Я сижу на берегу - Рубен Гальего

Сегодня я не понимаю Мишу. Миша долго думает, молчит. Когда Миша молчит, я почти всегда тоже молчу. Разговорить Мишу очень трудно. За долгие годы он приучил меня молчать вместе с ним. Я, как всегда, молчу и жду, пока Миша заговорит первым. Мне не остается ничего другого. Мне мало чего остается, но выбор у Миши еще меньше. Если он заговорит, ему придется терпеть меня. Я могу разговаривать со всеми. Миша может разговаривать только со мной. Со всеми остальными Миша может только весело болтать и улыбаться. Впрочем, даже болтать ему не обязательно. Достаточно и улыбки. Мишиной улыбки достаточно.

Иногда я не выдерживаю и говорю. Иногда мне не с кем поговорить, иногда говорить просто необходимо. Так и сейчас.

– Миша, есть будем?

– Будем.

– Я достану колбасу из холодильника?

– Подожди, я еще не выбрал.

– А чего выбирать? В холодильнике только колбаса.

– Там колбаса и сыр.

– Нет там никакого сыра. Ты последний сыр позавчера съел.

– Там есть сыр, я точно помню.

Миша любит сыр. Почти никто в доме престарелых не покупает сыр. Покупать сыр невыгодно. Если сыр не съесть быстро, он засыхает и становится горьким и невкусным. Ломтики сыра медленно черствеют, сворачиваются в некрасивые жесткие корки. Но нам с Мишей все равно. Миша научил меня, что засохший сыр так же полезен, как и свежий. Засохший сыр не плесневеет и не портится. Когда мы покупаем сыр, я нарезаю его на тонкие ломтики. В холодильнике ломтики сыра могут храниться очень долго. Все, что мы покупаем, Миша советует есть с большим количеством хлеба. Так выгоднее и логично. Сыр – исключение. Сыр Миша ест медленно, смакуя каждый кусочек и растягивая удовольствие. Миша никогда не ест сыр с хлебом. Миша никогда не ест свежий сыр.

Я думаю не так быстро, как Миша. Но все же могу думать.

– Знаешь, Миша, ты меня извини, пожалуйста, я вчера сыр съел.

– Без меня?

– Без тебя. Я не прав, конечно, но так получилось. Просто захотелось сыра, я его и съел.

– Там оставался последний кусочек.

– Правильно. Там оставался последний кусочек, и я его съел. Но ты на меня не сердишься, правда? Будешь есть колбасу?

– Давай колбасу.

Мы едим колбасу с хлебом. Как всегда, Миша старается откусывать от куска хлеба побольше, а от колбасы поменьше. Как всегда, после хлеба с колбасой мы пьем чай.

Миша хмурится.

– Рубен, почему чай без сахара?

– Извини, я забыл положить сахар.

– Дурак.

– Я знаю.

Миша сердится все больше. Он почти зло смотрит в пол. Почти как раньше, в детдоме, когда ему не удавалось убедить в чем–либо Серегу. Почти как тогда, после ссоры с директором.

Миша набирает полную грудь воздуха. Выдыхает. Я знаю, что таким образом он пытается не сорваться и не наговорить мне лишнего. Мы с ним знаем, что грубить друг другу в нашей ситуации глупо.

– Рубен, – говорит Миша, – я не могу перемножать в уме шестизначные цифры… Я не могу перемножать в уме шестизначные цифры, – повторяет Миша после паузы, и я начинаю понимать, что Миша злится очень сильно. Миша не стал бы повторять одно и то же несколько раз.

Миша молчит. Я понимаю, что все, что я сейчас могу сказать, не будет иметь никакого смысла, но все–таки пытаюсь.

– Ну и что? Я тоже не могу. Я и трехзначные еле перемножаю.

Про шестизначные цифры Миша повторяет мне почти каждый день. Я каждый день отвечаю на это одно и то же. Но Миша все еще злится, и поэтому я стараюсь продолжить разговор.

– Ты уже давно не можешь перемножать в уме. Что с того?

– Давно, – соглашается Миша.

Миша поднимает голову, смотрит на меня. Я вижу, что с каждым месяцем ему все труднее держать голову на весу. Миша смотрит на меня, и я понимаю: то, что он сейчас скажет, очень и очень важно. Медленно, как ребенку, Миша проговаривает слова. От этих слов мне становится плохо. Миша это знает, но он никогда не боялся сделать мне больно.

– Я глупею, – говорит Миша. – А ты – умнеешь. С сыром у тебя хорошо получилось. И с чаем хорошо. Раньше ты бы не успел среагировать так быстро. Раньше ты был медленнее.

Миша устает держать голову. Он опускает голову на подлокотник коляски и продолжает:

– Не ври мне. Отвечай быстро. Я забыл, сколько кусочков сыра мы съели. Так?

– Так.

– Чтобы успокоить меня, ты притворился, что забыл положить сахар в чай. Так?

– Так.

