Я и Мы - Владимир Леви

Здесь непочатый край: гипноз как средство социалыю-психологического эксперимента. Захватывающие возможности. Экспериментальный сомнамбулический коллектив. Все ситуации общения воспроизводимы четко и обнаженно. Сегодня эти люди благожелательны друг к другу, шутят, смеются, успешно сотрудничают… Завтра в подсознание введена иная программа — и вот они уже чужие… Сегодня лидер один, завтра другой… Но почему завтра? Через секунду!

Да, непочатый край, и немного кружится голова. Убежден, что об этом надо говорить вслух и как можно шире. Обязательна гласность, открытость.

Массовая лекция-гипноз необходима как средство психологического просвещения, как орудие повышения психологического самосознания. Уничтожить внушаемость невозможно и не нужно, но ее можно и нужно сознательно контролировать.

Вот основные положения, которые приходится развивать в предварительной лекции:

1) В гипнозе нет ничего страшного (и однако, вы меня немножко побаиваетесь).

2) Нет ничего сверхъестественного (и однако, я вам сейчас покажу чудо).

3) Гипноз не есть насилие одной воли над другою, но встречное взаимодействие воль (это очень важный психологический момент).

4) Гипноз есть сон с сохранением избирательного контакта (подробно, с примерами).

5) В гипнозе можно испытать массу фантастических переживаний; можно проявить неожиданные способности; можно приобрести зачатки навыка самообладания. (Это уже чистая агитка, но искренняя и обоснованная.)

Остальное — конкретные разъяснения: что не нужно во время гипнотизирования напряженно следить за своим состоянием, ибо это мешает ему развиваться, как слежка за вдохновением. Что нельзя кричать вслух: «Вижу бутылку», но можно смеяться, если хочется (средство предупреждения действительно часто возникающего в начале сеанса смеха у некоторых нервных молодых людей). Что не надо толкать в бок засыпающего соседа, это нечестно — и так далее и тому подобное. И конечно, полные и энергичные гарантии, что загипнотизированный не будет поставлен ни в какие унизительные положения, что не будут выведываться личные и государственные тайны.

Обычный вопрос: состоят ли гипнотизеры на особом учете?

Ответ: гипнотизеры состоят на учете у гипнотизеров.

После этого можно начинать сеанс.

Я И МЫ

Глава пятая, и последняя

ПСИХОЛОГИЯ ПСИХОЛОГОВ

Давний вывод из биографических чтений: величайшие сердцеведы разных стран и времен были, за редкими исключениями, далеко не мастерами обыденных отношений с людьми. Личная жизнь большинства из них была трудной, запутанной, а то и нелепой.

Нужда, каторжный труд, одиночество, раздвоенность, конфликты, непонимание со стороны близких. Сложные, тяжелые характеры, сильная возбудимость, неуравновешенность, подозрительность, деспотичность, эгоцентризм…

Не были счастливы в супружестве, не ладили с родственниками — это еще понятно. Но они ссорились и с друзьями и, самое печальное, между собой. Достоевский и Толстой не понимали и не любили друг друга. Толстой и Тургенев едва не подрались на дуэли. Тургенев с Достоевским были в сложных, натянутых отношениях.

Среди людей этого уровня мы находим образцы тончайшего взаимопонимания, всепоглощающей любви; но сколько ревнивого соперничества, ссор, обид… Не чуждо ничто человеческое?..

Кто знает, однако, быть может, к постижению душевных глубин их побуждали именно эти коллизии, эта собственная неустроенность. Вообще говоря, к психологии человек приходит не от хорошей жизни. Уравновешенность и благополучие к этому не располагают.

В ходячем мнении: «невропатологи с нервинкой, а психиатры с психинкой» — есть некоторые, весьма тонкие реальные основания. Дело не в роковом влиянии профессии, о котором так охотно болтают. Общение с душевнобольным вовсе не делает здорового человека «немножко того» — напротив. Нет, главное здесь, думается, исходная, допрофессиональная расположенность.

Типичный нормальный человек, — непринужденный в общении, хорошо ориентирующийся, легко усваивающий и использующий стереотипы, — такой человек редко испытывает особую личную потребность знать, что творится в человеческой голове. Потребность эта возникает у него лишь в случаях, когда стереотипы общения вдруг обнаруживают несостоятельность.

