История одного путешествия - Вадим Андреев

— Эх, Кубань, ты наша родина…

Уже в сумерки мы подошли к маленькой, сильно помятой волнами, исправленной наспех монастырской пристани. Все стало серым, только на вершинах гор еще держался легкий темно-розовый отсвет. Море слилось с небом, деревья слились с землею, и только между черными кипарисами белели стены Ново-Афонского монастыря. Близость фронта, проходившего в нескольких верстах на север, чувствовалась во всем: было темно, но повсюду возникали, как призраки, серые солдатские шинели, разговор велся вполголоса, курили в кулак и все ждали, что вот-вот эта настороженная тишина сменится воем, грохотом, адом войны, возникающим из ниоткуда, с неудержимой яростью и холодным бешенством.

Нас отвели в стоявший между высокими монастырскими стенами белый домик, в котором в мирное время ночевали паломники, и разместили в маленьких, выбеленных известкой, узких комнатах. При свете крошечного огарка, отбрасывавшего уродливые, мигающие тени, непристойные рисунки, которыми были испещрены стены (вероятно, до нас здесь стояли другие солдаты), казались особенно отвратительными. Нам дали есть — по полбанки корнбифа и утроенной порции черного хлеба — и заперли в домике, приставив ко всем дверям и окнам часовых, набранных во второй сотне, которая не должна была участвовать в завтрашнем сражении: Фесенко, не доверяя красноречию будущего президента кубанской республики, принял свои меры против дезертирства. Мы устроились с Федей на полу и укрылись вдвоем моим халатом — наше одеяло осталось в обозе, застрявшем где-то между Сухумом и Новым Афоном. Я заснул крепко, без снов, одним куском, и когда среди ночи, часа в три, нас разбудили, я долго не мог отделаться от сонного оцепенения, охватившего меня. В узком коридоре нам сделали перекличку, — кроме двух часовых, исчезнувших неизвестно куда, других дезертиров не оказалось. Нам выдали патроны и вывели на монастырский двор.

Я никогда не забуду звезд, которые увидел в ту ночь, в ночь перед боем. Они висели низко, над самой землею, большие, круглые, тяжелые, немигающие. Черные ветви деревьев упирались в самое небо, сгибаясь под его тяжестью. Ночной воздух был пронзительно холоден и влажен — очень легкий, еле видимый туман покрывал землю. Мы шли гуськом по узкой дорожке, спотыкаясь о корни деревьев. Из моей переполненной сумки выпала обойма. Я долго ее искал, шаря в темноте руками, — мне попадались листья, сучья, терпко пахла холодная и скользкая земля, но обоймы не было. Махнув рукою, я пустился догонять исчезавшие в темноте тени пластунов. Мы шли недолго, — вероятно, с полчаса, не больше. Деревья поредели, темнота немного раздвинулась, звезды загорелись еще ярче. Дорожка начала подниматься в гору. Сумка, переполненная патронами, узким ремешком резала плечо. Никто не разговаривал. Издалека доносились отдельные винтовочные выстрелы. Неожиданно лес кончился, звезды отодвинулись, мы поднялись на пригорок. Вдалеке, в самой глубине (черной ночи, полыхал беззвучный малиновый пожар. Земли не было видно, и казалось, что огонь горит в воздухе. Игрушечные языки пламени вспыхивали над круглым пятном огня, озаряя снизу черные клубы дыма, застилавшие звезды. Под ногами внезапно открылась круглая яма, уходившая в обе стороны по гребню пригорка. В глубине окопа сквозь темноту я разглядел скрючившиеся тени спящих солдат. Мы прошли вдоль окопа несколько десятков саженей, ненадолго застряли в проволочных заграждениях, спустились вниз, — вероятно, в сторону невидимого моря, глухо вздыхавшего в темноте, — и залегли между корнями огромных безлистых деревьев. Убедившись, что Федя и Плотников не потерялись по дороге, я растянулся на влажной земле, покрытой палой листвою. Признаков рассвета еще не было, казалось даже, что мгла сгустилась сильнее. Мучительно хотелось курить. Все молчали. Вероятно, я заснул, потому что когда я открыл глаза, небо вдруг посветлело и ветви деревьев, уходившие в неизмеримую глубину, оказались совсем низко, над головой. Я услышал, как есаул Легких, командир пулеметного отряда, говорил вполголоса:

— Мой дед воевал в этих краях. Он получил «Георгия» за покорение Кавказа. Он был ранен в двух шагах отсюда, на Иверской горе, в стычке с горцами. Вы помните, — продолжал Легких, обращаясь к молчаливому собеседнику:

С времен, давным-давно забытых.Преданий Иверской земли,От наших предков знаменитыхОдно мы слово сберегли:Алла-верды — Господь с тобою…

Я вдруг почувствовал острую зависть к есаулу Легких: мой дед, государственный землемер в городе Орле, не только ни в каких стычках с горцами не участвовал, но за всю свою жизнь никакого ружья, кроме охотничьего, не держал в руках.

Светало. Вдалеке, внизу, гораздо ниже, чем мне казалось в темноте, появилось Черное море, подернутое легкой утренней рябью. Солнца не было видно, оно еще не вышло из-за гор, но звезды растаяли и рассеянный странный свет струился с неба.

Я подошел к есаулу Легких.

— Иверская гора, — в ответ на мой вопрос сказал он, — да вот она, — и он показал на черную громаду, у подножья которой мы залегли. — Видите, там, наверху, развалины? Говорят, что когда-то это была неприступная крепость. — Есаул Легких посмотрел на меня веселыми голубыми глазами и продолжал: — Соседняя гора, та, что отделена от Иверской ущельем, — Ахталцир. Говорят, что вчера ее заняли большевики, и сегодня нам придется ее отобрать.

Высоко, обращенная к нам своею неприступной отвесной стеною, поднималась гора Ахталцир. Она была похожа на задранную к небу голову лошади. Деревья, всползавшие по ее острому хребту, разметались, подобно серой гриве. Голые каменные скулы проступали между низким кустарником, который, как пятна шерсти, облепил склоны горы. На вершине, в полукилометре над нами, остался в узкой расселине нерастаявший снежок и, точно конский глаз, косился сверху на наши окопы.

— На нее не влезешь, — сказал есаулу Легких его собеседник.

— Да, с этой стороны не влезть. Придется атаковать по северному склону, даром что он повернут к большевикам. Говорят, там не трудно взобраться. Однако пора закурить — скоро двинемся.

Есаул Легких достал портсигар и угостил меня прекрасной турецкой папиросой.

Я не успел сделать и двух затяжек, когда позади, из— за маленькой рощицы, грянул первый орудийный выстрел, прозвучавший неожиданно громко и одиноко во внезапно покрывшей всю землю ватной тишине. С вершины Ахталцира в ущелье посыпались камни.

— В ружье, — негромко, но отчетливо скомандовал полковник Фесенко, появившийся неизвестно откуда на своих длинных, журавлиных ногах.