Три короба правды, или Дочь уксусника - Светозар Чернов

— Так что ты мне хотела сказать? — спросила генерал-майорша у Веры, едва только поезд отошел от дебаркадера.

— Представляешь, что мне Настасья перед самым отъездом рассказала? — сказала та.

— Арестант-то рождественский, свиное рыло, знаете кто, маменька? Тот самый учитель рисования, из-за которого папенька пострадал!

— Положим, папенька твой, Царство ему Небесное, пострадал не из-за учителя, пострадал он из-за своего… Тот самый?! Да неужто жив?! — генеральша перекрестилась. Артемий Иванович еще сильнее втянул голову в телячий воротник и натянул шарф чуть не до глаз.

— Жив, маменька, жив! — сказала Вера.

— Вот она, старая личина! Только какая же беда новая от него идет?

— А хвост у него, маменька, был?

— Да, тьфу, какой же у него хвост, коли он тот учитель! Вера, достань-ка мне из саквояжа фляжку.

— Маменька, а не будет вам? И так уже!

— Молчи! Молчи, дурочка! Подбирается он к нам! Отомстить, наверное, хочет. Ой, голова кружится! Фляжку скорее давай.

Генерал-майорша прильнула к поданной фляжке, и в воздухе расплылся запах коньяка. Артемий Иванович воспользовался тем, что она отвлеклась, и выполз в проход. Не разгибаясь и не оглядываясь, он быстро засеменил в конец вагона. Фаберовский последовал за ним. Здесь, на тормозе, Артемий Иванович объяснил поляку, кем был этот полицейский, и кто их попутчицы.

— Угораздило же их сесть прямо к нам! — крякнул поляк. — И что делать, когда все вагоны набиты… Придется пану Артемию дальше сеней в вагон не проходить. Час перетерпишь. Захочешь погреться — прячься в уборную. А я пойду на место, может, они что между собой интересное скажут.

Фаберовский вернулся обратно и сел на свой диван. Где-то за Александровской генерал-майорша опустошила свою фляжку и обратилась к поляку, сочтя его персону достойной для беседы.

— Вы в Гатчину ко двору представляться, или по личным делам?

— По коммерческим. Летом будем форелевый завод открывать, да еще у обывателей будем скупать капусту, морковь, картофель и малину.

— Так, может, и у меня купите? Прошедший год отменный урожай малины был.

— Купим, пани, только позже.

— Так вам, наверное, летом и жилье в Гатчине понадобится? Я могу квартиру уступить по сходной цене. Дачу-то нынче дорого у нас в Гатчине снимать.

— Это, наверное, было бы неплохо, пани.

— Вы один проживать будете, или вы семейный?

— Семейный.

— И дети есть?

— А то ж! Восемь душ. И ручная обезьяна на тормозах едет.

— Замерзнет же!

— Она привычная. Японская.

— Ее можно посмотреть? — заинтересовалась Вера.

— Ей Богу, не стоит, пани.

— Ваша обезьяна с хвостом?

— Нет. У них в Япониях все без хвостов.

— Понимаю, — кивнула головой генеральша. — Некоторые обезьяны очень похожи на чертей. Те, которые с хвостами, сущие дьяволы. А без хвостов тоже хороши… Хрю-хрю!

— Матушка не в себе, — ответила Вера на недоумевающий взгляд поляка. — У нас случилось неожиданное явление, страшный призрак из прошлого. Один негодяй двадцать лет назад преследовал нашу семью, посадил нашего папеньку в тюремный замок, и только потом справедливость восторжествовала и его выпустили. Все мерзавцы и прохиндеи тогда ополчились на нас. Один адвокат Сморкалов чего стоил!

— Этот Сморкалов сына моего младшего, Сергея, совратил, по судейской части идти соблазнил! — зло сказала Марья Ивановна. — Мне Сергей тогда сказал: «Видите, маменька, кто настоящую власть в жизни имеет? Папенька вон сколько лет полицмейстером служил, а адвокат его несколькими правильно сказанными словами в тюрьму засадил!» Они терзают мои внутренности!

— Черти?

