Сандаловое дерево - Элли Ньюмарк

Самое время сменить тему.

— Оказывается, Хабиб говорит по-английски.

— Отлично. Скажи ему, пусть больше не кладет баклажаны.

Помыв и убрав посуду, Мартин ушел в «Преступление и наказание», а я поставила пластинку — «Ты это или не ты, но ты не моя крошка».[22] Название — будто специально для меня. Резкий, быстрый ритм так и звал присоединиться. Я лежала на диване, тихонько подпевая задорным сестричкам Эндрюс, за окном пылала зарница, но муж так ни разу и не оторвался от книги. Глядя в потолок, я удивлялась тому, как легко солгала мужу и как он ничего не понял по моим глазам. Совсем близко громыхнул гром, и я впервые за все время подумала, что, может, для всех будет лучше, если мы просто разведемся. От этой мысли захватило дух.

Пластинка доиграла до конца, и я убрала ее, стараясь припомнить кого-нибудь, кому развод пошел на пользу, но так никого и не вспомнила. Среди моих знакомых просто не было разведенных — ни осчастливленных этим событием, ни наоборот. В 1947-м разводились не часто. Дейв и Рэчел, конечно, огорчатся, и отец расстроится, но ничего, переживут. Та к надо. Кому нужна эта симуляция? И каково Билли расти в семье, где родители не разговаривают друг с другом? Разве не лучше расстаться и сохранить дружеские отношения, чем продолжать жить вместе, держась за то, чего уже нет?

Около десяти мы с Мартином отправились спать. Более или менее вместе. Помню, он пожелал спокойной ночи, поцеловал в щеку и повернулся ко мне спиной.

Я лежала, дожидаясь, пока его дыхание не перейдет на размеренный ритм глубокого сна, потом выскользнула из постели, сняла с дверной ручки сумочку и вытащила украденные страницы. К тому времени уже похолодало, я стянула с дивана вязаную накидку и набросила на плечи. Я не хотела, чтобы свет просачивался в спальню. Более того, не хотела, чтобы свет видели снаружи. Сознание вины загоняло меня в угол безумия. Я достала фонарик из кухонного шкафчика, села за стол и бережно разложила хрупкие листки в хронологическом порядке, с февраля по июнь. Это и впрямь были дневниковые записи, и я, сгорая от желания прочесть их, даже не задумалась о том, почему кому-то понадобилось вырывать их и прятать в Библию.

Февраль 1857

Она харкает кровью, и я близка к отчаянию. Все мои старания ни к чему не привели. Может быть, это какая-то другая хворь? В Йоркшире она похудела так, что стала похожа на скелет, но на сей раз лицо и тело болезненно распухшие, несмотря на отсутствие аппетита. Даже запах пищи вызывает у нее тошноту. Кашель тот же, а вот все остальное иное.

Я заставляю ее лежать в постели и сегодня прогнала индийца, явившегося к нашим дверям. Но когда я зашла к Фелисити, она отвернула голову, чтобы не смотреть на меня. Видимо, слышала его голос. Это больно ранит. Я же хотела сделать как лучше.

Среди сипаев нарастают протесты из-за этих патронов. Генерал Энсон заявил, что не станет потакать их глупым религиозным предрассудкам.

Скорее всего, это большая глупость именно с его стороны.

Февраль 1857

Наш старый мир рухнул и дал жизнь новому. У Фелисити будет ребенок, а индиец (должна ли я теперь назвать его имя?) — его отец. Мне нужно время, чтобы привыкнуть к этой мысли, я просто не могу заставить себя сидеть вместе с ними, когда они разговаривают. Он стучится в нашу дверь, и Фелисити нетвердой походкой выходит к нему из своей комнаты, яркие пятна румянца на щеках вянут с каждым ее шагом. Она слишком слаба и потому опирается на бамбуковую трость. Я сижу в кухне, пока они беседуют в гостиной.

Напряжение в стране все явственней, и порой я задаюсь вопросом, а не хочет ли он использовать Фелисити, чтобы усилить влияние среди собственного народа. Но стоит мне только заговорить об этом, как она упрекает меня в ревности. Фелисити не так уж далека от истины. Обида, тяжелая и холодная, засела глубоко в сердце, и причина тому — этот человек, пробравшийся в наш идиллический мир. Я не перестала любить Фелисити, когда полюбила Кэти. Потом мы стали жить здесь вместе, Фелисити и я, платонически, но тепло и очень дружно, словно единое целое. А он положил конец всему этому. Я понимаю, что это эгоистично, что нужно превозмочь обиду, но, ко всему прочему, я еще и боюсь. Напряжение между британцами и индусами нарастает, а во мне нарастает страх. Страх, ревность, смятение… Как бы я хотела вернуть нашу прежнюю безмятежную жизнь, а теперь еще и ребенок!