Я отвечаю на Мишины вопросы быстро. Я знаю, что если буду отвечать медленно, то сделаю Мише только хуже.

– Ты был не прав. Твоя забывчивость не успокоила бы меня. С чаем у тебя получилось особенно плохо.

Я понимаю. Я понимаю, что сделал глупость. Миша все еще умнее меня. Я проиграл в очередной раз.

– Да ладно тебе, Миша, я ж как лучше хотел. А как ты догадался?

Миша еле заметно улыбается. Или мне кажется, что он улыбается.

– Все просто. За три года ты ни разу не забыл про сахар.

– А с сыром?

– С сыром еще проще. Понимаешь, я уже не помню все партии Алехина и Эйве. Раньше помнил.

Миша улыбается. На этот раз я уверен, что он улыбается. В последнее время Миша улыбается, только когда вспоминает, каким он был раньше.

– А с сыром проще, чем с шахматами, – продолжает Миша. – Я не помню все партии Алехина, но я помню, что Алехин играл лучше Эйве. И буду помнить об этом до конца. Я не смог запомнить, сколько сыра мы съели, но уверен, что ты не стал бы есть мой сыр. Ты дурак, Рубен. Ты умнеешь, но не настолько быстро, чтобы есть сыр тайком от меня.

Миша шутит. Шутит Миша редко. Шутит Миша, только когда ему особенно плохо. Мне становится очень грустно, когда Миша шутит.

– Да, – как бы между прочим говорит Миша. – Рубен, я в последнее время стал многое забывать, а злюсь за это на тебя. Прости.

Это слишком. Я быстро ставлю кружки из–под чая на сиденье коляски, быстро, насколько могу, проезжаю мимо Миши к умывальнику. Я не хочу, чтобы Миша видел мои слезы. Включаю воду на полную силу. Мою кружки. Заодно умываюсь, вытираю лицо полотенцем.

Я не хочу, чтобы Миша просил прощения. Я не хочу, чтобы Миша извинялся передо мной. Лучше бы он, как раньше, подкалывал меня. Лучше бы задавал нерешаемые задачи и называл дураком.

Мне грустно, мне очень грустно. Это уже не тот Миша. Это другой человек.

ПРЕДАТЕЛЬ

Мы пьем чай. Зима. В коридорах интерната ужасно холодно, а у нас в комнате тепло. У нас есть электрический обогреватель. В нашей комнате тепло, в наших кружках горячий чай. Пользоваться электроприборами запрещено. Мы едим рыбные консервы. Есть консервированные продукты тоже запрещено, консервированные продукты могут плохо повлиять на здоровье. От электроприборов может случиться пожар. Все правильно. Запрещено все хорошее и приятное. Все, что не запрещено – разрешено. Миша пьет запрещенную водку. Водку пить запрещено абсолютно, но на фоне остальных запретов запрет пить водку – ерунда. Без водки Миша может прожить, а без отопления и горячего чая его организм не сможет сопротивляться, Миша простудится. Если Миша простудится, его отвезут в больницу и будут долго лечить. В больнице не будет меня, в больнице не будет горячего чая и рыбных консервов. Миша не хочет в больницу, он хочет пить горячий чай и есть рыбные консервы. Я не пью водку. Если я выпью даже маленькую рюмочку, мне будет трудно поить Мишу горячим чаем. К тому же я не люблю водку. Может быть, я выпью после ужина, я еще не знаю. Запрет пить водку меня не беспокоит. Водку у нас не найдут никогда, а если даже и найдут – то нам ничего не будет. Мы не собираемся сильно кричать или драться с нянечками. Мы с Мишей – очень спокойные и совсем не опасные люди. За водку нас не накажут. Самое сильное преступление в интернате – попытка суицида. Кончать с собой – запрещено. По сравнению с этим запретом все остальные запреты нам с Мишей кажутся мелкими и несущественными. Наказание за попытку суицида одно, но очень суровое. Если человек захотел уйти добровольно, его отвозят в дурдом. В дурдом не хочет никто, в дурдоме страшно. Миша уже жил в дурдоме, Миша дурдома боится. Но медленной смерти от удушья Миша боится еще больше, чем дурдома. Я боюсь дурдома очень сильно, я боюсь дурдома больше всего на свете. Там, на воле, за различные преступления наказывают по–разному, у нас, внутри, наказание одно и преступление одно. Другого наказания в нашем мире не существует – только дурдом.

Мы пьем чай очень медленно. Сначала я пою Мишу с ложки очень горячим чаем. Потом, когда чай немного остынет, я медленно подношу к Мишиным губам кружку с запрещенным горячим чаем. Еще позже, когда чай совсем остыл, мы доедаем банку с рыбными консервами, я попеременно даю Мише то водки, то холодного чая, то сгущенного молока.

– Выпей, – говорит Миша.

Сам я не стал бы просить у Миши водку, но если Миша предлагает с ним выпить, отказываться неудобно. К тому же спорить с Мишей бесполезно. На каждый мой аргумент у него двадцать своих. Миша всегда прав.