Виктор Суворов: Нокдаун 1941. Почему Сталин «проспал» удар? - Виктор Суворов

Кирилл Александров[91]

«Планировался удар по Румынии в направлении нефтяных месторождений»

Генералы и офицеры власовской армии о планах Сталина и состоянии РККА в мае-июне

Среди широкого круга источников, которые сегодня используются специалистами при изучении противоречивых планов и намерений партийного и военно-политического руководства СССР в предвоенные месяцы, внимание исследователя привлекают показания советских военнопленных, в первую очередь представителей командно-начальствующего состава Красной армии. Одним из первых к ним обратился известный немецкий историк доктор И. Хоффманн (Гофман), уроженец Кёнигсберга, скончавшийся в 2002 году. Он ввел в научный оборот интересные фрагменты из многих опросных материалов и протоколов,[92] повлиявшие на характер современной дискуссии о драматических событиях весны — лета 1941 г.

Острую полемику среди ученых и публицистов вызвали разновременные заявления трех пленных генералов (А. 3. Наумова, И. П. Крупенникова и Л. А. Мазанова), касавшиеся знаменитого выступления секретаря ЦК ВКП(б) И. В. Сталина на приеме-банкете, состоявшемся вечером 5 мая 1941 г. в Большом Кремлевском дворце в честь выпускников курсов по усовершенствованию командиров штабов при Военной академии им. М. В. Фрунзе. Опубликованные Хоффманном свидетельства совпадали в главном: в тот день перед многочисленными гостями Сталин якобы заявил о завершении миролюбивой политики Советского Союза и предложил тост за активную, наступательную политику, «за новую эру развития и расширения Советского государства».[93] Война с Германией, по впечатлениям очевидцев, стала близкой и неотвратимой. Причем инициатива в грядущем столкновении с Вермахтом должна была принадлежать Красной армии.

Московский историк О. В. Вишлев подверг настоящий источник резкой критике. В традиционном для советской историографии стиле он немедленно заклеймил творчество Хоффманна, чьи работы, с точки зрения его оппонента, представляют собой «события не научной, а скорее политической жизни».[94] По версии Вишлева, показания о подготовке Советским Союзом нападения на Германию охотно давали «перебежчики или те, кто, попав в плен, решил перейти на службу к немцам»,[95] в том числе и упомянутые генералы. Однако подлинная картина выглядела намного сложнее. При ее внимательном рассмотрении уязвимой оказывается скорее позиция Вишлева, чем Хоффманна.

Командир 13-й стрелковой Дагестанской дивизии (I формирования), входившей в состав 5-го стрелкового корпуса 10-й армии Западного фронта, генерал-майор А. 3. Наумов попал в плен в Белостокском выступе в конце июня — начале июля 1941 г. Начальник штаба 3-й гвардейской армии Юго-Западного фронта генерал-майор И. П. Крупенников — северо-западнее Сталинграда 21 декабря 1942 г. Командующий артиллерией 10-й гвардейской армии[96] Западного фронта генерал-лейтенант Л. А. Мазанов — на Орловском направлении 13 июля 1943 г. Свои показания о тосте-выступлении Сталина 5 мая 1941 г. они давали в разное время и независимо друг от друга. При этом два последних генерала на знаменательном банкете не присутствовали и рассказывали о нем с чужих слов. Крупенников высказывался более осторожно, Мазанов — более категорично.

О. В. Вишлев назвал Крупенникова и Мазанова «власовцами»,[97] основываясь на том, что оба генерала в плену резко отрицательно отзывались о сталинской социально-экономической модели и не скрывали своих симпатий к политической программе А. А. Власова, в первую очередь к ликвидации на родине колхозов, принудительного труда и репрессивной системы. Причастность конкретного лица к акции Власова, с точки зрения Вишлева, априори обесценивает его любые свидетельства в силу их обусловленной пристрастности. Следовательно, никакого значения и ценности подобные показания не имеют. Объективность такого странного подхода представляется нам весьма сомнительной. На аналогичном основании, например, исследователям сегодня следовало бы игнорировать антифашистские заявления членов Союза немецких офицеров (СНО) и сторонников Национального комитета «Свободная Германия» (НКСГ). Хотя в 1944 году среди немецких военнопленных в СССР звучали призывы к созданию Немецкой освободительной армии.[98]

Однако в данном конкретном случае Вишлев либо вообще не знаком с жизнеописанием А. 3. Наумова, И. П. Крупенникова и Л. А. Мазанова, либо сознательно скрыл от читателя некоторые существенные эпизоды их драматических биографий. На самом деле ни один из трех названных генералов не участвовал во власовском движении и в войсках или аппарате Комитета освобождения народов России (КОНР) в 1944–1945 гг. не служил. Действительно, в Советском Союзе Наумова и Крупенникова в 1950 году расстреляли: первого — за антисоветскую агитацию и пропаганду (разговоры и болтовню), второго — за малопонятные обстоятельства пленения в декабре 1942 г. Но Крупенникова уже в 1957 году посмертно реабилитировали, признав предъявленные ему в 1950 году обвинения несостоятельными. Мазанов же после возвращения из Европы в СССР в 1946 году не подвергался репрессиям. Он успешно прошел спецпроверку в органах госбезопасности, был восстановлен в кадрах, награжден орденами Ленина и Красного Знамени, затем служил в Советской Армии на ответственных преподавательских должностях. В 1953 году Лавр Александрович вышел в отставку и спустя шесть лет тихо умер в Москве, будучи благополучным военным пенсионером.[99] Крупенников и Мазанов стали «власовцами» только в воображении Вишлева. Вопреки его уверениям читателя, «на службу к немцам» упомянутые генералы не переходили. Поэтому к их показаниям о словах Сталина, прозвучавших на банкете 5 мая 1941 г., необходимо отнестись внимательно, сопоставив их с другими известными сегодня материалами.

