Насмешливое вожделение - Драго Янчар

точностью наоборот. Блондинистая красотка, работающая в фешенебельном художественном салоне на Роял-стрит, сказала, что ей нравится ставить в конце вопросительный знак. На семинаре Блауманна преследовали восклицательные знаки. Профессор Фред Блауманн смотрел прямо перед собой. Он был недоволен. Профессору Блауманну не нравились грандиозные темы. «Вы должны понять, — сказал он в первый же день, — методологическую разницу. Мы здесь не учим их литературе, мы учим писать. Никаких грандиозных тем. Только жизненный опыт, достоверное выражение самих себя». Обычно первый час вещал лектор, а в течение второго обсуждали литературные опусы и способы авторского самовыражения. Здесь профессор Блауманн подскакивал от каждого восклицательного знака: ни в коем случае! Затем каждый раз выступал с элегантной критикой ненавистного знака. Грегор Градник же был убежден, что настоящая Америка, подлинная правда жизни, — в американских телевизионных проповедях. Бог сидит в танках вместе с израильтянами, поэтому они побеждают. Дьявол обосновался в Голливуде, как у себя дома. Идет непрерывная схватка, между четко разграниченными Добром и Злом.

Из всех несчастий величайшее — вместить в свое сердце одновременно Бога и дьявола. Проповедь — это не литература именно потому, что ей ведомо только или одно, или другое. Литература же хочет, чтобы и зло, и добро были в сердце одновременно.

«Само собой, разумеется, — сказал профессор Блауманн, — никаких возражений. Раскольников, Достоевский». Он был готов согласиться, но сравнение с воскресными проповедниками попахивает мракобесием. Ему показалось, что профессор стыдится телевизионных проповедников. Номеров банковских счетов, бегущих по экрану, пока грешные души падают на колени, а зал поет: «Споемте, братья и сестры, споемте!». Для него воскресные проповедники так же далеки от литературы, как Америка от той грязной европейской площади со свиньями.

«Падение во сне, — присовокупил он, чтобы спасти лекцию, — не что иное, как воспоминание о падшем ангеле. Это глубоко в генетической природе человека».

«К тому же, — воскликнул профессор, — уже слишком много романов, начинающихся сновидениями».

«А в проповеди, — не унимался он, — в проповеди всегда слишком много восклицательных знаков».

А потом приступил к анализу ненавистных знаков препинания. Аудитория слушала с вниманием.

5

О, лучшая на свете страна! Страна, куда он прилетел на самолете, посреди ужасной зимы. Тогда тяжелая железная птица кружила над морем, над айсбергами, сколько раз потом, во сне, он снова видел внизу пустую оправу чьих-то очков. Снежная каша нью-йоркских улиц. Бездомные, которые греются в клубах пара, поднимающегося из канализации.

О, профессор Блауманн и его слушатели! Ему хотелось объяснить им, как он сам влип в эту историю, как в первое же воскресное утро в отеле «Эдисон» на него полились с экрана завывания проповедника. Он хотел им сказать, что это уже рассказ, что это уже происходит. Пусть посмотрят на картину Гюстава Доре о падении ангела. Это и есть начало, начало всего:

с темного неба, полного звезд, ниспадают на землю лучи света. Пробиваясь сквозь облака, они освещают часть округлой земной поверхности. Между небом и землей, в самом центре светового столба, рассеивающегося по краям, наш взгляд мучительно привлекает падающее тело. Оно падает головой вниз, с поднятыми и перекрещенными над ней руками, словно защищаясь от удара, от неминуемой встречи с твердью. Из-под темных развевающихся одежд простираются вверх обессиленные ноги, слегка согнутые в коленях. Крылья у ангела черны, словно обожжены, словно огонь, сквозь который тело прошло, их опалил. Летя вниз головой, искуситель человечества стремительно приближается к нам. Сброшен с неба, прямо на нас. Именно это всегда и есть начало, профессор. Всегда. Экспертиза восклицательных знаков появится много позже, да и генетическая память тоже. Изидор-Люсьен Дюкасс, граф де Лотреамон, писал так: однажды ангел, поднимающийся к ясным вершинам, и демонический Мальдорор, опускающийся в мрачные вместилища зла, встречаются взорами. Какой взгляд! Он охватывает все, о чем человечество задумывалось в течение последних шестидесяти столетий, и все, о чем оно будет думать в столетьях грядущих. Одно мгновение. На самом деле, каждый из ангелов, и добрый, и злой рассказывает свою историю. Мы слышим их обоих, и их слова сливаются в один таинственный рассказ.

Глава третья

БАРЫШНЯ И ТВОРЧЕСКИЕ ЛИЧНОСТИ

1

На другой стороне улицы, рядом с кирпичным зданием разминался бегун. Грегор Градник сидел на скамейке и следил за его старательными, равномерными движениями. Полуденное солнце осветило красный фасад, усеянный светлыми пятнами окон и открытых галерей. Южный свет залил сырые окрестности, белые дорожки среди мокрой травы, яркие одежки студентов, их белые и черные лица, суету их теннисных тапочек перед входом в столовую. Дома сейчас февральский снег, подумал он, должно быть, на улицах грязная слякоть. Анна надела резиновые сапоги, в автобусах удушливая сутолока мокрых тел. А здесь легкая фигура бегуна отделилась от солнечных бликов и, покачиваясь на бегу, двинулась в его сторону. Струйки воды с мокрой травы обрызгивали его икры и лодыжки. Только когда джоггер оказался шагах в двадцати, Градник узнал в нем профессора Блауманна. Тот бежал не так грациозно, как казалось издалека: бежал, отфыркиваясь, изо рта вылетали капельки слюны. Фыркая словно конь, остановился перед ним, продолжая бег на месте. В мокрых тапочках хлюпала вода, изо рта летела пена.

«Spleen! — выкрикнул профессор. — Селезенка! Выдыхаемые миазмы ее диспергируют!»

Профессор Блауманн был не просто профессором. Он был писателем. Он давно собирался написать книгу о меланхолическом веществе. Что-то среднее между прозой и эссеистикой. Между фикшн и нон-фикшн. И то, и другое, в одном флаконе. О меланхолическом веществе и его теснейшей связи с селезенкой.

Градник поднялся со скамейки. Ему показалось, что коллега начал дискуссию, которую нужно вести стоя.

«Сидите, — воскликнул коллега писатель, продолжая топтать траву под ногами. — Видите ли, я не могу останавливаться». Градник сообразил: профессор может простудиться, его тело остынет, кровь загустеет, все это плохо для сердца. Но остался стоять. Не может он сидеть, в то время, как его коллега, стоя, начинает академическую дискуссию. Вспомнил, как был принят профессором в его кабинете. На следующий день после того бега под зонтами Блауманн принимал его в своем кабинете, уставленном книгами. В твидовом профессорском пиджаке и красном галстуке. Спокойное место, дышащее знаниями, с мебелью, которая, казалось, тоже дышала. Граднику сообщили, что это стиль чиппендейл. Или его качественная имитация. Беседа перемежалась длинными паузами, время от времени из коридора раздавался шум. Там, за дверью, кипела жизнь. Меланхолическое вещество, узнал Градник, связано со сплином, spleen. При этом термин «spleen» следует использовать буквально, в биологическом смысле. Сплин по-английски — селезенка. Там скапливается то, что приходит из телесных