Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути - Виктор Дьяков

Справа, на берегу водохранилища сверкал огнями рабочий поселок «Новая Бухтарма», большую часть жителей которого составляли рабочие цементного завода. За двадцать с лишком лет существования поселка, там выросло поколение, жизнью которого стал цемзавод и все что с ним связано. То были люди в большинстве своем уже к 35-ти – 40 годам приобретавшие специфические болезни, источником которых служили условия труда на заводе и ужасная экологическая обстановка. Как ни странно, вспомнив про больных, коих в поселке насчитывалось немало, их ввалившиеся щеки, впалые грудные клетки, подполковник обрел нечто вроде душевного равновесия. Что такое чины, должности – главное здоровье.

Участок, где стоял завод и располагался поселок, был самым большим куском суши оставшейся от Долины, до двух километров в поперечнике. В прочих местах между водой и горами на правом берегу оставалось местами не более ста метров, а на левом вода почти везде вплотную подступила к горам. За поселком водохранилище быстро приблизилось к шоссе. Потом дорога огибала, обнесенный высоким бетонным забором, рыб-завод. Из-за забора виднелись крыши цехов, а в открытую дверь проходной просматривались вмерзшие в лед у заводского причала небольшие рыболовные суда. За заводом дорого вновь резко сворачивала в горы.

– Возле проходной тормозни, – приказал водителю подполковник.

2

Ратников увидел свет в окнах директорского кабинета, расположенного на втором этаже, в здании управления завода. В связи с этим ему пришла мысль разжиться копченой рыбой. Мало ли что, вдруг молодой комкор отобедать пожелают, вот тут-то и пригодятся дары «рукотворного моря». Ведь совсем недавно, в брежневские времена, очень часто ключевым моментом при встрече любого начальства становилось именно угощение со всеми попутными мероприятиями. С прежним директором рыбзавода Василием Степановичем Зелениным, ушедшим прошлым летом на пенсию, Ратников на протяжении многих лет поддерживал тесные, дружеские отношения. Он выручал директора в путину, выделял солдат, когда не хватало рабочих рук, когда осевшие от рыбного груза сейнеры непрерывно выгружали сорошку, леща, судака, и прочие неприхотливые виды рыб, пришедшие на смену осетровым, лишившимся из-за стометровой плотины пути на нерестилища, то есть переставшим размножаться… Василий Степанович не оставался в долгу: свежая, копченая и свежемороженая рыба частенько появлялась сверх солдатского рациона в дивизионной столовой и на столах в домах офицеров.

Именно давняя дружба подполковника с пожилым директором не раз подвигала последнего на довольно откровенные признания. Так после смерти Андропова, когда в воздухе явно обозначились всевозможные послабления и пересмотр некоторых ранее незыблемых исторических истин, касавшихся гражданской войны в этих местах… Так вот, как-то встретившись старые друзья заперлись в директорском кабинете, выпили, и Василий Степанович, с годами ставший слабым на воздействие алкоголя, вдруг всплакнул и, размазывая рукавом слезы по морщинистому лицу, дрогнувшим голосом заявил:

– А у меня ведь Федя, родственница здесь объявилась… сестра двоюродная. И ведь столько лет уже рядом живем, а ничего друг о друге и не знали.

– Да, что ты говоришь, Степаныч? Постой, ты же говорил, что без отца рос, мать тебя одна растила и родни никакой. Откуда сестра-то взялась? – удивился такому признанию Ратников.

– Говорить-то я говорил, и тебе, и всем, даже жене, ее родне, своим детям… что отца не знаю, не помню, а ведь точно знаю, кто он у меня. А признаться не мог никому, боялся… так вот. Но, нельзя же всю жизнь вот так, когда то надо и правду сказать, а то может умирать скоро, а я всю жизнь с этой тайной своей…

– Постой, Степаныч, ты же с двадцать первого года рождения. Так ты что же хочешь сказать, что отец у тебя, того, не советский, – высказал очевидную догадку Ратников. – Ну, так про то уже можно без боязни говорить. Некоторые даже наоборот, гордятся. Вон у меня лейтенант один из училища пришел, Малышев, так он деда своего белогвардейца совсем не стесняется, даже наоборот.

– Да нет Федя, у меня-то папаша не совсем тот белый, которым похвалиться можно. Про сотника Степана Решетникова слышал?

– Нет, не слышал. А кто он такой был?

– Ну, ты даешь. Сколько лет тут живешь, а историю нашего края изучить так и не удосужился. В штаб свой в Серебрянске каждый раз мимо памятника коммунарам расстрелянным ездишь?

– Ну, езжу, так что? – не понял, к чему клонит собеседник Ратников.

– Так вот, расстрел тех коммунаров, отец мой, сотник Степан Игнатьич Решетников организовал… Понял?