Размышляю, что бы сделала на моем месте индийская женщина. У мусульман можно иметь множество жен, но этот человек принадлежит к сикхам, ему позволяется иметь всего одну жену. Он совершил адюльтер, и это заставляет задуматься о его характере. В Англии такого рода случай вызвал бы скандал, но здесь, в этом кипящем котле, где смешались расы и касты, с приправой из политики, все слишком опасно и зыбко. Мы переживаем сложный, неясный момент истории, мы не знаем, чего ждать от сипаев. И не ведаем, сколь великая опасность нависла над нами.

Март 1857

Этим утром я верхом отправилась в деревню — посмотреть, как местные жители празднуют Холи, весенний праздник цвета. Холи — это приглашение и повод освободиться от всех комплексов. Местные дико отплясывают прямо на дороге, забрасывая друг дружку, а то и коз с коровами, пасущихся окрест, цветной пудрой — розовой, зеленой, синей, желтой и прочих оттенков, какие только можно вообразить. Дети обливаются цветной водой и ходят потом промокшие насквозь и раскрашенные. Они едят поджаренные кокосы с подмешанной туда коноплей, которая считается легким наркотиком. К концу дня лица у всех зеленые с розовым, черные волосы расцвечены синими и желтыми прядями, все кружатся, громко распевая песни под аккомпанемент длинных тростниковых флейт и барабанов.

Я встретила английского плантатора с женой, которые приехали сюда посмотреть, как местные жители празднуют Холи. Раскрасневшийся, он имел довольно глуповатый вид, наверно, не отказал себе в удовольствии попробовать пирожок с коноплей. Жена его напоминала печальную маленькую мышку, она почти слилась со своим пони. Праздник ее не интересовал. Я спросила, нравится ли ей, а она ответила: «Мой малыш умер от ядовитых испарений, которые поднимались из-под пола». Я попыталась выразить соболезнование, а потом галопом поскакала домой, чтобы немедленно рассказать Фелисити о бедной жене плантатора. Она сначала расплакалась, а потом сказала: «Мы должны положить в доме новый дощатый пол».

Я нахожу, что это замечательная идея. Термиты успели превратить в решето бамбуковые настилы, а нам теперь нельзя допустить, чтобы из-под пола проникали ядовитые испарения, способные убить нашего малыша.

Март 1857

Сегодня днем было солнечно, и я расстелила кораллово-бирюзовую шаль под сандаловым деревом, чтобы Фелисити могла немного подышать воздухом. Она задремала, пока я писала в дневнике. Понемногу теплело, и я тоже начала клевать носом, как вдруг громкий, дробный стук разбудил нас. Я подняла голову и увидела красноголового дятла с длинным острым клювом. Я хотела прогнать его, но Фелисити сказала, что это дерево скорее его, чем наше, и мы стали наблюдать, как усердно работает красноголовая птица, чтобы добыть себе пропитание.

Выше по стволу я рассмотрела аккуратное овальное отверстие и подумала, что это просто отличное место, готовое для того, чтобы принять мою историю. Я знаю, это похоже на каприз, который не несет никакой реальной пользы, но идея кажется очень привлекательной. Не могу назвать никого в Англии, кто смог бы прочесть мой рассказ без осуждения. Я буду рада предоставить его на волю судьбы. В деревне можно купить жестяные сундучки и резиновые грелки, которые помогут уберечь мои бумаги от воздействия муссонов.

В Барракпуре произошел какой-то инцидент. Одного сипая арестовали, но детали мне не известны.

Март 1857

Получила письмо от матери. Узнав, что я не возвратилась в Калькутту с началом Сезона, она не смогла ждать, пока ее письмо прибудет ко мне с морской почтой, и прибегла к более экстравагантному способу, отправив телеграмму, которую мне днем доставил местный разносчик почты. Я вслух прочитала телеграмму Фелисити.

«Возвращайся домой немедленно тчк

Чэдуики окажут помощь тчк

Поведение недопустимо тчк

Подчинись или мы умываем руки тчк»

«Неважно, — сказала Фелисити. — Моего содержания хватит на нас двоих». Она погладила свой заметно округлившийся живот и продолжала смотреть в окно безмятежно и удовлетворенно. Меня охватило странное чувство радости и страха.