Корабль Роботов. Ветви Большого Дома. Солнечный Ветер - Михаил Пухов

Признаюсь честно: я завыл, как раненый зверь, и вцепился зубами себе в ладонь.

Где — то над самой льдистой Яузой, на которую валился стратостат, визг за иллюминаторами перешел в басовое ворчанье, расплылся и утих; падение сделалось плавным… Я ощутил нечто, подобное приходу сна после утомительной прогулки, и с благодарностью смежил веки.

Первым, что увидел я затем, был искристо — сиреневый, уютно гудящий, вроде бы и нематериальный, но ощутимо упругий шар. Я сидел напротив в кресле, а шар лежал на полу среди тепличных чудес, всяких там пряничных пальм, эпифитов и гибискусов. Это был наш регенераторный центр.

Значит, немало у меня сгорело нервных клеток, да и сердце, видимо, было надорвано перенапряжением, если понадобилось засовывать меня в искусственную матку — регенератор. Велизар смущенно улыбался в свои нелепо — пышные смоляные усы, свисающие ниже подбородка. Он у нас оригинал, Манев: однажды став плешивым, бреет голову вместо того, чтобы регенерировать себе нормальные волосы. Наверное, кто — то сказал ему, что так внушительнее. Бритоголовый и усатый, Манев похож на средневекового турка.

Кроме наставника по практической истории, стоял надо мной и выпуклыми желтыми глазами разглядывал меня, точно некую редкость, неизвестный мне сутулый высоколобый мужчина.

— Ну, как, отважный аэронавт? — игривостью маскируя снедавший его стыд, вопросил Манев. — «Тебя я, вольный сын эфи — ира…» Все в порядке?

Велизар переглянулся с желтоглазым, и тот сказал тоном проигравшего сражение полководца перед солдатами:

— Мы должны перед вами извиниться, Имант.

Я вяло кивнул — как всегда сразу после лечебного обновления, тело одолевала ломота. Мне так и казалось, что они должны просить прощения. Кем надо быть, чтобы с нашей техникой не обеспечить надежности прадедовских механизмов!..

Потом мне пришло на ум, что они хотят извиниться за другое — за то, что специально подстроили катастрофу. Но если так, то с какой целью? Понаблюдать реакции гибнущих, собрать экспериментальный материал?..

— Нет, брат, ты про нас слишком плохо не думай! — замотал головой Манев, отлично владевший биосвязью. — «Не судите, да не судимы будете…»

Он снова покосился на желтоглазого, и тот сказал:

— Дело в том, что никакого полета не было, Имант. Это не натурный запуск.

Тут я мигом уразумел и чуть было не выругался по — латышски. Галлюцинаторный тренажер, психоимитация! То — то я дивился, как Манев собрал и одел этакую толпищу!.. Должно быть, я все время просидел в том автомобиле — вернее, в камере тренажера, замаскированной под бензиновую колесницу. Но ведь тогда, черт побери, Манев и его дружок оказываются просто подлецами! Пспхоимитация идет строго по программе: значит, вне всяких сомнений, меня специально мучили и пугали неминуемой гибелью.

Я сказал им об этом. Они дружно кивнули, но желтоглазый уточнил:

— Да, программу составляли мы, но при этом ослабили все воздействия по сравнению с подлинными. Однако следящий компьютер протестировал вас и решил снизить защитный порог. Может быть, машина переоценила вашу стойкость?..

Он верно рассчитал, хитрюга. Я не мог признать себя слабым, менее мужественным, чем то решила машина. И я смолчал. Тем более, что мне наговорили кучу похвал: и вел — де я себя наилучшим образом, и собран был, и храбр, и сообразителен; и не только заслужил лучшую выпускную оценку, но стал звездой, гордостью учебного города.

Одним словом, толково меня успокоили… Но вот прошло несколько дней, и снова я заволновался, ощутил подвох. Горчичное зерно сомнения заронил в мою душу Ишпулат Акбаров, приятель из младшего предвыпускного потока. Ишпулат бредил воздухоплаванием. На диплом он готовил проект какого — то мастодонта меж дирижаблями, невероятно грузоподъемного и комфортабельного. Приятель мой считал, что пора вернуться времени неторопливых путешествий над миром — человек давно перестал спешить и может себе позволить зависнуть на час или на день, сидя с бокалом вина в летучем ресторане, где — нибудь над цветущей дельтой Янцзы или над синими фиордами Норвегии… Так вот, Акбаров сообщил мне, что он отлично знает желтоглазого. Зовут того Ян Шприхал, и никакой он не кибернетик и не медик, а как раз реконструктор аппаратов легче воздуха, наставник аэростатной группы…

Затем случай свел меня с девочками из начального потока: на дружеской вечеринке крутили они собственной работы видеофильмы. Одна из них, снимая зимнюю жизнь леса, вдруг наткнулась на пустошь, набитую странно одетым народом… А потом… Явственно дрогнули руки у снимавшей девицы. Стратостат наш коснулся туч, и пестрое сборище, заколебавшись, растаяло: милиционеры, военные, бородатые профессора.

Наступила полная ясность. Не было никакой психоимитации, Мапев и Шприхал загнали меня в самый настоящий стратостат, окружили армией дотошно сделанных видеотактильных фантомов, но, но нашей современной самонадеянности, не учли одного: что машины и механизмы прошлого, в отличие от нынешних, могут выйти из строя. И когда баллон испустил дух, Шприхал и Манев успели подхватить меня лишь у самого речного льда. А потом решили скрыть свою вину и принялись изощренно лгать.

Мог бы я по этому поводу обратиться в суд чести корпорации наставников или даже в Координационный Совет; мог бы и не обращаться, а созвать сход учебного города и при всех педагогах и воспитанниках потребовать объяснений. Но я положил себе сначала посоветоваться с Бригитой.

Она как будто ждала чего — то подобного… Выслушала меня с брезгливо — снисходительной усмешкой и заявила:

— Все бессмысленно — и суд, и сход. Мужчины, воспитанные мужчинами и дожившие, до зрелых лет, этически безнадежны. Это примитивные киборги, знающие лишь свою цель.

— Ага… Стало быть, все проглотить и спокойно сдавать следующие экзамены? Сделать вид, что я верю Маневу, продолжать ему подчиняться?..

Гита моя подумала немного, сдвинув брови, и вынесла окончательный приговор:

— Нет. Ты должен объявить о случившемся по мировой сети. Пускай сами судят, разбираются, наказывают… Выскажись — и уходи из учебного города. Ты достаточно много знаешь и умеешь, а эти церемонии с париками, мантиями и вручением диплома…

Она махнула рукой, стирая в моем сознании последние остатки учебно — городского патриотизма.

— Куда же я пойду? — спросил я, заранее зная ев ответ и зная также, что я ничего не имею против…

7

Одиннадцать шагов из угла в угол веранды, одиннадцать туда и одиннадцать обратно. Грозовые тучи накапливаются за Дунаем, еще медленно ползут минуты. Молчит, молчит видеокуб. Когда и чего ожидал в последний раз Петр Осадчий с таким нетерпением, под поршневые удары сердца? Одиннадцать шагов… Может быть, еще более тугим, удушливым было ожидание, когда бесконечно долго бросала океанская волна его плот на коралловые рифы Рароиа? Или раньше, под стальными кряжами Сибирска, во владениях урбиков?..