– Понял… – Ратников воззрился на Василия Степановича уже с неподдельным удивлением, и до него стали постепенно доходить все сопутствующее услышанному. – И как же Степаныч… ты тут с этим жил. Да это же… как же тебе удалось-то все анкеты, КГБ и прочее, райкомы и обкомы обойти и директором стать?

– А вот так Федя. Сам удивляюсь, что никто не дознался, от кого я у матери тогда народился. Да она и сама молчала. Только в 62-м году, незадолго до смерти все мне рассказала. Она же работницей, в прислугах в доме у Решетниковых была. Отца очень любила, а он на нее ноль внимания. Воевал все время, то на империалистической, то на гражданской у Анненкова. А тут брат его младший, молодой офицер, на атаманской дочке женился. А та барышня, в станичной школе учительствовала и к домашней работе не привычна, зато приданного много принесла. Вот мать мою и наняли в работницы, чтобы эту невесту по хозяйству не неволить. А как отец в последний-то раз, где-то в начале 20-го года тайком приехал… тогда же не как сейчас, тут станица была и крепость, которые сейчас затопленные. Ну, вот он приезжал, чтобы восстание поднимать против большевиков… тут у них с матерью и случилось. Так уж она его любила, что на все готова была, не венчанная с ним. Потом он в горы ушел и летом 20-го года стал одним их руководителей Большенарымского восстания. Знаменитого Никиту Тимофеева, командира Красных горных орлов с его отрядом он здесь неподалеку вдрызг разбил. Потом восстание подавили и отца раненого взяли в плен. Я в начале 21-го родился, а его где-то через два-три месяца расстреляли. Мать сумела скрыть свою связь с отцом, а так как батрачкой в его доме была, то и никаким преследованиям со стороны советской власти не подвергалась. И я тоже себя стопроцентным советским человеком всегда осознавал, до того самого 62-го года, когда уже Усть-Бухтарма на дне водохранилища оказалась, а мы в Новой Бухтарме жили, – Василий Степанович разлил по стаканам остатки водки.

– А мать, значит, не побоялась тебе отчество-то отцово дать? – заинтересовавшийся Ратников уже не смотрел на свой стакан.

– Не побоялась. Да и как тут догадаешься, мало ли Степанов на свете. А вот фамилию побоялась, свою дала, – директор одним махом опрокинул содержимое стакана в себя.

– Постой, а откуда тогда сестра-то, и кто она? – Ратников не спеша сглотнул водку и начал разламывать кусок копченой сорошки.

– Да ты ее знаешь, Федь… Ольгу Ивановну Байкову.

– То есть как? Ты имеешь в виду учительницу поселковой школы, Ольгу Ивановну? – изумленно вопрошал Ратников. – Что-то не возьму в толк, с чего ты решил, что она сестра твоя?

– Да я бы и сам не взял в толк, если бы она не захотела вернуть себе девичью фамилию. Помнишь, тот громкий скандал, когда она на банкете Танабаева мордой в корыто с помоями ткнула? Сразу после того она и захотела себе девичью фамилию-то вернуть. А она у нее оказалась Решетникова. Представляешь, так и заявила, я Ольга Ивановна Решетникова, мой дед здесь станичным атаманом был, мать в станичной школе преподавала, отец у Анненкова до есаула дослужился, полком командовал, а дядя и того хлеще, расстрелял коммунаров.

– Вот это да! И когда ж это она все заявила? – изумленно качал головой Ратников.

– Да недавно. Как пошла в Поссовет, фамилию восстанавливать. Конечно, с ее стороны, наверное, имела места своего рода демонстрация. Тоже ведь всю жизнь хоронилась, а тут прорвало. И мне, представляешь, так стыдно стало, я мужик побоялся, а она баба, не побоялась. Пошел я к ней. Так и так, говорю, родственник ваш. Она мне, конечно, не верит. А чем я подтвердить могу, только фотокарточку предъявил, где отец при погонах с шашкой сфотографирован. Это все что у матери от отца-то осталось. Она ее прятала и мне прятать наказала, как помирала. Ольга-то посмотрела на карточку, да, говорит, это дядя Степан, я его по нашим семейным альбомам помню.

– Ну и как, после этого поверила?

– Не сразу…

Тогда Ратников так и не понял, зачем одинокой пятидесятилетней женщине, понадобилась вся эта шумиха, ворошение прошлого. Не совсем он осознавал и чувства Василия Степановича, который до сорока лет прожил стопроцентным советским человеком, потом просвещенный сходящей в могилу матерью, что он не совсем советский, и вот на старости узнавший, что у него тут рядом живет его двоюродная сестра. Так или иначе, но возможно, для Василия Степановича его «выход из подполья» обернулся тем, что его довольно быстро спровадили на пенсию. Впрочем, может быть, что просто так совпало – ведь старому директору шел уже 65-й год и он «перехаживал» пенсионный возраст.