиком да сменить одежду. Пойти, что ли, в баньку? Там он как следует пропарится, авось инопланетная зараза, если такая все же прицепилась, дуба даст от перегрева.

– Хотя б ворону какую-нибудь подстрелил, а, сын… – Мать решила добавить немного язвительности. – Может, на суп бы хватило.

– Не оголодает твой Иван! – выпалил, волей-неволей раздражаясь, Степка. – Принеси смену одежды! И брезентовый чехол для ружбайки!

Мать опешила.

– Стряслось что-то, сын?

– Ничего, – буркнул Степан, сгорая от стыда и одновременно коря себя за несдержанность. – Взопрел я! Воняю, как свинья. Все тебе – что да как! Неужели без моего доклада обойтись нельзя?