Кстати, Вишлев, критикуя публикацию Хоффманна, случайно или умышленно не стал комментировать заявление полковника И. Я. Бартенева — командира 53-й стрелковой им. Ф. Энгельса дивизии (63-й стрелковый корпус 21-й армии Западного фронта). 17 июля 1941 г. Бартенев первым, независимо от Наумова и задолго до Крупенникова и Мазанова, дал немцам похожие по содержанию показания о сталинском тосте 5 мая.[100] Во власовской армии Бартенев тоже не служил и в деятельности КОНР не участвовал. Видимо, такой поворот судьбы не укладывался в концепцию Вишлева, поэтому он уклонился от обсуждения данных Бартенева. Вероятно, Олег Викторович искренне убежден в том, что разные доклады советских военнопленных о подготовке Сталина к нападению на Германию злонамеренно создавались в недрах германской военной разведки в пропагандистских целях или исходили от лиц, всего лишь желавших «понравиться гитлеровцам».[101] Однако руководствоваться личными идеологическими пристрастиями при оценках свидетельств военнопленных нельзя. Предположим, что Бартенев, Наумов, Крупенников и Мазанов сделали заявления о наступательных планах Сталина под влиянием собственных антисоветских убеждений. Но тогда с не меньшим основанием можно утверждать, что те военнопленные, которые отрицали наличие агрессивных намерений у Москвы, делали это под влиянием своих просталинских взглядов. Так, например, на допросе 18 июля 1941 г. решительно опровергал подобные версии старший лейтенант Я. И. Джугашвили, служивший в 14-м гаубичном полку (в/ч 6949) 14-й танковой дивизии 7-го механизированного корпуса 20-й армии Западного фронта.

«— Действительно ли были такие намерения?

— Нет, не думаю. Ведь вы первые напали, правда? Не Советский Союз первым напал на Германию, а Германия напала первой! Мне говорят, будто бы есть такая речь Сталина, в которой говорится, что если Германия не нападет первой, то это сделаем мы. Я никогда не слыхал ничего подобного! Никогда не слыхал! Никогда не слыхал! Это я могу сказать. Я не знаю».[102]

Можно ли с легкостью проигнорировать слова Джугашвили, так же как Вишлев предлагает не принимать во внимание заявления Бартенева, Мазанова или власовцев?.. Конечно, нет. С точки зрения автора, содержание конкретных показаний в первую очередь было обусловлено не столько личным отношением того или иного военнопленного к сталинской социально-экономической модели, сколько его осведомленностью, должностными обязанностями и частным видением реальной обстановки, складывавшейся на месте службы в мае — июне 1941 г. Индивидуальные взгляды (в том числе «антисоветские») играли здесь второстепенную роль. В этой связи интересно узнать, что же в действительности рассказывали разные участники власовского движения на протяжении военных и послевоенных лет о состоянии армии, сталинских планах и намерениях в 1941 году?

Ответ на поставленный вопрос выглядит неоднозначным.

Начнем с того, что Хоффманн и Вишлев упустили из виду еще одного очевидца — генерал-майора В. Ф. Малышкина, бывшего начальника штаба 19-й армии (I формирования) Западного фронта.[103] Немецкий дипломат Г. Хильгер встретился с ним 24 января 1943 г. в особом опросном лагере I (Кёнигсбергского) военного округа в Летцене. Свою версию Малышкин изложил уже после заявлений Наумова и Крупенникова, но почти за полгода до показаний Мазанова. В 1938–1939 гг. комбриг Малышкин был репрессирован органами НКВД, затем освобожден и реабилитирован. Василий Федорович, в отличие от генерала Крупенникова, на банкете вечером 5 мая 1941 г. не только присутствовал лично, будучи старшим преподавателем Академии Генерального штаба, но и записал основные тезисы сталинских выступлений по ходу застолья. К моменту знакомства с Хильгером Малышкин уже давно и достаточно эффективно сотрудничал с противником. Встреча в Летцене принципиально в его судьбе ничего не меняла, и «понравиться гитлеровцам», как о том писал Вишлев, секретарь фиктивного Русского комитета уже не стремился. Однако за весь предшествующий период пребывания генерала Малышкина в плену (октябрь 1941 г. — декабрь 1942 г.) никого из немцев, кроме Хильгера, не заинтересовали субъективные воспоминания о полузабытом московском банкете. К сожалению, автору пока не удалось установить, каким образом отчет Хильгера о беседе с Малышкиным зимой 1943 г. отложился именно в документах Следственной части Главного управления контрразведки «СМЕРШ» (МГБ).