Виртуозы реальных психологических отношений, люди обаятельные и ловкие, обычно не отдают себе отчета в механизмах успеха. Тот же, кто рано ощутил гнет психологических трудностей — в силу обстоятельств или характера, — кому заурядное дается не просто, тот скорее будет искать в окружающих и в самом себе нечто лежащее по ту сторону обычных контактов, будет более чувствителен к полутонам и нюансам.

Позволительно ли говорить о психике типичного психолога или, лучше сказать, неслучайного психолога? (Боюсь употреблять слово «призвание».) Если да, то типичный психолог или психиатр — это как раз нетипичная личность.

В чем эта нетипичность, однозначно определить трудно. Вы встретите здесь и любителей поболтать и загадочных молчунов. Немало людей застенчивых, неуверенных в себе, но есть и настоящие артисты общения (то и другое, впрочем, вполне совместимо). Но в каждом конкретном случае, повторяю, не случайном, — нечто глубоко личное, что толкает и тянет в психологию.

Общаться с людьми серьезному психологу и легче и труднее, чем человеку иного занятия. Легче — потому что удается что-то понимать глубже, кое-что точнее предвидеть… Труднее — поэтому же. Психологические ошибки для психолога особенно болезненны, а они неизбежны. Мышление профессиональными категориями ведет к некоему марсианству: иновидение, отстраненность — нужны усилия, чтобы совместить это с текучкой обыденности и ее привычными представлениями. Привычка видеть за поверхностью поведения пласты неосознаваемого смещает представление о мотивах поступков, об искренности и фальши…

Это уже «ситуация психолога». И в ней — это, может быть, самое трудное — к собственному иновидению добавляется иновидение окружающих. Ибо психолог все-таки остается нормальным человеком в гораздо большей степени, нежели о нем думают.

Положение психиатра, например, среди прочих смертных довольно-таки щекотливо. Знакомясь, я стараюсь, покуда возможно, умалчивать о профессии, иначе сразу начинают смотреть как на некоего эксперта по психической нормальности и разговор становится уныло-однообразным. Темы и вопросы известны наперед: ты уже монстр, потусторонний авторитет.

И не дай бог проявить какую-нибудь эксцентричность или человеческую слабость — завышенные ожидания в отношении твоей персоны тут же оборачиваются против тебя: психиатр, а злишься, ругаешься. Врачу — исцелися сам.

…А разговор этот я завел, чтобы еще раз подойти к той банальной мысли, что человеческие отношения — предмет самый сложный и малоуправляемый, и чтобы предостеречь себя от чрезмерных претензий, а читателя — от чересчур далеко идущих надежд.

Хотелось бы предупредить и некоторые упреки и недоумения.

Нет нужды подчеркивать мою профессиональную и человеческую узость: читатель сам видит, какие огромные массивы личного и межличного остаются вне поля зрения этой книги.

Первая расшифровка названия, приходящая в голову: «Я и мы» — личность и коллектив. Человек и общество. Так?

Так. Но с моей стороны было бы, конечно, неумной претензией пытаться поднять проблему, над которой бьются легионы философов, социологов, историков, педагогов — и так далее, и так далее. Проблема эта — «я и мы» в широком смысле — не сводится ни к одной науке, он межнаучна. Здесь нет специалистов, но каждый специализирован по-своему. Я говорю о тех сторонах, которые проникают в область моего профессионального опыта (или он в них). О некоторых из этих сторон. А опыт мой ограничен неким кругом жизненных ситуаций, неким их уровнем.

Разумеется, и мне, как психотерапевту, приходится сталкиваться с проблемой «личность и коллектив». Но в своеобразном разрезе. Психотерапевт работает с личностью, а не с коллективом (исключая массовые сеансы). В поле его зрения индивидуальность, а коллектив — за спиной, в подтексте. И подтекст этот, как правило, необычен.

Та масса случаев (не случаев, а просто масса) лично-коллективной гармонии, которая составляет здоровую основу общества, — эта масса проходит в основном мимо моего кабинета. Ей в моем кабинете вроде бы делать нечего. Для моей работы типичны нетипичные случаи — как типична нетипичная личность для нашего брата психолога.

Ко мне приходят, конечно, не только «психи», то есть люди, поведение которых явно патологически отклоняется от общепринятых норм. Нет, таких мало. Большинство моих пациентов люди обычные, никакими странностями не отличаются; ни окружающие, ни сами они не считают себя психически больными. Многих из них мы, психиатры, называем невротиками. Некоторых, особо трудных, считают психопатами, но большинство не укладывается ни в какие диагностические рамки.