— Дети! С этими детьми одно горе. Взять, к примеру, моих. Дочка так и осталась старой девой. Молчи, Вера, разве я не права? Старший хорошую карьеру делал, войсковым старшиной для особых поручений при наказном атамане Забайкальского казачьего войска в Чите, да пострадал от собственного прямодушия: пользовался без огляду, вот и погорел при ревизии, когда губернатора, атамана наказного, в Красноярск перевели. Дело губернатор замял, но пришлось в полицию перевестись, в Одессу. А ведь был бы сейчас генералом! Если бы вы знали, сколько трудов мне стоило добиться его перевода в Петербург! Если бы не его превосходительство, Петр Николаевич Дурново, который еще моего мужа покойного знал, так бы до сих пор в Одессе помощником полицмейстера и сидел. О младшем своем, Сергее, слова хорошего не скажу. До того его фуражка меня злит — не поверите, но я даже малины в саду видеть не могу! Погодите еще, родную мать засудит! Мы с отцом больше всего на среднего надеялись, он в гвардейский полк вышел, на войне каким героем себя показал! Батальонный командир его до сих пор вспоминает: очнулся он после ранения в госпитале, и первым делом спрашивает: «Седло мое цело? Семьдесят рублей плочено!» И на подушки откинулся. Потом Его Высочество Сергей Александрович заметил Александра на красносельских сборах и покровительство стал оказывать, капитаном сперва сделал, а потом и адъютантом при штабе Гвардейского корпуса пристроил. Когда Его Высочество в Москву губернатором назначили, сын тоже с ним туда адъютантом рассчитывал отбыть, да только отговорились, будто Их Высочество своих товарищей по полку берет, а Александру здоровье может не позволить службу при их особе исполнять. Я у генерала Скугаревского интересовалась, а он, жердь длинная, только кхекает загадочно… Сколько я сил на них положила, а они, как муж у меня помер, ни разу ко мне не приезжали! Уж сколько лет прошло…

Дама в кроличьей шубке, сидевшая рядом с генерал-майоршей и всю дорогу заинтересованно разглядывавшая щеголевато одетого господина с помаженными волосами в отделении по другую сторону прохода, внезапно истерически выкрикнула «Пожар!» Щеголь подскочил на месте и с криком «Горит, горит!» бросился на тормоза. Генеральша испуганно перекрестилась. Публика повыскакивала из своих отделений в коридор. Прибежал кондуктор, но дело тут же разъяснилось — за окном слева по ходу поезда в утренней темноте горел огромный сенной сарай. В конце концов, из уборной примчался Артемий Иванович, на ходу подтягивая штаны, и заголосил: «Степан! Пожар! Спасай судок!»

— Черт! Черт! Это он! — вскричала вдруг старуха, поднимаясь с дивана и простирая перст в сторону Артемия Ивановича.

Тот замер и побледнел.

— Ирод! Змей! — Генеральша схватилась за сердце и повалилась назад, как сноп соломы. Ее ноги в галошах дернулись и вытянулись в проходе между диванами.

— Матушка! Марья Ивановна! — заверещала Вера. — Померла, сердешная!

Публика вновь вывалила в проход и столпилась по обе стороны отделения, вытягивая шеи в надежде увидеть, что там происходит. Некоторые крестились, дама, кричавшая десять минут назад «Пожар», тихонечко завыла. Фаберовский наклонился над генеральшей, взял ее за руку и пощупал пульс на запястье.

— Жива! — вынес он вердикт. — Есть тут врач? Кондуктор, надо сообщить, чтобы подали к поезду карету скорой помощи.

Врача не оказалось, зато в соседнем вагоне ехал ветеринарный фельдшер кирасирского полка. Он предположил, что с генеральшей случился апоплексический удар, и по привычке предложил спустить подкопытную кровь. Подвывавшая дама заявила, что старухе в вагонном окне явился из горящего сарая дьявол, и ее надо срочно опрыскать святой водой. Тут же явился пузырек со святой водой. Когда вода не помогла, владелец пузырька, пожилой чиновник акцизного ведомства, долго извинялся, что вода не свежая и должно быть ослабела, так как святили ее еще на прошлое Водосвятие. Старухе также совали под нос нашатырь, подожженное перо из собственной ее шляпки, мазали за ушами коньяком и рисовали на лбу крест лампадным маслом, экспроприированным по совету поляка у щеголя. Так в хлопотах пассажиры и проделали оставшийся до Гатчины путь.

В Гатчине на платформе поезд уже ожидали жандармы, предупрежденные приставом из Петербурга. Двое из них еще издалека приметили желто-золотистый вагон 2-го класса, и когда состав заскрипел тормозами, один из них привычно вскочил на площадку и, придерживаясь рукою в белой перчатке за поручни, вывесился по ту сторону вагона, чтобы убедиться, что никто не выйдет из поезда незамеченным.

— Карету скорой помощи! Скорее, господа жандармы! — Первым выскочил на платформу чиновник акцизного ведомства. — Там женщина помирает!

За ним стали появляться и другие пассажиры, единодушно призывая на помощь жандармов и требуя карету. Это несколько сбило жандармов с толку. Затем появилась заплаканная Вера с судком Артемия Ивановича, которую утешал кирасирский ветеринар.

— Господин жандарм, там моя мать! — она обратилась к жандармскому ротмистру как к старшему из присутствовавших по званию.

— Они застрелили ее? — спросил тот.